Мураш Великий

— Служу с честью, Великий.
— Не по форме отвечаешь.
— Аминь, Великий.
Вот так-то, ухмыльнулся я. Господи, сказал я это или только подумал? Судя по морде Сто Восьмого, сказал, ухмыляется, зараза.
— Пленных не брать, — вот это уже прощание что надо, обязательное упоминание смерти всуе. А то «вот так-то». Сразу чувствуется, что Пятый у меня в любимчиках, и одергиваю его так, для проформы. Надо быть осторожнее. Дисциплина сейчас важнее всего.
Высоко вверху пронеслась оса, полосатая одинокая убийца. Давненько она зарится на меня, вечно голодная и оттого рыщущая. Я погрозил ей своим посохом вслед, оса дала лишний круг и зажужжала дальше, не решившись напасть. Вот же нашлась напасть на нашу голову. Жужжит и жужжит себе в небесах, как полоумная, одни примитивные инстинкты на уме. Хоть бы слово вымолвила на прощание, а то никак не поймешь — есть у нее настоящий разум или нет? Полагаю, что нет, но кто ее знает?
Болит ампутированная лапка слева, который десяток лет болит, хотя ее давно уже нет. Как здорово было в молодости. Задорно, весело, бесшабашно, без сегодняшней брюзгливости. В атаку так в атаку, словно на праздник, душу отвести в рукопашной. Зачем это возвышение, что расслабляет, отвлекает на дурацкие молитвы, делает киселем, а не солдатом? Впрочем, кому-то тоже надо петь псалмы, не всем же думать на бегу, как побольнее ухватиться. Не зря я только что думал о возвышении Пятого, да чего там — повысил уже. Двенадцатые ворота расположены высоко, почти на уровне трухлявого Западного пня, у некоторых даже головы кружатся от «степенности». Интересно, а будет ли болеть ампутированная голова?
Вспомнился Истребитель Вшей, корешок мой с детства. Бравый был забияка, спас меня тогда в бою на переправе. А я его — нет, бился совсем в другой когорте, узнал уже после победы, что он погиб. Кем бы он сейчас был? Первым, наверное. А так мне приходится ломать голову над управлением этого сброда… Чего это я о нем вспомнил? Ага, я же тогда Гая за него разжаловал в «бегунки», обвинив в несоответствии. Для большего правдоподобия чуть башку ему не свернул, а кому-то и оторвал подчистую...
Возвращаются «сторожевые собаки» (СС). Скоро начнет дюже смеркаться, им не успеть, если повременить немного. Смерть в темноте никому не нужна. А если выживешь — двинешься разумом от страха, никто никогда иначе не пережил ночи. Солдат уже не солдат, маршал — не маршал, только гусениц таскать, презренное занятие.
Встречу их и побегу вместе, как в молодости. Надо раньше начинать отзывать посты, рыжие ведь тоже ночи боятся. Что им делать вдали от своей норы в такое время? Ну, а если какие-то самоубийцы и найдутся, то потерь больших не нанесут. Работяги тоже могут сами отбиться, а кто останется в живых — доковыляет.
Мимо бегут запозднившиеся «рабочие». Вон, целая группа придурков волокет сухой лист, могут не дотащить такую тяжесть до темноты. Поскольку слов эти болваны не понимают, пришлось дать по корпусу парочке, тащивших крыло бабочки, подбежали помогать. Теперь порядок, управятся.
А здорово Бегунок Пятый завалил утром чужого. Словно знал наверняка, где его найти. Выследил сам, пока Луций стрекоз ловил, и одним броском перекусил тому шею. Луцию оставалось только лапами развести над безжизненным тельцем. Сам он стрекозел, не видать ему звания «бегунка», как своей шеи.
Ну, все. Бежим. Как классно, в едином строю, эсэсовцы переглядываются, знают, собаки, мою слабость, даже ряды подровняли, чтобы Великому было приятнее. Ох, молодцы. Как на штурм — так же молча и решительно. К черту бы этот сан верховного…

Пикур запашисто кивнул головой, распространяя искренность.
— Нда-а… — вымолвил я спустя долгую паузу. — Почему сразу не сказали о ее существовании?
— А вы не спрашивали! Я говорил только о главных силах, как вы просили. А что такое полмиллиона необученных рекрутов? Мелочь. И бросьте меня подлавливать — вы что, думаете, будто рыжие такие дураки, складывать яйца в одно хранилище?
Выходит, я ошибался насчет пустоты… Если бы «язык» сейчас не проговорился невзначай, до сих пор бы находился в убеждении, что нора полностью беззащитна. Обычное охранение не в счет.
— Извините, — я почти ласков с пленным, дающим такие сенсационные показания. Клянусь, Железняк сегодня же станет Великим Тринадцать, перепрыгнув через ступеньку «достойных». И плевать, что «великих» должна быть только дюжина, будет чертова дюжина. — Мне нужна схема укреплений вашей норы, а также карта лабиринта.
— Все это у вас есть, обыщите хорошенько моего ординарца и получите с лихвой. Его обрабатывали лучшие химики-чертежники, укладывая секреты под хитиновый кожух.
— Что-то слишком легко нам достаются важные сведения. Уж, не тщательно ли спланированная дезинформация?
— Ничего не поделаешь. Я и предположить не мог, что меня сцапают ваши сорвиголовы на выходе из главных ворот.
— На выходе из главных ворот?
— А вы не знали? Охрана ворот не смогла меня отбить, слишком малочисленна для отпора таким головорезам, как эти.
— Хотите сказать, что мои люди могли легко ворваться в нору?
— При отсутствии войск на поверхности там можно хоть ваш дом построить, — офицер натянуто улыбнулся, кривясь от боли. — Нет, ворваться они, безусловно, могли бы, но дальше им пришлось бы столкнуться с вышеупомянутым полумиллионом солдат. Сотня даже таких храбрецов не продержится и пяти секунд под их натиском. И то только благодаря тесноте.
— Бесспорно. Что-нибудь еще можете сообщить полезного, о чем я сам не спрашивал?
— Больше нет… Хотя, постойте.
Я аж замер, предвидя еще какую-нибудь сногсшибательную плохую новость.
— Я не знаю направление главного удара и его время, но все в войсках уверены, что это ваш Дом. Так что молитесь на небесный свет.
— Вы просто дьявол, столько дурных вестей принесли.
— Но это только то, что я ведаю, — наш пленник совсем успокоился, даже позволил себе улыбку. — А если бы вы захватили начальника генштаба — думаю, вам лучше было бы сразу совершить массовое самоубийство.
Присутствовавший при этом Гай чуть не кинулся на обнаглевшего Пикура. Каков молодец.
— И не подумаю, — я даже не захотел на него разозлиться, хотя пленник явно перебирал. — Почему вы так нас ненавидите?
— Я — нет, — нехотя отмежевался рыжий. — Мне вообще наплевать на наши разночтения религий. Какая разница, кто построил мир — ваша Мама или наш Папа? Похож космос на нору или на дом? Места бы всем хватило, если в нем живут даже каучуковые. Все дело в амбициях, религия лишь инструмент для разогрева дерущихся.
— Так ты не фундаменталист, пикуреец? И часом не тот смельчак, что заявил про отсутствие души у мурашей?
— Боюсь вас совсем огорошить своим откровением, но, вижу, вы трезвомыслящий муравей… — допрашиваемый выдержал короткую паузу, собираясь высказаться напрямки. Прекрасно его понимаю, такие вещи, скажу я вам, себе боятся произнести, не то что вслух. Ну, что ж, послушаем. — Я даже не верю в само существование наших прародителей, кем бы они ни были, не то что в сотворение ими мира. Сказки это для малолеток.
— Но тогда — как и кто? — я сам себе частенько задавал этот вопрос и не получал ответа.
— Не знаю. Чтобы понять истину, и черным, и рыжим надо заниматься совсем другими делами. А мы только готовимся к войне и воюем… Я могу идти? — Пикур попытался привстать, ему помогли.

