От истока и до устья...

Анатолий КИРИЛИН,

член Союза писателей России.

* * *

Упаду головою на гриву,
И рванет застоявшийся конь
Вдоль крутого речного обрыва
На далекий закатный огонь.

Только вскинется ветер навстречу,
Заволнуются травы у ног.
И мигнет над далеким заречьем
Первой синей звезды огонек.

А когда до бригадного стана
Возвращаться я буду рысцой,
Юный месяц на цыпочки встанет
И умоется первой росой.

Все прошло... Ни бригадного стана,
Ни просящего повод коня...
Только юность заходит,
                                    как странник,
Посидеть у ночного огня.

Михаилу Глузскому

Черти на мельнице в карты играют,
Крутит вода колесо.
Мельник уснул на поветях сарая,
Время охоты у сов.

Медленно зреют на листьях осины
Горькие капли росы.
А за лесами-долами Россия
Спит, набирается сил.

Месяц на тучке, кобылке лохматой,
В дальний отправился путь.
Больше не слышно ни песен, ни мата,
Время душе отдохнуть.

Снасти готовы. Накопаны черви —
Вместе с землей полведра...
В карты играют на мельнице черти,
Спать не дают до утра.

Степная речка Черемшанка,
Седые ветлы, тальники.
Там птички желтые, овсянки,
Вьют свои гнезда-тайники.

Их песни, сдобренные грустью,
Разносят ветры-сквозняки.
Наперерез речному руслу
Сбегают с грив березняки.

Два-три в день спутника случайных,
Коровье стойло да пастух.
На костерке поющий чайник —
Листвы смородиновой дух.

Там от истока и до устья
Стоят старинных три села.
Там тишина и захолустье —
И золотые вечера.

В кювете лопух да крапива,
Булыжник да мятая жесть.
Бутылочный бой из-под пива
Да иволги грустная песнь.

Дорога проложена бором,
Машины безудержно мчат.
Надсадные всхлипы моторов,
И пыль, и бензиновый чад.

Но это в обычные будни.
Сегодня, когда выходной,
Лишь стадо поближе к полудню
Проследует на водопой.

Пройдет не спеша легковушка,
Проедет степенно лесник,
Да голос подаст свой кукушка
В таинственных дебрях лесных.

Спокойно, легко, интересно,
Стоим, никуда не спеша.
И иволги грустную песню
Надолго запомнит душа.

* * *

Желтый лист к лобовому стеклу,
Словно крошечный парус, причалил,
Чтоб умчаться со мною к теплу
От сибирской осенней печали.

Я и сам бы вослед журавлям
Укатил по осенней дороге,
По лесам золотым, по полям,
Что притихли в предзимней тревоге.

Если б не было слова «Сибирь»
И всего, что оно означает...
Край, который я с детства любил,
Без которого жизни не чаю.

Говорят, дрозды поют красиво.
Я судить об этом не могу,
Ибо вижу их, когда Россия
Стынет, коченея на снегу.

В темных одеяньях, как монахи.
Средь ветвей заметные едва,
Осыпая нас трухой и прахом,
Копошатся молча час и два.

Что они выискивают — почки?
Чем еще богат наш зимний сад?
А потом, всегда поодиночке,
Молча возвращаются назад.

В край родной, где тишина лесная,
В свой холодный, зимний неуют...
Я упрям, я все-таки узнаю,
Я услышу, как они поют.

* * *

Солнца зимнего стынущий блин,
Облака кучевые.
На кленовом кусту воробьи,
Словно листья живые.

Пацанам и мороз нипочем —
Горка снежная, санки.
Не касаясь штакетин плечом,
Кот пролез в палисадник.

Будто вихрь налетевший смахнул
Воробьиную стаю.
Табуретку придвину к окну,
Что-нибудь почитаю.

Я костыли себе готовлю сам,
В бору березку постройнее выбрав...
А здорово досталось бы лесам,
Когда б в боях нас столько не погибло,
А было покалечено — в тылы
Отправлено, где всех спасти могли бы.
И каждому — то трость, то костыли
Или протез из благородной липы.

Отбитый у врага зимой,
Еще зализывал он раны.
К вокзалу, соблюдая строй,
Мы шли — и видеть было странно

Воронки рваные окрест
И башню, сорванную с танка.
Молчали бабы, и оркестр
Играл «Прощание славянки».

* * *

Подниматься в атаку надо,
А тут этот проклятый дзот.
И солдат, сжимая гранату,
По-пластунски к нему ползет.

