Вы здесь

«Если бы стал пимокатчиком...»

Валерий ЧЕРКЕСОВ
Валерий ЧЕРКЕСОВ



«ЕСЛИ БЫ СТАЛ
ПИМОКАТЧИКОМ…»



* * *

На плешивых полянах, повытоптанных выпивохами,
среди буйства черемух, роняющих пенистый цвет,
мы росли словно дички, довольствуясь сызмальства крохами,
в многоликой стране, отходящей от боли и бед
недалекой войны, о которой из первых уст знали,
и — Закурим, товарищ! — взатяжку дымили, юнцы,
и по праздникам, помню, отцы надевали медали —
у кого они были, конечно, отцы.


ПИСЬМО В ГАЗЕТУ
НАКАНУНЕ 60-летия ПОБЕДЫ
Прошу откликнуться уроженца Барнаула,
бывшего сержанта-пехотинца,
познакомившегося в победном 45-ом году
с восемнадцатилетней медсестрой
в Первомайском парке на берегу Амура.

Демобилизовавшись,
сержант отбыл на родину,
не ведая, что у него родился сын.

Если ты жив, отец,
давай свидимся.
Хотя бы напоследок...


ПОСЛЕВОЕННАЯ СОЯ
Когда сою
насыплешь на лист из потемневшей жести
и поставишь в раскаленную духовку,
то золотистые катышки
начинают потрескивать, подпрыгивать
и пахнуть так,
что, не выдержав,
хватаешь жменю поджаренных горячих зерен
и тут же отправляешь в рот.

Это — воспоминание детства.
Во сне
я часто вижу, как с дедушкой
выметаем сою из углов
грязно-бордового вагона
с немецкими буквами на боку,
замазанными черной краской —
трофей, доставшийся
голодным победителям.


БОЦМАН. 50-ые
Поднимавшийся в атаку
с отрядом пехоты на Балтике,
конвоировавший английские суда в Арктике,
повоевавший с японцами на Тихом океане
и списанный на берег из-за контузии
при тралении американских мин у Корейского полуострова,
боцман Иван Павлович Чернавцев,
надравшись в заплеванном павильоне Первомайского парка,
не обходил лужи.

Он брел, пошатываясь, посредине дороги,
распевая: — Раскинулось море широко, —
и машины
осторожно его объезжали,
а завалившись в глубокую вымоину,
рвал на груди полосатый тельник, ревя:
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг».

Когда мы, пацаны, волокли моряка домой,
тяжеленного, как набитый камнями матрас,
он незлобливо матерился и обещал назавтра
накормить нас конфетами…

* * *

Притягивало кладбище мальчишек
черемухою рясной, крупной — словно
картечины на кисточках чернели.
Сорвешь — и сладость наполняла рот,
язык вязала, если наедались
от пуза.
А старинные надгробья,
когда в войну играли, превращались
в подобия японских укреплений.
— Ура! — кричали и метали камни,
старались по крестам попасть.
Теперь
на месте этом гаражи...
Приехав
на Родину, я прихожу сюда
зачем-то и стою подолгу подле
черемухи засохшей.
Может, помнит
она друзей — Серегу, Сашку, Тольку,
которых нет уже на свете этом.
Возможно, и меня она узнала,
простила за побитые кресты.


ЕСЕНИН. 60-е
Оттрубив в детской колонии
за стибренные в павильоне Первомайского парка
десять плиток шоколада «Красный Октябрь»,
которые потом раздал соседским пацанам,
Толька Давыдов привез оттуда
затрепанную тетрадку
с переписанными химическим карандашом
стихами Сергея Есенина.

Пока Давыд «загорал»,
его мать, тихая тетя Клава
обрела вечный покой
на старом городском кладбище.

И когда Толька,
глотнув «ерша» все в том же заплеванном павильоне,
подвывая, читал:
— Не такой уж горький я пропойца,
чтоб, тебя не видя, умереть, —
по его щекам,
покрытым серебристым пушком,
катились настоящие мужские слезы.

* * *

Все изменилось
в городе детства,
только Вова-дурачок
не состарился.

* * *

Придет... Не спросит — приготовился
иль нет… туда, где предостаточно
уже друзей, где ждут, наверное,
родные — дедушка и бабушка,
и брат меньшой, где, наконец,
я долг отдам Володьке — бамовцу.
Он как-то выручил червонцем:
— Разбогатеешь рассчитаешься, —
а сам на МАЗе, перегруженном
стальными балками, с обрыва
вниз полетел и не оставил
мне адреса, куда теперь
отправить перевод...

* * *

На улице Кожевенной
в приземистом здании из красного кирпича,
построенном еще до 1917 года,
я — тщедушный отрок —
был помощником пимокатчика —
мастера
по изготовлению валенок.

Но премудростями этой профессии
я не овладел:
разгоряченный паром,
которым обдавались вонючие заготовки,
я глотнул колодезной воды,
а потом три недели
провалялся в постели с опухшим горлом.
После чего мама сказала:
— Обойдемся без твоих валенок!

Почему спустя полвека
я вспомнил об этом?
Может быть, потому,
что в связи
с глобальным потеплением на планете
нынче мало кто носит валенки,
а я, если бы стал пимокатчиком,
валял бы их штабелями.

Впрочем,
почему бы и нет?!
Я же пишу стихи,
которые никому не нужны.

100-летие «Сибирских огней»