— Безусловно. Второй, проводи карбункулярия к выходу с охраной. Простите, у нас тоже хватает горячих голов, боюсь, не дойдете, — вторая фраза уже предназначалась освобожденному. — Впрочем, я и сам составлю вам компанию.
— А мой ординарец?
— Забудьте. Это цена за ваше освобождение. Я тоже немного схитрил, когда рассуждал о нашем милосердии. Ничего не поделаешь, солдатам надо видеть кровь врагов. Хотя бы частично.
Я уж не стал говорить ему, что мне просто необходимо содрать с малыша карту-кожу. Пожалел беднягу.
Через короткий промежуток времени мы стояли у главных ворот. Совсем стемнело, вся застава сгрудилась в узком проходе. Мы почти протиснулись к выходу мимо скалящихся бойцов. За зевом ворот — страшная ночь, ни один муравей добровольно не высунется наружу. Пикуру нужно только сделать шаг, и он в безопасности. Но он оставался стоять в нерешительности.
— Чего ждете, карбункулярий? Неужели боитесь ночи при всем вашем нигилизме?
Пикур продолжал медлить. Видно было, как в нем борется отнюдь не страх ночи, а простая порядочность, готовая обернуться предательством.
Чертов Гай опять чуть не сорвался с цепи, едва не испортив все. По моему знаку его тут же затерли в толпу и даже оглушили ненароком. Хотя красавчик, спору нет. Правильно я такого цербера поставил над «сторожевыми псами», там есть где оторваться.
— Идите, Пикур. Не будьте предателем, — пришлось мне разорвать слишком затянувшееся молчание. — Я сам уже понял, где вы смухлевали, запутывая нас. Да-да, ваши жрецы-генералы научили солдат не бояться ночи. Поэтому-то, карбункулярий, ты ни разу и не заикнулся, что не можешь уйти до утра.
Пикур обалдело оглянулся на нас, машинально шагнул вперед. Всегда приятно переиграть противника.
— Вы тоже дьявол, Франк. Хитры, как сатана.
— Я уже не Франк, карбункулярий. Теперь меня называют Копейником, — хотелось расстаться так, чтобы помучался над последними словами. Но получилось, по всей видимости, не очень, он даже не понял, где загадана классная загадка. Поймет только, когда начнется бой, и думать будет совсем некогда.
Темнота скрыла уходящего, когда я выдавил из себя:
— Железняк, теперь ты Великий Тринадцать. Назначаю тебя официально, но без всяких остальных церемоний.
Произведенный в маршалы радостно вытянулся, сверкая глазками. Он готов был на все ради меня.
— В благодарность принеси в жертву рыжего малыша и приступай к своим новым обязанностям. У нас мало времени.
Душераздирающе где-то закричало в темноте…

Когда руганью и ласкою вытолкали первые сто тысяч, дело пошло успешнее. Теперь уже запрещаем разговорчики в строю, а то устраивали своеобразную перекличку в темноте. Надо только успеть занять выгодные позиции на ощупь. Скорее смелейте, бродяги, и хватит тыкать копьями перед собою в пустоту!
Неожиданно мертвенно посветлело, и сразу затмило светом блеклые гнилушки пня. Пречистая Мать-прародительница, ты с нами! Очень вовремя заново вспыхнул локальный пожар неподалеку, снова колышутся тени каучуковых. Легионы повеселели на глазах, очнулись солдатики. Наиболее резвые уже бегом занимают свои места, зарываются в мох и пожухлую листву под свежей травой.
— Ребята, рыжие близко. Торопитесь молчком.
— Покажем им нашу доблесть. Ночные воры.
— Такого им не снилось, мы их ночью побьем.
— Ну, и так далее…
Посветлело еще сильней, из-за верхушек елей показался почти круглый яркий белый диск. Все вокруг покрылось сумеречным светом — видно, как в светлый год. Это какое-то безумие, оказывается правы те умалишенные, что остались живы после пережитого Рождества. Их бессвязные рассказы знали все, хотя не принято было обсуждать общий регламент муравейника. Обсуждали, конечно, чего греха таить, но не принародно, а втихомолку, между своими. Чтобы священный синод не услышал, наш вездесущий и всезнающий синод. А то пойдешь на ликвидацию вслед за этими беднягами, бормочущими несуразности.
Надо будет отменить пресловутую дурость: убивать бедолаг, и без того натерпевшихся страха. Для кого-то Новый год — великий семейный праздник, а для них — ужасная веха. К тому же, как бы они ни тронулись умом, они же наши братья, с некоторыми приходилось сражаться плечом к плечу, с кем-то участвовать в торжествах и увеселениях. Если не все бред, как этот ночной свет, что они рассказывали, может, не такие они и сумасшедшие? А если и сумасшедшие, так что же? Зачастую это были самые смельчаки, раз оказались ночью на дворе, не успев вернуться с задания или увлекшись атакой. Их чтить надо было, а не лишать жизни.
Какими ужасающими ни оказались бы последствия этой войны, клянусь, мы вернемся в другой мир. Пусть нас останется десятая или сотая часть после победы, обещаю: никто больше не будет бояться темноты. Даже если для этого каждому надо будет перестать страшиться святую инквизицию. Клянусь!
Когда глаза привыкли к необычной темноте, разбавленной отблесками, в голову стали приходить по-настоящему сумеречные мысли. Надо будет ввести какое-то громкое звучание в конце каждого часа, допустим, биение по гигантским пластмассовым бусинкам палками. Перламутровые шарики особенно звонко звучат, а зеленые кефирные крышки годятся для тревоги. Их натащили в Дом сверх всякой меры, и ума не могу приложить, как теперь использовать. А что, вполне разумное применение: представляете, какой набат разразится за полночь? Жаль, не существует послушного огня, а то такой бы фейерверк устраивали всенощно! И что если помимо солнечных часов придумать лунный календарь?
Стоп, не до научных изысканий сейчас, шибко увлекся. Необходимо полностью сосредоточиться на любимом деле — искусстве убивать. Все остальное потом, сколько бы оно ни казалось интересным.
Прямо над головой безмолвной тенью пролетело что-то огромное, слышно только хлопанье оперенных крыльев. Гляди-ка, гигантские птицы тоже не спят ночами, вот тебе и «средоточие мрака и смерти». Не успел я удивиться, как исполинская тень внезапно вернулась и спикировала в куст папоротника. Раздался отчаянный писк, тут же смолкший, птица шумно захлопала крыльями, взлетая и унося добычу. Значит, и мыши тоже не спят ночами, хоть меньшинство. В светлое время года они донимают нас своим любопытством непрестанно. А здесь только первая за четверть ночи.

Задрав голову и приглядевшись к небу, я начал различать какое-то мельтешение высоко-высоко. Боже мой, да там жизнь просто кипит, и, видимо, с самого вечера. Было не до созерцания высот мироздания, пока готовились к сражению, вот и не замечали.
Страха почти нет. Он улетучился к мотылькам.
А как тихо! Это не та тишина, что царит в наших коридорах и норах по ночам, спертая и черная. Эта тишина благословенна, приятна и легка. Тело отдыхает, в члениках нега. Всегда бы так, и не держали бы поблизости святош ради «умиротворения».

