Пеший странник

ВАЛЬС МОЙ ВЕНЧАЛЬНЫЙ

                
                  Альбине Истоминой

Осень. В лесу золотые сугробы.
В белом лесу мы счастливые оба.
Кроет колени листва золотая.
Падает, ластится, кверху взлетает.

Листья осенние нам, как награда.
Как беззащитны от ветра они.
Скоро закончится день листопада.
Быстро закончатся лучшие дни.

Синий твой плащ, словно небо России,

Я бы назвал этот цвет голубой.
Юная девочка в плащике синем,
Нет ни одной, чтоб сравниться с тобой.

Сбудется счастье? Листва золотая,

Что ж ты роскошно под ноги легла?
Что ж ты, душа, замираешь и таешь,
Ждёшь — не дождёшься родного тепла?

Падают листья. Трепещет сердечко.

С кем же я буду, кого полюблю?
Может, куплю золотое колечко.
Может, ещё никому не куплю.

Где-то внизу заворочалась Шилка,

Дрожь по реке, словно утренний дождь.
Кто ты такая — девчонка-пушинка,
В синем плаще, испугалась и ждёшь.

Страшно. Призывно. И горько, и сладко

Видеть тебя и жалеть, и любить.
Как ты открыто и как ты украдкой
Плащ свой прикроешь, чтоб снова
                                    раскрыть.

Девочка-чудо! О, с кем ты связалась?
Всхлипнут подруги и вскрикнут друзья.
Незащищенность одна лишь осталась —
Тронуть нельзя и не тронуть нельзя.

Ветер дохнул мимолётной угрозой.
Ветер-ревнивец всегда нелюдим.
Вальс наш венчальный был в белых
                                    берёзах.
Вальс не прощальный, он неповторим.

Нежность никто никому не подарит.
Нежность моя, как замёрзшая мать.
Знает о ней только Юрий Гагарин
В космосе звёздном — рукой не достать.

Жить, если честно, всегда с перегрузкой.
Скажет об этом мужчина любой:
Сколько же силы, той силушки русской

В жизни уйдёт на одну лишь любовь.

Дом свой открою в осеннюю полночь.

Тихо придёшь без огляда назад.
…Я ведь родился в сентябрьский
                                    полдень.
Шёл листопад. Первый мой листопад.

* * *

Книги пылятся. Забыты портреты.
Осень снежинками режет глаза.
Сколько нас было «народных» поэтов?
Русский народ нам в любви отказал.
Новые миру явились кумиры.
Любит народ «Новых бабок», «Тату».
Русская, чуткая, умная лира
Переселяется тихо в Читу.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИРШЕСТВО

Праздничный стол мне накрыли друзья.
А за столом в одиночестве — я!

Взгляну на стол — там сомлели от сока
пять-шесть салатов, а мне одиноко.
Пунш золотеет, груздочки белеют,
Искры брусники в капусте алеют.

Репчатый лук в олимпийских колечках,
тонко порезан серебряной сечкой,
Каплями сладкого вкуса изнизан.
Красные крабы, как сон коммунизма.

Жемчугом черным лоснятся икринки.
Спят на укропе ночные росинки.
Там и глухарь, запечённый в духовке,
хрупкий чеснок затаился в головках, —
ждёт не дождётся, чтоб хрустнул зубок!
Я, разозлившись, сижу одинок.

Море напитков и море питья.
А за столом в одиночестве я.

…Солнце в окошках играет и пляшет —
в рюмках, в бокалах, фарфоровых чашах.

Огненный перчик дразнит язычок.
Окорочок! Шашлычок! Балычок!

Старый бродяга в горах Забайкалья,
нет мне веселья в хрустальном бокале.
Долго я жил и не многих любил.
Но ни одну до сих пор не забыл.

Вспомнил… и кровь заиграла женьшенем,
И океанской волной — дух пельменей —
С перчиком, с русским морозным дымком,
Да и с кедровым хмельным молочком!

Я кулаком по столу грохочу.
Дайте того мне, чего я хочу!

Дайте мне корочку русского хлеба!
Воздуха Родины, чистого неба!
То, что любил я в начале пути.
Пусть на столе - хоть шаром покати!

Дайте мне в зрелости чуткие плечи.
В Сретенске очаровательный вечер, —
Чтоб задремали ресницы твои -
Дайте мне первой тревожной любви!.

Помнишь — в лесу земляника поспела!
Помнишь, как тело твоё золотело!
Помнишь, как пела ты — рань раскололась,
Был нецелован твой бережный голос.

…Вдруг тишина под столом заскулила
Голосом жалобным, тонким и милым.
Я засмеялся, увидел — щенок.
Он одинок, да и я одинок

Я стал скулить, а щенок замолчавщий
Долго и тихо глазёнки таращил:

Вот человек этой русской страны:
Сколько вина в нём, и сколько вины.

ЛЕРМОНТОВ

Брат мой Лермонтов.
                  Роком и веком гонимый,
Ранний вестник на русской спокойной равнине.
На кремнистых дорогах твоих
Конь споткнулся — упал и затих.

Ни свободы в России, ни тайного выбора,
Даже имя из гвардии выбыло.
Постарались, архивы кровя,
Мгла от Зимнего, тьма из Кремля.

Век-опричник в казённой шинели чернеет.

Пой, поэт, песню пой, только парус не рви.
Не пейзажный, он в русском пейзаже белеет,
Одинокий, как Пушкин в народной любви.

В демонических бреднях витает Европа,
Тяжко топчет в Россию кровавые тропы.
Изначально свиреп и надолго жесток
Набухающий грозами юг и восток.

Ум пылает, душа, возвышаясь, мятётся.
Самый трудный поэт, я прошу, я молю:
Отчего наша острая мысль остаётся
Той же странной любовью в родимом краю?

О какое блаженство есть в тучке жемчужной!
В гордой чести, в любви, нам не нужной
                                             и нужной!
С глаз долой от ревнивых, насмешливых глаз.
Дан приказ — и карету нам, и на Кавказ!

И какие бы Демоны там не грозили, —
На прямой поединок выходят бойцы….
Удалого Калашникова
                  не казнили.
От него по широкой Сибири
                           пошли удальцы.



РОДИНА ПЕСЕН МОИХ
        
Справить бы мне юбилей,
стал бы и я патриархом.
Это ж прекрасно и архи-
важно для музы моей.

Стал бы я в семьдесят лет
Нежным, как солнечный лучик.
Даже Берязева лучше,
Может, как в старости, Фет.

Жил бы на том берегу,
впал бы в жидовскую ересь:
Май, и зелёная древесь,
Белый мой Банк на лугу!

Только я — русский поэт,
чувствую горько и странно:
нет ни отца, ни Ивана —
значит, бессмертия нет.

Значит, в просторах родных
Если умру — схороните.
Нежно в душе сохраните
Родину песен моих.