Вы здесь

Новый Иерусалим

Стихи
Файл: Иконка пакета 04_artiuxov_ni.zip (12.17 КБ)

* * *

«Tutte le strade portano a Roma»1, —

с детства твердил я, шагая из дома.

Но почему-то дорога вела

то от села до другого села,

то от любимого мной городочка

до чуть другого такого.

И точка.

 

Рим — он мечта.

До него как до неба.

Даже ребенку представить нелепо,

дескать, возьми чуть левей иль правей

и за бараком твоим — Колизей!

 

Как же!

Держите карманы пошире!

Это в ином, мне неведомом мире

в каждой дороге латинский уклон.

Наши петляют себе испокон.

 

Это при Аппии Клавдии Цеке

камнем мостили в языческом веке

за триста лет до рожденья Христа

римские руки гнилые места.

 

Наши в сравнении с ними убоги.

Мучают нас дураки и дороги.

Но чужеземной молвы не стыдясь,

умников держит родимая грязь.

 

Сколько ни шаркай в заморских прихожих,

а русский след ни на что не похожий.

Хоть в голове и сумбур, и разброд,

к дому ведет.

Пусть ногами вперед.

 

У мощей Ильи Муромца

1.

В лавре Киево-Печерской

на нестрашной глубине

от действительности мерзкой

захотелось скрыться мне.

 

В ум людской теряя веру,

с тонкой свечкою в руке

в близлежащую пещеру

я спускался налегке.

 

По проходу-переходу

в хладном сумраке земли

к легендарному народу

ноги сами повели.

 

Я шагал, благоговея,

в юность давнюю свою,

где играл Борис Андреев

богатырского Илью;

 

где стонала и стенала

древнерусская земля,

но орду одолевала

злого Калина-царя.

 

2.

Что ж, дотошный соглядатай,

дней майданных судия,

отыскал ты указатель,

где покоится Илья,

 

и кипенье непривычно

в мутном сердце улеглось:

как-то больно прозаично

из темна глядела кость.

 

Да — в парче, расшитой златом,

да — за стеклами ларца,

но смугла и простовата,

как у деда и отца.

 

И в лампадном тусклом свете

стало ясного ясней,

что иных останки эти

ни массивней, ни длинней.

 

Не за тем, чтоб любоваться,

на святую ткань легли

эти скрюченные пальцы

цвета вспаханной земли,

 

а чтоб раз и без обмана

собственный проверил взгляд,

что не только великану

подчиняется булат;

 

что дурная небылица

приучает с юных лет

нас орясиной гордиться,

а не тем, в чьем сердце свет.

 

И пока живут химеры,

ложный царствует кумир,

этот мир, лишенный веры,

и не Божий.

И не мир.

 

* * *

Был городок так мал,

что если заиграет

на танцплощадке духовой оркестр,

то на окраине

тихонько подпевают

ему

не ты да я,

а целый хор невест.

 

До полночи не спят

ворчливые старухи,

гоняют старики по скулам желваки,

посверкивает моль

над шалью вековухи,

костями домино грохочут мужики.

 

А юность сквозняком

несет из тесных комнат

туда, где странный вальс

нисколько не старел.

Могу напеть мотив,

но, хоть убей, не помню:

тебя ли ревновал

или себя жалел?

 

Гринев

Петруша вырос и, наверное,

забыл бы молодые шалости,

поступки барские, манерные,

и те немногие — из жалости.

 

Свой век бы прожил припеваючи

бок о бок с капитанской дочкою,

когда бы не тулупчик заячий,

востребованный вьюжной ночкою;

 

когда б не щедрость пустяковая;

когда бы не зазноба-девушка;

когда бы не петля пеньковая;

когда бы не с овчинку небушко…

 

* * *

Обо всем не скажешь, и не надо:

должен быть в душе предел заветный.

И пустой горшок хранит прохладу,

след от молока едва заметный.

 

Что-то быть должно твоим и только:

ибо с пустомели взятки гладки,

а творца в подлунном мире столько,

сколько помещается в загадке.

 

* * *

Когда вокруг Кремля

толпился жадный сброд

и Родину трясли,

как вызревшую грушу,

не недра я жалел,

не пашню, не завод,

а бедную свою

обобранную душу.

 

Да, плюнули в нее,

да, подняли на смех.

Но невдомек ворью,

как жалки их угрозы:

ведь снег идет для всех,

и дождь идет для всех,

и солнце светит всем,

а ветер сушит слезы.

 

* * *

В барачном нищенском жилище

нас утешал из года в год

кирпич страниц на девятьсот

«О вкусной и здоровой пище».

 

Бывало, зимним вечерком

отцы сойдутся биться в карты,

а мы — с присущим нам азартом —

терзать многостраничный том.

 

Ах, сколько сытных в нем картин

с икрою, рыбою и мясом,

крюшоном, лимонадом, квасом,

с горою груш и мандарин.

 

И мы листаем чуть дыша

страницы сказочные эти,

страны послевоенной дети —

в чем только держится душа?

 

Он и сейчас передо мной —

тут никакой закон не писан —

мечтами детскими залистан,

голодной вымочен слюной.

 

Теперь пестрит от тех картин

любая точка общепита.

Да что-то нету аппетита.

К тому же и не пью один.

 

Новый Иерусалим

Все-то мы представить можем.

Глаз прищуря, поглядим —

и встает пред нами Божий

Новый Иерусалим.

 

Не фантазия пустая,

не сиятельный каприз —

это, в душах прорастая,

наши чаянья сбылись;

 

наше вечное стремленье —

не хватая и губя,

а, являя вдохновенье,

мир подладить под себя.

 

И не то чтобы похожий,

не какой-нибудь второй —

светлый град

исконно Божий

проступает над горой:

выше всякого обмана,

отметающий тщету…

 

Вижу волны Иордана!

Гефсиманский сад в цвету!

Но при входе горстка нищих

не лежит часами ниц,

а к земной российской пище

приучает райских птиц.

 

1 Все дороги ведут в Рим (итал.).

 

100-летие «Сибирских огней»