Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
«Две воды — одно объятье...»
Файл: 
05_kazarin_2v1o.zip (4.98 КБ)
05_kazarin_2v1o.zip (4.98 КБ)
Юрий КАЗАРИН
Страх потопташа, повысушив крик,
птице приснился беззвучный язык.
птице приснился беззвучный язык.
Шепотом-словом шумит снегопад,
дети мои улетают — и спят.
дети мои улетают — и спят.
Я же гортанью в разлуке дрожу
и с высоты на округу гляжу.
и с высоты на округу гляжу.
Сплю-пролетаю и в клюве несу
синтаксис русских тропинок в лесу.
синтаксис русских тропинок в лесу.
* * *
Прямо в синее роща разрыта,
листопад — это взгляд следопыта,
вот и вышел, как водится, весь,
понесло шелуху алфавита
в черно-белую зимнюю взвесь.
листопад — это взгляд следопыта,
вот и вышел, как водится, весь,
понесло шелуху алфавита
в черно-белую зимнюю взвесь.
Побирайся в заснеженном поле,
разбирай круговые следы
чистой речи в чернильной неволе,
словно в древнем, как кровь, алкоголе
серебристую думу воды.
разбирай круговые следы
чистой речи в чернильной неволе,
словно в древнем, как кровь, алкоголе
серебристую думу воды.
* * *
Из темноты, из самой темени
со лба морщинистого нить —
осадки осени и времени
с округой не соединить.
со лба морщинистого нить —
осадки осени и времени
с округой не соединить.
Здесь мысль — оседлая и странница,
заноза, девственница, блядь.
Но к ночи хляби устаканятся —
и взгляд от них не оторвать.
заноза, девственница, блядь.
Но к ночи хляби устаканятся —
и взгляд от них не оторвать.
Здесь из Венеции и Питера
не извлекается квадрат
водою — медленнее свитера,
распущенного в снегопад.
не извлекается квадрат
водою — медленнее свитера,
распущенного в снегопад.
* * *
Так пишет прозу воздухом снежок —
смятенье смысла, кровельный ожог,
и слышно, ловит бабочку Набоков
в узилище высоких водостоков,
где слово пахнет круглой пустотой
и длится дольше крови золотой…
смятенье смысла, кровельный ожог,
и слышно, ловит бабочку Набоков
в узилище высоких водостоков,
где слово пахнет круглой пустотой
и длится дольше крови золотой…
* * *
Богатый бражник на лету
боднет оконную плиту
башкою бабочки пархатой.
Я весь в себе, я весь во рту —
выпархиваю в немоту —
за все, что будет, виноватый.
боднет оконную плиту
башкою бабочки пархатой.
Я весь в себе, я весь во рту —
выпархиваю в немоту —
за все, что будет, виноватый.
Какое мягкое битье.
Ах, насекомое мое,
ты по ночам мощнее птицы,
покуда в небе у нее
тряпье дерев, очей питье,
и стон, и жалоба ее,
и жажда не проговориться.
Ах, насекомое мое,
ты по ночам мощнее птицы,
покуда в небе у нее
тряпье дерев, очей питье,
и стон, и жалоба ее,
и жажда не проговориться.
Огнем мучительным полна
верхушка воздуха, она
мерцает инеем по краю,
и видно — долго у окна
шумит живая тишина,
стоит и шепчет: «Умираю».
верхушка воздуха, она
мерцает инеем по краю,
и видно — долго у окна
шумит живая тишина,
стоит и шепчет: «Умираю».
* * *
Вот звезда себя закинет
в воду голую, и бес-
печно лодка половинит
фотографию небес.
в воду голую, и бес-
печно лодка половинит
фотографию небес.
Крепнет чай, как бычья печень,
и в окно глядит в тоске
не чечен, а чечет-чечень
с каплей крови на башке.
и в окно глядит в тоске
не чечен, а чечет-чечень
с каплей крови на башке.
И мужчина, прижигая
губы, черный чай клюет:
у него судьба такая —
слышать снежный недолет.
губы, черный чай клюет:
у него судьба такая —
слышать снежный недолет.
У него висит на волка
кверху лапками, во сне,
как у Чехова, двустволка
на бревенчатой стене.