— Князь, еще немного, и ставки больше не будут приниматься, — почтительно подполз смердящий маклер, обратившись самолично. Неспроста это особое отношение к моей персоне, ой, неспроста. — Делайте выбор, пока не поздно. Время истекает.
— Еще немного, сеньор Расточетти. Я успею.
— Как угодно.
— Постой. Мы с тобой давние друзья, клоп, — я перешел на доверительный шепот. — У тебя были какие-то соображения, когда кричал насчет неожиданной развязки? Поделись со мною, друг.
— Готова ли ваша погребальная мрачность заключить сделку? — глава маклеров сразу унюхал мои мысли и тоже зашептал.
— Да. Десять процентов твои.
— Пятьдесят.
— Вонючий ростовщик!
— Тс-с… Сорок.
— Двадцать. Ни козявкой больше.
— Тридцать пять.
— Тридцать.
— Заметано, — маклер сделал небольшую паузу.
— Ну, не тяни ты жвачку. Признавайся: что тебе известно?
— «Святые» ударят в спину Копейнику, его часы сочтены. Ставьте против него и не сомневайтесь, ваша мрачность.
— Сведенья из проверенных источников?
— Наиточнейшие. Девяносто Девятый святоша открыл мне секрет за десятую часть от прибыли. Но только конфиденциально, ваша траурность… — клоп склонился с пиететом, хитро преклонясь.
— Разумеется, маклер… — (Поди за малость купил информацию, а прикидывается тут). — Выжду немного, я тоже жду своих агентов.
— Очень разумно, князь. Ставьте перед самым закрытием.
Распорядитель скромно удалился, пятясь задом. А я, не отрываясь, снова начал следить за ходом схватки из своего укрытия, подмечая каждую мелочь. Где же эта чертова разведка, которую выслали еще вчера вечером выведать последние планы мурашей?
Спокойно, спокойно, князь. Главное не поддаваться азарту, это всегда меня губило, потому что обожаю блефовать.
На южном фронте у них без перемен. Легионы мерятся силой. Очень медленно, но, кажется, одолевают черные. Целая лига рыжих нарвалась на клейкое минное поле и этим ослабила общую оборону. Что толку от заговорщиков, если рыжие попадаются в простенькие западни. Погоди, погоди, Жужука, еще не все потеряно.
Зато на востоке у черных дела похуже. Так и есть, не зря говорила гусеница тутового шелкопряда, моя добровольная информаторша: Гай предаст Франка в самый ответственный момент. Она подслушала его разговор с лазутчиком из стана Юна накануне. Отсюда начнется разгром ненавистного и непобедимого Великого Один.
— Князь, князь, сведения подтвердились, — горячо зашептал, приблизившись вплотную, монсеньер кардинал из моей свиты. — Наконец прибыла Жужелица из глубокого тыла, ваши предположения оказались верны. Копейнику не совладать сегодня, пускай он хоть дьявола призовет себе на помощь. Не медлите с выступлением.
Похоже на то. Развитие событий в северном направлении внушает оптимизм, соответствуя добытым данным. Каких-то полчаса, и Копейника загонят в клещи. Вперед!
— Ставлю дохлую ворону на моих рыжих, — решился я. — Одну — против всех ваших ставок. Иду ва-банк.
Главный маклер сделал вид, что едва не поперхнулся от такого заявления, хитрая бестия. Но все равно я насладился произведенным впечатлением: все жуки элегантно отвесили челюсти.
— Князь, — почти заикаясь, обратился ко мне кто-то из серой массы, брокер на подхвате. — Сеньор Расточетти просит подтверждения вашей наличности. Он, конечно, не сомневается в честности вашей погребальной мрачности, но таков порядок…
Я поморщился недовольно и встопорщил усы. Север у черных трещит по швам, я так увлекся, будто дерусь в самой гуще, а эти счетоводы пристают со своими дурацкими требованиями. Маклер тоже хорош, обещал же не чинить никаких препонов? Хотя постой, он чертовски хитер — озадаченные игроки засомневались в моей честности, а заодно и в прозорливости. Никто второпях не перебивает ставку, именно этого нам и нужно сейчас. Напряжение возрастает. Ничего, ничего, скоро можно будет вздохнуть с облегчением.
— Всех, кто сомневается в моей состоятельности, прошу удостовериться лично, господа, — картинно вылез я из своего дупла, выставив усы на добрых четыре дюйма. — Возле Грязной лужи вы найдете большое свежее захоронение, в случае проигрыша оно ваше.
Парочка серых брокеров немедленно помчалась проверять вышесказанное. В толпе игроков установилось непривычное молчание, минуты бегут, не оставляя шансов другим изменить ставки. Глава маклеров явно подыгрывает мне, вовсю подкручивая у виска передней лапкой. Давно бы загрыз вонючку за такую фамильярность, но больно полезен, гад. Какой же он смрадный!
Вот уже и восток заалел словно пожаром. Солдаты Юна прорвались через ряды Кошмара и бегут в направлении муравейника. Прекрасно. Особенно прекрасно то, что никто из азартных могильщиков не обращает внимания на развитие военных действий. Все заворожено ждут вердикта распорядителя игрой.
Серые брокеры уже показались на пригорке. Черт возьми, откуда ни возьмись, из зарослей выпрыгнул здоровенный тарантул и растерзал одного из них! Второй, чудом спасшийся, улепетывает что есть мочи, но у него по пятам следует самка дрянного паука. Какой коммерческий риск! Аж кровь лихорадит от неожиданного форс-мажора.
— Все верно, ворона на месте! — успел крикнуть издалека клоп-солдатик и замолчал навсегда. Настоящий герой.
Уф, успел-таки. Теперь порядок.
— Ставки больше не принимаются! — провозгласил главный маклер из отверстия отбитого бутылочного горлышка. Его усиленный резонансом голос поверг всех в шок. Запахло свежей надписью на доске. — Князь Жужука против всех!

Первый Святоша тоже хорош. Сразу не поверил путаным объяснениям про гостеприимного навозного жука (и правильно не поверил, кстати). Что ж, его можно понять, все мы когда-то были друзьями, а потом разодрались вдрызг. Но он не доверял мне слишком долго и все пугал, что расскажет синоду про ночь, проведенную под небом. Дурак. Пока присматривался, выгадывал, как бы выгодней прищучить будущего союзника, сам оказался не у дел.
Эх, не потеряй Святоша власть, он бы обязательно продвинул меня, никуда б не делся. Быть бы Гаю Жестокому Великим или даже главным Великим. Теперь вот помалкивает, видя, как Франк стал осторожно снова приближать меня к себе. Почему-то все теперь считают Гая Лютого его любимчиком и, главное, он сам. Кому это нужно? Ненавижу.
Чует, чует Франк, что я расскажу всем, как он избавился от Фридриха на Гремящих порогах. Моими лапами, вот этими самыми, обагренными до самых локтей. Ведь именно я, а не Истребитель Вшей, обеспечил тогдашнюю победу черных, подоспев со своим корпусом следом на переправу. Фридриха я спихнул в мутные воды по непроизнесенному приказу, как только улучил момент. И Канта.
Юн дал мне понять недвусмысленно, что если я ему не помогу опять, то сдаст с потрохами. Ничего себе единомышленник. Он то снова поет про счастливое завтра, как соловей, то требует невыполнимого. Диктатор-император изменился с тех пор, когда мы понравились друг другу. Куда-то пропали его миротворческие настроения, уже пятый раз идет на нас войной.
Если честно, отныне и мне не хотелось мира, теперь Гаю Беспощадному нужно было нечто большее. Только тотальная слежка не дала связаться с рыжим диктатором вовремя и обговорить все детали предстоящего передела. Пришлось оставлять зарубки на лежалой хвое и читать между строк его ответные послания. Химические надписи в подобном случае плохи тем, что легко распознаются любой пробегающей мимо козявкой. Оттого-то пришлось изобретать новый язык, состоящий отнюдь не из ароматов и дуновений, а из незыблемых символов. Особенно важно было предупредить Юна о новом сверхмощном оружии накануне вторжения. Но постоянное присутствие сначала Луция, а затем этого недоноска Титуса, ставшего вчера плечом к плечу, так и не позволило предупредить о всех нововведениях в нашем стане. Титус что-то учуял, явно приставленный присматривать за мной. А теперь еще и вовсе дышит в затылок, пока меркнет израненное сознание. Как он догадался, что я хочу открыть рыжим подземный ход сразу под ржавой консервной банкой? Больно-то как.
Несправедлива жизнь. В двух шагах от истинного величия я умираю, так и не исполнив заветной мечты. Они раскусили меня с Копейником, причем раскусили ровно напополам.