Не дополз... Не успел и кинуть...
И второму не повезло...
Сколько их, молодых и сильных,
До Победы не доползло.

* * *

Встанем, товарищ, в сторонке,
Пусть отдохнут костыли.
Вспомним о прошлом негромко,
Молча еще постоим.

Кто мы сегодня такие,
Не все равно ли другим? —
Освобождали ли Киев,
Штурмом ли брали Берлин.

Клуб фронтовой — дворец из теса,
На окнах — шелк от парашюта.
У рампы Леонид Утесов
Поет, рассказывает, шутит.

Был голос хрипл и чуть надтреснут,
И чуток к радости и горю...
О, как он пел нам про Одессу,
Где солнце, корабли и море...

Нам завтра в бой —
Мы это знали.
Ему мы были благодарны
За то, что в этот вечер с нами
Он был по-дружески на равных.

Помнишь лагерь, Коля? В тихий час
Тайно мы покинули постели.
За леском колхозная бахча
И арбузы там уже поспели.

Увлеклись, забылись... И засек
Нас объездчик со своей собакой.
Убегали мы через лесок,
Самый младший отставал и плакал.

На позор поставив перед строем,
Нам начальник лагеря сказал:
— Так мы коммунизма не построим! —
Мы и не построили… А жаль!

* * *

Там, за кустами прибрежными,
Где на воде облака,
Лодка чернеет по-прежнему —
И силуэт рыбака.

Сняться не может ли с якоря,
В воду ль упало весло?
Может — случается всякое —
Ветром его отнесло?

Сколько прошло уже времени,
Скоро кончается день!..
Лодка стоит как приклеена
К синей озерной воде.

Уходит степью от погони волк,
За ним кровей киргиз-кайсацких мерин
И плеть свою подняв над головой,
Скуластый всадник высится над зверем.

Трава и ветер. Хмурый небосклон.
Но еще день, и есть у зверя силы...
В картине этой, купленной отцом,
Меня, мальчишку, что-то поразило.

Самой картины нет уже давно,
Кто рисовал ее, не помню толком.
Прошла война, Союз распался, но
Охотник тот все гонится за волком.

* * *

Чуть свет на колхозное поле
Спешим мы, как пчелы на мед.
Водой ключевой нас напоят
И каждому — хлеба ломоть.

Идем мы изломанным строем
И рвем на ходу сорняки,
Мы тоже немалого стоим,
Как нам говорят старики.

Осот, молочай, повилика,
Полынь да проклятый овсюг.
Поспела в бору земляника,
Но брать нам ее недосуг.

Похвалят — мы рады стараться,
И так хорошо на душе.
Теперь бы всем вместе собраться...
Да всем не собраться уже.

* * *

Коромысло давит плечи,
Но легко шагаешь ты.
Не колышутся, не плещут
Ведра, полные воды.

Чуть подкрашенные синькой
Блики тают, словно дым.
И блестят чешуйки цинка
Перламутром голубым.

Солнце воду пьет из ведер,
Пьет и морщится чуть-чуть,
И котенком шалым ветер
С ходу прыгает на грудь.

Я боюсь, ты взмоешь птицей
И за ним умчишься вдаль.
На прощанье дай напиться,
Прямо из ведра мне дай.

На сучке, серебряном от инея,
Воробей, нахохлившись, уселся.
Видно, плохо душу воробьиную
Греет его крохотное тельце.

Жизнь его зиме на милость отдана:
То морозы жгут, то злятся вьюги.
Все же лучше бедовать на Родине,
А не тосковать о ней на Юге.

* * *

В простор нетронутого снега,
В край первозданной тишины
Рванулась ты с веселым смехом,
Лукаво крикнув: «Догони!».

И вот мои запели лыжи,
Рванулся следом за тобой,
И с каждым шагом ближе, ближе
Твой свитер — факел голубой.

Но вот уж рядом мы несемся
И ты пощады просишь: «Стой...».
Вдали к земле склонилось солнце,
Как одуванчик золотой.

Под голубой полынный кустик
Легла сиреневая тень.
И почему-то стало грустно —
Ушел еще один наш день...

Много песен о тройках поется,
Только нет уже троек самих.
И быстрей, и надежней колеса
У железных наследников их.
Все мы, все мы когда-нибудь канем,
Как бы ни вознеслись высоко,
Лишь по кино-, по телеэкранам
Мчатся тройки лихих рысаков.
А по тракту, что стал уже тесен,
Днем и ночью машины снуют,
Обгоняя друг друга... Но песен
Почему-то о них не поют.