кверху лапками, во сне,
как у Чехова, двустволка
на бревенчатой стене.
* * *
Две воды — одно объятье,
занемевшая река,
с топором твое распятье
в леденеющее платье
не просунется, пока
занемевшая река,
с топором твое распятье
в леденеющее платье
не просунется, пока
все на свете пахнет смертью,
стужей, вывернувшей рот.
Ты, босой, почуешь третью
воду, съеденную в лед.
стужей, вывернувшей рот.
Ты, босой, почуешь третью
воду, съеденную в лед.
Чтоб Сибирью брел Романов
напрямки, с немецким лбом,
и, как ветер, пас баранов
белых в море голубом.
напрямки, с немецким лбом,
и, как ветер, пас баранов
белых в море голубом.
* * *
Опять зима. В полях живет никто.
Мороз как поцелуй. Краснеет веко.
И дятла, дятла, дятла долото.
Мороз как поцелуй. Без человека.
Мороз как поцелуй. Краснеет веко.
И дятла, дятла, дятла долото.
Мороз как поцелуй. Без человека.
О яблоко горячей пустоты,
которое в себя вжимают рты,
навстречу двигаясь друг другу,
надкусывая — горькое — по кругу,
которое в себя вжимают рты,
навстречу двигаясь друг другу,
надкусывая — горькое — по кругу,
два круга крови так перехлестнув
в восьмерку, словно стеклодув
себя на волю выдыхает —
и потому зима и все — сверкает,
взлетает, падает, порхает
в восьмерку, словно стеклодув
себя на волю выдыхает —
и потому зима и все — сверкает,
взлетает, падает, порхает
и птицей пропадает на суку
в лесу, увидевшем тоску…
в лесу, увидевшем тоску…
* * *
Ветер с речки Чусовой
пахнет детской головой,
насекомое летает,
левой лапкою болтает,
пишет что-то над травой
по архангельской кривой,
смотрит в небо, как в окно:
там светло и там темно,
потому что жизни мало.
пахнет детской головой,
насекомое летает,
левой лапкою болтает,
пишет что-то над травой
по архангельской кривой,
смотрит в небо, как в окно:
там светло и там темно,
потому что жизни мало.
И у нас идет к финалу
наше глупое кино…
наше глупое кино…
* * *
Тенью под берегом-брегом,
как под глазами, легли
воды, вскормившие снегом
твердое слово земли.
как под глазами, легли
воды, вскормившие снегом
твердое слово земли.
Как я окрест умираю! —
брось мне сквозь небо звезду:
вон по сугробам к сараю
я за дровами иду…
брось мне сквозь небо звезду:
вон по сугробам к сараю
я за дровами иду…
* * *
И я уснул во сне,
и все-таки проснулся
там, у себя на дне,
в душе, и прикоснулся
не к небу, а к тому,
что глуше сигареты
вымучивает тьму
в томительные светы,
там лед и синева
и с холодком горенье,
и первые слова
в горниле говоренья,
и высоты уста
не чувствуют,
и жженья
добавит высота
в твое произношенье,
и кажется во мгле
земля во время оно,
монеткой на орле
из-за щеки Хирона.
и все-таки проснулся
там, у себя на дне,
в душе, и прикоснулся
не к небу, а к тому,
что глуше сигареты
вымучивает тьму
в томительные светы,
там лед и синева
и с холодком горенье,
и первые слова
в горниле говоренья,
и высоты уста
не чувствуют,
и жженья
добавит высота
в твое произношенье,
и кажется во мгле
земля во время оно,
монеткой на орле
из-за щеки Хирона.
* * *
Деревня дымом в смерть заехала,
где, снежный хлебушек кроша,
мерцает бездна словно зеркало,
когда в него глядит душа.
где, снежный хлебушек кроша,
мерцает бездна словно зеркало,
когда в него глядит душа.
Где иней звезд ерошит брови,
в глазах закрытых карта крови
во тьме с небесной совпадет —
никто сегодня не умрет…
в глазах закрытых карта крови
во тьме с небесной совпадет —
никто сегодня не умрет…
Никто сегодня не умрет.