Только несведущий станет утверждать, что она отнюдь не тянет кармана. Еще как тянет, тем более что налипнет всякой дряни попутно, а нам ее, к тому же, отдирать. Отделять, как говорится, семена от плевел. Но зато никто не догадывается, что под покровом большого кома скрывается целое сокровище. Ни один натуралист, даже очень юный. Те любят везде поковыряться.
— Опять под шумок навозные жуки поднимают таможенную плату, — пожаловался коллега почти скулящим фальцетом. — Пока я наслал на них сколопендр, перевербовав у Юна, но дольше двух дней они работать не соглашаются.
— Может, подкупить шелками Копейника и обеспечить беспрепятственный проход? Ко всему прочему, навозники его сильно опасаются, значительно больше сколопендр.
— Бесполезно, Скупи. Франк, конечно, паутине обрадуется. Но он же болван, ничего не соображает в торговле и выгоде. Ему бы только палкой махать. Забудет тут же и айда клеить рыжих.
— Верно. Что простой диктатор, что «великий», они одним миром мазаны. До сих пор тщатся: что и кому должно принадлежать?
Мы рассмеялись с Рико, по прозвищу Ричи, и продолжили обсуждение последних биржевых сводок. В обозримом экономическом пространстве назревает кризис. Нас обоих крайне беспокоила демпинговая политика основного конкурента — Безглазого-Но-Дальновидного крота. Говорят, что тот готов даже выкопать под проливом тоннель, чтобы монополизировать рынок по основным позициям. И ведь не договоришься корпоративно, так и норовит сожрать мало-мальски доверившегося контрагента. Жесточайшая конкуренция.
— Одно спасает: не видит близко ни фига.
— Уже и шкура лоснится, а все ему не хватает.
— А если цаплю на него натравить?
— Какую цаплю? Крот ей не по зубам. Да и пока она всех лягушек не переловит, даже не посмотрит на нас.
— Нет худа без добра, — перекрестился я. — Пущай себе сидит на своем болоте, а то тоже склюёт, не ровён час.
Стратегическое бизнес-планирование явно затягивалось. Конференцию необходимо свертывать, пока совсем не рассвело. Ведь с первыми лучами чересчур активизируются птицы-антиглобалисты, с теми шутки плохи. Лучше уж с исполинскими колибри торговаться по ценам на нектар, чем улепетывать от беспощадных клювов.
— Ладно, давай все дорешаем на следующей сходке. Возможно, к тому времени босс профсоюзов все же окрысится на наших врагов. Даром, что ли, он Сурриката? К тому же, у меня есть к нему очень дельное предложение, чтобы уж совсем не даром.
Караваны скарабеев, отдохнув, снова взялись за дело. Сизиф (бригадир катильщиков) по-прежнему прет первым в гору, за ним остальные. Набежавшая было туча запуталась в кронах, куда ее отогнал норд-ост. Щебетанье постепенно усиливалось.

Но, сначала услышав шум свалки, а потом получив известия от пришедшего в себя императора Юна, я понял, что легкой прогулки, как обещано, не получится.
Франк всегда удивлял своей прозорливостью, но на этот раз он превзошел самого себя. А поскольку ночное нападение для него не новость, пришлось пришпоривать все колонны. Вестники от Юна следовали один за другим: то Франк изобрел какое-то новое оружие, то его войска превосходили по силе рыжих — какой-то бред. Но одно количество присланных курьеров убеждало в реальности наносимого Юну поражения. Пришлось пуститься в бег по-настоящему, чтобы успеть.
Если застать врасплох уставших и торжествующих черных, то победа будет обеспечена, пусть хоть тысяча ос с ними. Но Франк опять обхитрил: когда мои армии ринулись в атаку, основные силы врага уже подходили к Дому и устраивали линии обороны. Некоторые, вероятно, даже успели отдышаться немного. Настигли единственный замешкавшийся реципал черных (что-то вроде нашего карбункула), даже меньше, тысяч сто всего. Или еще меньше. (Как не хочется врать самому себе). Смешали с грязью без труда и их, и преследуемых теми рыжих тирана Юна. Еще раздавили две собственные лиги — из тех, что выпросил последний у меня в качестве усиления на первое вторжение. Мне их будет очень не хватать.
Дальнейшее наступление пришлось остановить. Сходу взять Дом не удалось бы, только тьму мурашей положили бы зазря. Но и медлить нельзя, время играет на руку черным. Они отдохнут после бурной ночи, укрепятся так, что потребуется два таких воинства, как наши. Поэтому, обложив Дом со всех сторон, чтобы и блоха не проскочила, армии пошли на приступ.
Оборона черных держалась. Дневное светило скоро достигнет зенита, а еще ни одна лига не приблизилась вплотную к Дому. Кое-где удалось вгрызться в их порядки, но это мелочи по сравнению с усилиями, а главное, потерями…
Яркий свет снова прямо над головой, мои вояки наконец прорвались к самому муравейнику. Творится что-то невообразимое: Франк вывел «рабочих» на крышу Дома, они разбирают его по досточкам, обстругивают челюстями. В итоге моим солдатам на головы сыплются какие-то заостренные палки, убивают наповал, тяжело ранят. Теперь-то понятно, почему его прозвали недавно Копейником. Одно хорошо, что это агония, Франк изгаляется от отчаяния.
Почему-то провалился план бунта, о котором мне продудели все уши жужелицы. Нет и признака разброда среди воинов черных, нет вестей и от наших новых друзей. Проклятый Копейник, похоже, раскрыл глубоко законспирированный заговор. Юн клянется, что вот-вот должны появиться эти изменники и показать нам многочисленные подземные ходы. Через них ведь обещана широкая дорога сначала в хранилище яиц, а затем внутрь Дома. Причем мои войска должен провести внутрь кто-то из «великих» (или «степенных»?), а не какая-то мелкая мразь. Но никто не спешит отворять ворота.
Почти сразу застряли у подножия. Уже и оттаскиваем тела, расчищая целые баррикады из переплетенных конечностей, уже и стелим поверху листья. Ничего не помогает. Ублюдок этот Копейник. Точно все рассчитал: у самого фундамента Дома, сколько бы ни было сил, все одно всех не втиснешь в игольное ушко. Меняет обороняющихся, как вахтенных. Попробовал пользоваться его копьями — не выходит, только второй конец лупит по морде.
Периодически мной овладевает то ярость, то безнадега. Год уже клонится к вечеру, а мы продолжаем вяло топтаться на уровне нижних ворот. Они почти разобрали собственный Дом на дротики! Что нам захватывать — место, где стоят спиной к спине окровавленные черные? А из множества норок у них под ногами лезет очередная смена, опять контратакует, и снова насмарку какой-то маленький прорыв.
Я потерял уже половину армии, а черным не видно усталости и числа. Всё лезут и лезут на поверхность, свеженькие и откормленные. Паника незаметно охватывает изнутри, довершая ошибки.

Откуда-то взялись их отряды в тылу. Двести тысяч отборных злодеев (как бы не больше) напали на лагерь, рассеяли почти полмиллиона отдыхавших солдат, перерезали в одночасье по меньшей мере пятьдесят тысяч и снова скрылись, умчавшись, как гончие псы.
С другой стороны, как докладывают разведчики, приближаются сорок легионов Галла. Ерунда в общем-то, но недооценивать ярость недоучек нельзя. И молокососы, если разозлятся, могут устроить крупные неприятности великану.
Пришлось послать им навстречу карбункул проверенных солдат, это все-таки сто пятьдесят тысяч стоящих вояк. Но назад не вернулся ни один из них. С тех пор пропадают и разведчики.
Давно уже не штурмую их Дом, пора уносить ноги. До темноты осталось немного. Как только стемнеет, так и айда.
С высоты коровьей лепешки оглядываюсь напоследок на поле боя. Юн канючит, выпрашивает хотя бы сотню тысяч для охраны своей персоны. Как будто я не знаю, что он, кроме двух карбункулов охраны, оставил в норе целую армию. Запретил ей выходить на поверхность, чтобы мои лазутчики не пронюхали. Если бы не полубезумный Пикур, отпущенный накануне Франком и попавшийся ночью мне на пути, я бы до сих пор ничего не ведал.
Пресвятой Отец-прародитель! Франк выстраивает свои войска перед Домом. У него, по меньшей мере, еще миллион солдат. И еще двести тысяч «псов» где-то засели у нас за спиной. А триста пятьдесят или даже четыреста тыщ приближаются со стороны Галльской территории. Это не те новобранцы, которым грош цена в рукопашной, а явно обученные Франком легионы. Поздно разобрались — разведка доложила, что их ведет зверюга Железняк. Старый знакомец, не раз доставлявший нам много хлопот. Дослужился до командарма недавно, и это не сулит ничего хорошего. Бежать, скорее бежать отсюда!

Погиб Софокл, Великий Одиннадцать, номинально командовавший СС по старости. Пожалуй, еще в самом начале первой битвы. Возглавил «собак» Титус, второй заместитель Софокла, он-то и организовал маневрирование, позволившее ему сначала сдерживать, а потом гнать и терзать львиную долю резервов Юна. Эсэсовцы слушались его не в пример Гаю (по сути — новичку среди отвязанных «собак»), беспрекословно. Поговаривают, что Тит лично загрыз полсотни чересчур своенравных бойцов. Но теперь зато: если влево — то влево, а не очертя голову вперед. Цель вполне оправдала средства.
Непонятно, что случилось с Гаем Жестоким. Подозреваю: как бы его не прикончил нынешний глава «оторванных псов». Что-то похожее уже произошло недавно с Британиком, чье место занял Степенный Семнадцать. Титус и Британик давно метили на место командующего СС и грызлись между собой постоянно. В результате, одного из них нашли растерзанным позапрошлой ночью, почему и освободилась вакансия для Гая. Такое часто случается впотьмах.
Новая темная история сейчас была бы крайне некстати. Конечно, жалко товарища детства, поскольку с ним в свое время много муравьиной кислоты перевели. Он стоически перенес опалу после той истории с Истребителем Вшей, я даже его «простил» и снова начал выдвигать. Но отныне придется признать любимчика геройски павшим, чтобы оставили в покое главного оторву, преданного до мозга костей. Вероятно, так оно и лучше, уж больно непоседливым был покойничек. Недаром учил его уму-разуму, осаживал, вплоть до разжалования. Кого люблю, того и колочу гораздо больше. Зря он на это обижался и зыркал исподтишка.
Пропал без вести Прокуратор. Как я его ни презирал, а чувствую себя будто без лап в некоторых случаях. Второй был просто незаменим в патовых ситуациях. Тацит говорит, что, как только открылся левый фланг, он послал его во главе пяти легионов в обход свалки ударить в спину рыжим. Тем более что Великий Два сам предложил рискованный маневр через густые заросли. Возможно, тот заблудился в кустах сирени, но, как бы там ни было, Тацит добивал противника без него.
Так и сгинули пять легионов в этой неразберихе с начавшимся отходом. Опознать же кого-либо среди обезображенных убитых зачастую невозможно. Как назло, Прокуратор взялся обстреливать новобранцев, не имеющих нагрудных табличек. Получилась одна большая братская могила.
Много имен погибших, именитых и безродных. Примерно пятьсот тысяч. Целая армия. Еще сотня тысяч калек и раненых, с которыми не знаю, что теперь делать.
А с другой стороны, не так уж и много для такой-то битвы.
Потери обоих императоров не поддаются подсчету. Бесформенная бесконечность. Про Юна если еще можно что-то предположить — почти три миллиона павших (практически все), то про Огюста… Мы держались в Доме из последних сил, дожидаясь помощи Железняка, но если бы он не ударил, не знаю, чем бы кончилось. Какие тут наблюдения и расчеты? А когда начался кавардак с бегством огюстовых армий — тем паче. Струхнул императоришка. Мы были так злы от усталости, что и самые праведные не вспомнили заповеди Матери: не убий лишнего. Убивали с трех сторон. Я в авангарде, СС справа, Железняк слева. Остановились только после того, как черные вконец обессилили догонять бесславно удиравших.
Вся армия спит замертво под открытым небом. Не знает Мар — третий рыжий император, а приходи и забирай нас голыми руками. Скоро рассветет, но я не разбужу ни единого солдата, пусть отдохнут, как следует. Смотрю на бабочек, порхающих вверху, вот воистину тупые создания. Как ни в чем не бывало танцуют свой глупый танец любви и продолжают радоваться безмятежности. Балбесы, какая еще любовь-морковь, придумали себе нектарную сказочку послаще. Нет ее в помине, есть только вечное противоборство за матку пожирнее, каких любил рисовать рубака Руббинс. Видели бы вы, как у пчел самочку заряжают несколько тысяч особей попеременке. И как их потом самих выволакивают из улья за ненадобностью.
— Так что ты говоришь, Святоша? — я отвлекся от своих мыслей ненадолго. — Прости, еще недостаточно проснулся.

— Я говорю, что негоже армии спать вне Дома. Надо обязательно наказать виновных. Не пристало ломать собственный Дом, нельзя держать взаперти Приземленную Мать. Негоже…
Долдонит, как и прежде. Не пристало, нельзя, негоже, зря…
— Стоп, стоп, Святоша. Ты что, идиот? Армия устала, сутки находясь в сражении, пусть отдыхает там, где она быстрее восстановит силы. А что в обход заповедей, так и сражаться ночью нам не положено. Надо было ждать, когда всем глотки перегрызут, и посапывать в тряпочку? — у меня не было сил всерьез распаляться, огрызался нехотя, приподнявшись на боку.
— Нет, если сложились так обстоятельства, то ночная битва соответствует канонам, — нашелся Святоша все тем же нудным голосом. Сегодня же сочинит соответствующий стих и будет носиться с ним, как триумфатор. — Я говорю о том, что войска надо было отвести в Дом, иначе они слишком привыкнут к ночи.
Покосившись на захваченные штандарты, что были свалены в углу, он подкинул туда еще пару, отбитых собственноручно. Слишком демонстративно получилось: мол, мы тоже не лыком шиты.
— Вот оно в чем дело. Нечем будет запугивать? — я потянулся к ближайшей штабной тле, привязанной за брюхо, и отхлебнул содержимого прямо из горла. — Данный вопрос закрываем, мураши с этих пор не должны бояться темноты. Ты что, опять напялил сутану и снова за свое? Ведь еще недавно сам размахивал оглоблей при обороне кочки, не вспоминая о запретах?
— Не кипятись, Франк. Я дело говорю. Если не прислушаешься ко мне, дождешься, что солдаты взбесятся к полудню.
— Глупости, чего им беситься? Переписывай свои заклятия лучше. Учти, я передам каждому воину, что священный синод его хотел наказать за сегодняшний сон. Представляю радость полуторамиллионной армии, состоящей из одних героев.
Ох, и трудное бремя у «великих». Никогда до этого не страдал излишним пафосом в высказываниях, но в последнее время начало прорывать ненароком:
— Гордись сынами, страна!
— Не делай этого, — предостерег Первый. — Сегодня они затаят обиду против меня, а завтра тебя самого призовут к ответу.
— Не нагоняй тучи, и так пасмурно, — а ведь действительно, какое отличное утро испортил, святая слякоть. — Теперь касательно разрушения Дома. Ты предпочел бы, чтобы его разрушили рыжие?
— Не в том дело. Было бы благоразумнее начать немедленно восстанавливать муравейник. Поднимай всех, «рабочим» пора вспоминать про свои прямые обязанности. Они же уже братаются с боевыми жрецами, разве ты не видишь?
— Обойдусь без твоих советов… — отмахнулся я от него, как от назойливого жука. — Что до Матери, так вот, бери своих «святых» и откупоривай ее сам. Заодно передай, чтобы плодила побольше солдат, раз не нравится, как дерутся «рабочие». Убирайся с моих глаз и не вздумай приходить, пока не позову! Могильщик пролетариата.
— Зарываешься, победитель, — примирительный тон инквизитора канул в лету. Всему есть предел. — Я не заслужил такого обращения к себе, я дрался вместе со всеми целые сутки!
— Убирайся!..
Я не находил себе места от распирающей ярости. Изо всей силы треснул по заискивающей ручной тле, так что та пискнула, расплескивая молоко. Ее подружки, прозванные маркитантками, сразу разбежались по щелям.
Со «святыми» надо что-то решать, это просто невыносимо. Раньше хоть Кошмар мог нагнать на них страху как бы невзначай. Потом, естественно, извинится, но сначала… Ей-богу, не позавидуешь. Но теперь Кошмара нет, надо либо самому изображать пугало, либо искать другого смотрителя за синодом.
А ведь неплохим парнем был когда-то. И даже имя имел обычное вместо святого номера — Сандранапал. С Истребителем Вшей ходил в обнимку, дрался с Гаем, да и меня пару раз спас из-под челюстей. Я ему отплачивал тем же, пока не стал черным Двенадцатым. А потом амбиции нас развели, словно не было никогда бесшабашной юности. Всем захотелось стать Первыми.
Хотя, по сути, он прав. И даже пытается замириться на время. Просто мне очень трудно смириться с чужой прозорливостью. Чтобы кто-то был умнее меня и учил Великого Один? Не потерплю.

Гнаться за белыми было бесполезно. Стоило оторваться от плотных рядов, как тебя тут же окружали целым роем наездники, только успевай уворачиваться.
Выставив копья во все стороны, выстроив правильные шеренги, мы отбивали атаки одну за другой. Невероятное напряжение, нигде нельзя расслабиться. Зазевался, и тебя выдергивает острыми челюстями спикировавшая стрекоза. Мы уже сбили сотню таких. Они чрезвычайно живучие, мало сбить, чтобы заставить ее затихнуть, требуются усилия десятка копейщиков. Очень многих солдат не досчитались после конвульсивных ударов хвоста умирающих тварей. Если бы не ядовитые сороконожки, их было бы гораздо больше.
Скорей бы стемнело. Так тяжело держаться. За ночь можно попытаться уйти или придумать новую тактику.
— Легаты, отходим в траву, — созрело свежее решение. — Не мешать ряды, копья и рыла наизготовку.
— Копейник, там нам точно амба. Джунгли кишат белыми.
К черту паникеров. Еще не хватало сломать правильность линий из-за этих горлопанов.
Фаланги первыми выдвинулись упорядоченной кучей, отбивая наскоки саранчи. Как отлично идут! Позже я обязательно назову все свои выверенные отряды их именем.
— Держите строй, бродяги!
Я непреклонен и чуть было не прибил ропщущего муравья своим видавшим виды посохом. У белых не хватает сил для лавинного натиска, шанс выжить есть.
Войска медленно начали смещаться под сень укрытия вслед за союзными отрядами. Постоянно атакуемые, вынужденные смотреть и под ноги, и в небо, легионы неповоротливы, как черепахи. Многоножки более подвижны и немного оторвались.
Вон меж двумя Неудержимыми образовалась щель, и в нее тут же устремилась импровизированная кавалерия. Крики, стоны, рявканье и последний страх.
— Сомкнуть ряды, раззявы! — командуют легаты. — Бейте только по седокам. Не расходуйте зря дроты.
Блошиная конница, нанеся урон, почти нетронутая испарилась. Наверное, услышали грозные распоряжения. Десятка три фаланг попятились, чтобы прикрыть истерзанных муравьев. Молодец, Скуперфильд, как неожиданно и вовремя он пригнал своих «секьюрити», выторговав право на беспрепятственную торговлю. Я его даже награжу за это Орденом Почетного Легиона.
В густой траве, действительно, пришлось туго. Теперь уже мы прикрывали фаланг, неповоротливых в зарослях. Но привычная к резне наша пехота, в конце концов, одержала верх. Атаки с воздуха и наскоки со всех сторон прекратились, дав небольшую передышку.
Были бы у меня волосы, они бы зашевелились на голове. Прогалины вокруг лужайки заполнились сотнями тысяч белых, если не миллионами. Видимо, они просто не успели выстроиться для иступленной навальной атаки. Промедли мы еще немного с отходом в траву, и прощай светлое царство. Опять повезло.

Мы договорились с Копейником, где встретимся после его возвращения в Дом, дабы оговорить детали. Он обещал посетить мою главную резиденцию со всей своей свитой, это в двух шагах от муравейника. Пусть пока упивается славой, расслабится, как-никак заслужил. Понятное дело, ему предстоит самый сладкий момент в жизни — возвращение с триумфом. Я бы назвал это медовым месяцем, если б точно знал, сколько продлятся почести. Поэтому, чтоб не затянулось бесконечно (а затягивает неимоверно), настоял на ближайшем вечере. Надеюсь, его к тому времени не растащат на кусочки поклонники и поклонницы.
Очень хорошо, что доморощенный Копейник не умеет читать, хотя и придумал гелиоцентрическую форму мира. Так легче будет подсовывать ему документы, написанные на прошлогодней банановой кожуре. Ни черта не разберет в наших каракулях.
Далось ему это солнце и прочие небесные светила. Лучше бы придумал что-нибудь стоящее, например, как перерабатывать горы сброшенного хитина. А то ведь пропадает задарма столько органики, ценнейшего сырья, какое сроду не переправить за рубеж. Все же знают, сколько там жизненно необходимых элементов, и как трудно их опять раздобыть. Нужны целые поколения. А тут валяется под ногами, а не где-то в вышине, но неизвестно, как извлечь.
Вчера наблюдал, как мои фаланги здорово выручили черных в западне. Великолепная потасовка получилась, чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Сердце ёкало при каждом развороте событий, будто играю на биржевых торгах. Теперь понимаю могильщиков, когда они теряют свои состояния из-за неожиданной чужой храбрости. Действительно обидно.
Сороконожкам и фалангам в муравейник никак нельзя, пришлось их отозвать ненадолго. А то ведь съедят непременно, толком не разобравшись. Лишь тарантулы беспрепятственно приближаются к Дому, пользуясь особым расположением Сандранапала. Надо держать ухо востро, как бы он их не перевербовал своими тянучими речами. Сколько раз сталкивался с тем, что вполне разумные насекомые обуревались какой-нибудь идеей. Втемяшат себе в башку, и уже никакие посулы не действуют вернуться к нормальной жизни.
Последние колонны марширующей черной армии скрылись за бугром, развевая штандартами. Занимается заря и слепит прямо в глаза оставшимся в живых счастливчикам. Им осталось чуть-чуть до главного кайфа — там их будут встречать лепестками роз, благоуханиями феромонов, восторженными криками. Представляю, какими героями станут эти вояки, от простого солдата до верховного полководца. Все-таки перебили несметное множество подобных себе и умудрились уцелеть. Только вот — в том ли настоящая мудрость?

А потом придут скорпионы и саранча, которых мы так долго изгоняли, не жалея заклинаний. Тот, кто чародействовал, падут первыми. За ними — кто прикрывался мохнатыми мантиями. Затем настанет черед лжецов и лжепророков. Последними кара настигнет детоубийц и прочих мелких воришек. И будут пришельцы мучить племя муравьиное до последнего коленца, но не убивать. Пусть почувствуют грешники всю боль и презрение своей Созидательницы. Всепожирающую боль и жгучее презрение, от которого сгораешь. Но нет, муравьи будут корчиться на жаровне, испуская крики. Лишь по истечении тысячи двухсот шестидесяти лет наступит долгожданный мор и погубит еще треть муравьев. Освободит от страданий.
А после грянет землетрясение, огонь извергнется из бездны и упадет с неба. Уж если карать за собственные прегрешения, так по полной программе. Чего мелочиться? Жахнут камнепады, повалятся стволы деревьев, стоявшие до того извечно. Создательница всемогуща. И будет это длиться, покуда не иссякнет ее род греховный. А те немногие, кто останутся, искупятся, наконец. Их список составит сто сорок четыре тысячи, в том числе колено Гадово…»
Настоящее откровение для тех, кто понимает.

За толстенными стенами уже вовсю идет возня. Видимо, белые прорвались в Дом, и грызня не на жизнь, а на смерть вошла в логово черных. Почуяли мой запах, не смогли удержаться, чтобы не раскопать. Может, не растерзают сразу, а распнут и вывесят на вершине развалин себе в удовольствие?.. Тоже незначительный конец, но хоть легенду сложат те, кому удастся выжить. Народ любит сказки про страдальцев за веру, когда забывает, что было на самом деле.
Не исключено, что это «святые», предвидя собственный конец, решили напоследок поглумиться надо мной. Прошу вас, братья, уж вас-то я встречу без равнодушия. Паутину я потихоньку перекусил, оставленный без присмотра, сижу себе по-роденовски.
А вдруг это одумались свои и призовут меня для спасения нации? Надежда вовсе не вспыхнула, а прозвучала в подобиях мозгов как издевательский сарказм. Я даже не изменил позы.
Это действительно были белые, ворвавшиеся в каземат. Они не растерзали сразу, даже остановились, как вкопанные, не ожидав такого явления народу. Сразу бы я им не дался, положил бы с сотню без копья. Значит, уже конец Дому. Получается, все бесполезно.
Но борьба в ходах и коридорах еще продолжалась. Я не знал, не видел — однако война неумолимо шла наверху. Лишь малая толика белых оказалась в подземельях, искали проход к Приземленной Матери, чтобы побыстрее покончить с родом черных. А там и отойти можно, оставив недоумевать недобитых о чудесном спасении.
Но я увидел рядом с белыми окровавленного Святого-77.
Что он хочет сказать, притиснутый к стенке? Выпученные глазенки не могут передать потаенные мысли, а вскоре и их заслонили спинами. «Выгрызите ему мозг! — что же еще ожидать от него? Почти материально ощущаю не выкрикнутые Семьдесят Седьмым слова. Уверен на все сто, синод пустился во все тяжкие, если уж решился на предательство. — Чего медлите?» Благоухание ярости исходит от скопища воинов такое, что понукания, впрочем, не потребовались. Душно от прописных истин, выведенных лимфой.
Почему-то белые не торопились, оглушенные встречей. Бочком, бочком обступали меня. Семьдесят Седьмого оттерли дальше, так и не издавшего ни звука. Даже запах его не пробился ко мне и не выдал с головою. Святой что-то попытался все же прокричать, но, похоже, ему, а не мне, оторвали кричалку. Что-то опять происходило, что не умещалось в обычные рамки. Банальная измена, почтение палачей, и все это на мученическом фоне… Да на каком еще фоне? Их совсем мало, вот они и накапливаются для броска к моему горлу. Я плохо стал соображать, углубившись в научные рассуждения, забыл, что я великий командующий, а не великий созерцатель. Некогда выяснять, что к чему. А этому изменнику туда и дорога.
Пока совсем не стало тесно, я бросился вперед. Белые хоть и больше черных, но все же не так, как рыжие. Схватка была короткой, за спиной у белых неожиданно замелькали пики, остро запахло Крысобоем. Жив, бродяга.
Справился бы я сам или нет — не удалось проверить. Рядом пыхтит еще плохо владеющий челюстями, но уже отчаянный Геллий, колет жалом совсем без яда, не имея сил встать. Обожающие глаза появившегося вслед за Крысобоем Титуса мне многое объяснили. Они тоже прокричали что-то про «святых», но не смог разобрать по косточкам, видимо, костерили на каждом шагу. И еще что-то величественное, брошенное наземь. Жаль, недосуг рассыпаться высокопарными словами. Мол, ты наш командир и учитель, веди нас вперед, ну и так далее. Слишком много белых проникло в Дом, а потому — горловой клич!
Разорванные «святые» попадались на каждом шагу и указывали путь прорыва. Где-то их прикончили сами покровители, убедившись в ненужности, где-то — уже ребята Тацита. Опять все закрутилось, завертелось в кровавой катавасии. Из праведника, готового к показательной смерти, пришла пора превратиться в спасителя. Ну, не получается спасать речами, только пилами и пиками. Ладно, ежели выберемся, еще сочиним сказочку про подставленную щеку.
Мы гнали их до самого свежевырытого подземного хода. Похоже, что «святые», переметнувшись от рыжих к белым, не на шутку заморочили голову Железняку. Но, поняв, что он начинает прозревать, начали действовать самостоятельно. Тогда, при первом штурме, замуровав инкубатор и Приземленную Мать, мы случайно лишили их возможности предательства. Но теперь они не полагались на случай и впустили врага, как представилась возможность. Однако его величество фатум опять оказался на нашей стороне в самый критический момент. Презрев опасность, а мне действительно было на все наплевать, я воспользовался подземным ходом и попал в самое пекло.
Совсем недавно их кавалерия внушала нам страх, а сейчас мы попали в центр конюшни. Безумие делает чудеса. Столпотворение войск создало ситуацию, когда появившиеся из-под земли отморозки (а как себя прикажете называть?) пресекли спланированную атаку. Сумбур и растерянность порою наносят больше вреда, чем зазубренные пики. Куда бы ни перепрыгивали боевое кони, там была такая же свалка, все норовили пропороть брюхо и сбрасывали седока.
Уверен, паника знакома белым со времен схватки с Крысобоем. Недаром тот ускользнул под утро с жалкими остатками своей армии. (Уцелеть удалось всего трем сотням из трехсот тысяч бойцов). Но фортуна была не столь благосклонна сейчас, и потому вылазка в центр штурмовых бригад не стала легкой прогулкой. Ночью нам было бы легче.
Нежданно-негаданно выручили пауки. Уж эти-то умеют связывать на себя чужую конницу. Откуда-то они свалились нам на голову, но кто их мог призвать, кроме Святоши, не понимаю? Впрочем, разбираться не было времени, главное — самому не попасть под ядовитый прицел. Вокруг кипело и пенилось море насекомых.
Удалось пробиться к резервуару с трупным ядом и окропить им сразу несколько свежих дивизий. Только я знал, где зарыто подношение от азартных трупоедов, поскольку остальные давно пали.
Даже муравьиные львы вылезли из своих воронок по призыву обожаемого Франка, не жалея ни своего живота, ни чужого. Бедные мои детушки, каждого буду оплакивать, если уцелею. Дурашка рядом, он уже формирует из них свиной клин, пованивая моими феромонами. Как вовремя его дурацкое пристрастие к пародийности.
Железняк, надо отдать должное, сообразил, что к чему, и поддержал меня сверху. Вояка — он и в муравейнике вояка. Использовал любой шанс в такой безнадежной обстановке. Выпустил резервы из спешно мобилизованных работяг в контратаку, где погибли двое из трех атакующих. Он даже пустился на хитрость, выпустив клич, долетевший до белых, что пришла помощь от Галла и Лео, Кельта и Бруна. Ложь не сразу была развеяна, а это помогло нам всем хотя бы на несколько минут.
Мы дрались весь вечер, не видя победы, дрались, потому что только война оставалась в жизни. И когда стемнело, дрались, потому что война осталась. Дрались, когда взошла ночная звезда, не прогнав войны. И не я управлял сражением, и не только потому, что не мог вернуться в штаб. Просто штаб тоже дрался, вырывая победу. А мы так и не победили…

— Это я раскрыл их заговор и поспешил к тебе на помощь. Клянусь Матерью-прародительницей.
Насколько это правда? И насколько он угадал мои сокровенные мысли по запаху?
— А что с инквизитором?
— Он тоже мертв. Я сам его отправил к предкам.
Я хмыкнул недоверчиво. В такой заварухе, что была давеча, можно приписать себе любой героический поступок.
— Прости меня, Великий Один. Я был ослеплен инквизицией.
Пришлось даже встряхнуть головой, чтобы сбросить тень.
— Чушь. Не прикидывайся агнцем божьим. Разве это Святоша заставлял тебя требовать моей смерти? Он вообще бы не пленил Копейника, кабы не ты. Забыл, как отвлек на себя охрану и заманил ее в боковой ход? У Железняка хоть хватает совести не показываться на глаза. А ты как смеешь оправдываться?
— Все не так. Мне ничего не оставалось другого. Они заранее подговорили Тринадцатого на мятеж. Муравейник закипел против тебя от самих подвалов. Поэтому он и прячется сейчас.
— А ты, значит, чистенький?
— Не спорю, я виноват, Франк, — Второй преклонился, как в хорошем рыцарском романе. — Но я искупил свою вину. И если нужно — искуплю еще. Позволь мне доказать свою преданность.
Прокуратор стойко держался под испытующим взглядом. Вот лиса. Я даже заколебался.
— Думаешь, раз прикончил инквизитора, то будешь прощен?
— Они окутали меня чарами, Первый, однако я высвободился. Мне даже удалось их убить, чтобы не отдали тебя белым. Поверь своему верному Второму, Копейник.
— Убил, говоришь?.. И ты всегда считал, что именно этого я желаю всей душой?
— А разве не так? — осекся Прокуратор.
— Не совсем. Я бы давно избавился от них, если бы захотел. Теперь мне нужно выдумывать новых тайных врагов.
Великий Второй не нашелся, что возразить с ходу. Он очень надеялся оказать неоценимую услугу, и вот на тебе.
— Они мне были даже нужнее, чем ты, Прокуратор.
— Но ты же сам…
— Нет. На этот раз ты никого не обманешь.
Повисла тишина.
— К чему ты клонишь? — собрался с духом мой собеседник.
— Не верю я, что Святоша впустил белых в муравейник. Зря ты разыгрываешь этот фарс, предатель.
— Хочешь меня во всем обвинить?
— Не буду. Я почему-то уверен.
Друзья всегда опаснее, чем непримиримый соперник. Непреложная истина, не правда ли?
— Вот тебе последнее мое поручение, Второй, — решился я. — Иди к Железняку и прикажи ему заколоть себя. Вы должны оба ответить за предательство. Сам же следом прими яд, — я протянул ему стебель цикуты. — Тебя проводят.
— Я невиновен, Копейник! — пытался вырваться Прокуратор из цепких лап. Где уж там.
— Умри, как подобает «великому», — бросил я, отворачиваясь.
Глухие вопли долго не стихали за спиной.

Закрома у бывшего партнера были всем на зависть. Даже я не раз подумывал, как прибрать к щетинкам лапы его богатства. Кто бы мог подумать, что это получится таким вот сложным способом. Поэтому я сильно не сердился на князя за предпринятые им шаги, поскольку все кончилось благополучно. Ведь лишь по воле случая он обратился сначала к Ричи, а мог бы пожаловать ко мне, будь караваны Сизифа поближе. Такие предприниматели всегда пригодятся в моем семействе, беспринципные и легко подчиняемые. Так что лучше их держать где-нибудь поблизости.
Копейник, конечно же, сейчас празднует победу. Ему невдомек, что не будь бесчисленных благоприятных причин, не били бы барабаны в его муравейнике. Пауки ни за что бы не пришли ему на помощь, никто бы даже не стал разговаривать с инквизитором, шевеля лапами. Всем в этом мире правит труха и шелуха от орехов, названная мною деньгами. Я тоже изобретатель, в какой-то мере, и буду зваться Великим Скарабеем.
— Святоша так и не появился в назначенном месте, купец, — Жужука, вовремя переметнувшийся ко мне, вовсю старался выслужиться. — Можно разделить его куш на всех, не отдавать же Копейнику?
— Брось, князюка, какой там куш? Черный инквизитор ничего не просил, кроме помощи во время штурма. Наоборот, надо срочно возобновить поставки паутины Франку, чтобы прочувствовал нашу поддержку. Чую нутром, что он далеко пойдет. Посуди сам: если Копейник завоюет, помимо этого острова, и другие земли, кто-то же должен на них безбоязненно торговать? Необходимо стать чрезвычайно полезными для нового государя.
— Он крикливый выскочка, а не государь, — не сдавался князь.
— Заткнись, благородный жук. Зарой свои обиды на Пикколо, так как ты в них больше всего виноват. Запомни и заруби себе на носу: сейчас нужно ставить на черное.
Могильщик понурился, даже усы повисли от назидания. Герцог падальных мух приобнял его и увлек за собой по моему взгляду, ему есть чему научить нашего нового приближенного.
— И не забудьте про Пикура, жуки. Отдайте ему книги, что были найдены на комарином болоте. Нам они все одно ни к чему.
— Комары будут весьма недовольны, — предупредительно выдвинулся кто-то из третьей гильдии. — Анофелес Александрийский сам решил составить главную библиотеку острова.
— Ерунда полная, гнилое это место для свитков. Пусть лучше пьет кровь у свиней и не думает о чем-то возвышенном.
Вся вторая и третья гильдии преклонились от моей улыбки. Купцы хором согласились, причем каждый подчеркивал беспрекословность. Упоительная сцена, поверьте, вот она — настоящая власть, власть банановой кожуры. Теперь можно говорить любую чушь, и все будут только поддакивать. Отличный получился симбиоз с великим победителем, он тоже говорун, что надо. Я уже нащупал самые чувствительные струны в этой двойственной натуре. В затравку будущей дружбе даже подкинул идею мощеных дорог по всей империи. Дружба дружбой, но все же я опасаюсь его непредсказуемости.
И куда же запропастился Святоша? Его святая простота не то чтоб импонировала мне, но была чрезвычайно выгодна в некоторых делах. Копейник не должен оставаться единоличным правителем, инквизитор — единственный, кого можно ему противопоставить.
А в это время в муравейнике надували из мухи слона.

А вот Пятьдесят Пятый перетрусил и бросился отворять потайные ходы вместе с Прокуратором. Я сам приговорил его трехэтажным проклятьем к смерти, иссушив подлеца. Но не смог тогда дотянуться до Великого Второго, поскольку заслонили многочисленные белые. Эх, если б тогда Копейник стоял плечом к плечу, мы бы не пустили их дальше порога. Грустно.
Почему начинаешь думать о бывших друзьях тепло, когда почти остываешь? Не остается в помине досады или прошлой ненависти. Не оттого ли, что Мать-прародительница учила нас прощать обидчиков? Вряд ли. Просто приходит прозрение.
Святой мученик 77 сделал, что требовалось: Белые напоролись на Франка вслепую. Поняли, что он заманил их в западню, и дали задний ход. Но поздно, они уже выпустили джина из бутылки. Да еще арахи подоспели вовремя, славные восьминожки, я не зря на них рассчитывал. Мне б силенок побольше, но кровью истек безнадежно. Так и не воссоединились напоследок с Франком.
Вот так всегда. Копейник где-то проницателен, а где-то не видит самого очевидного. Он окончательно спятил, я слышал отсюда его новые бредни, до того они громогласны. Франк никогда не ведал всей правды о себе и своем окружении, а еще пытается стать пророком. Пусть мы инквизиторы, да, но до подлости, как его друг Прокуратор, все же далеки. И не равнодушны, как иноземец Пикур, готовый прислуживать хоть черту.
А все-таки жаль, если будут считать изменниками целый синод поголовно. Не заслужили. Белые ведь положили всю сотню до единого, прогрызаясь через нас в Дом. Как удалось до сих пор не потерять сознание — одной Матери известно.
Впрочем, теперь мне все равно. Уйдет Копейник, как до этого уходили другие первые, придет новый, возможно, даже Второй, который так и не выпил яда. Богатенький Скуппи может творить чудеса шелестом дрянных кожурок. Прокуратор стоит сейчас над моим угасающим телом, не решаясь переступить. Выход в ночь сразу за грудой неподвижных и застывших белых, принадлежащих мне. Не хочу произносить последнее проклятие.

Пикколо Копейник Франк.