Вы здесь

Раноставы великого «Слова»

(Записки переводчика «Слова о полку Игореве»)
Файл: Иконка пакета 09_vishnyakov_rvs.zip (53.74 КБ)
Михаил ВИШНЯКОВ
Михаил Вишняков


РАНОСТАВЫ ВЕЛИКОГО «СЛОВА»
(Записки переводчика «Слова о полку Игореве»)

15 февраля 1970 г.
С утра стало страшно. Подумал — ну, переведу я «Слово» стихами, напечатаю где-нибудь в газете или журнале. И вдруг мои «перлы» попадутся на глаза академику Дмитрию Лихачёву. И разгневанный великан разразится статьёй в «Правде»: не прикасайтесь своими бездарными перьями к жемчужине древней русской словесности! И пригвоздит меня в неполные-то 25 лет к позорному столбу, и поставит крест на творческих мечтаниях.
Может быть, стоит осознать — на что замахиваюсь, а? Целые кафедры и институты в Москве и Ленинграде десятилетиями изучают, комментируют, выдвигают и опровергают гипотезы, догадки — целые жизни посвящают «Слову», а тут выискался читинский неандерталец, изобретатель бумеранга…
«Не начать ли, братья и друзья,
о походе Игоревом Слово?
Долго помнит Русская земля
кровь и раны князя удалого».
Но и тихо сидеть, писать о природе-погоде, росах-сенокосах, травинках-тропинках — какое в этом творческое счастье? Тютчев сочинил же «Люблю грозу в начале мая» о «природе-погоде», но это не помешало ему разразиться признанием: «Умом Россию не понять»…
Действительно, «умом не понять». Куда уж до России, когда собственные вожделения и мечтания, мистическую тягу к «Слову» не просто осмыслить. Что же «ми шумить, ми звенить далече рано пред зорями», а?
* * *
3 апреля 1970 г.
Трудно разобраться с действующими лицами древней русской истории. Реальные, но бесконечные Ярославы, Всеволоды, Мстиславы, Ростиславы, Всеславы превращаются в одну «славную» туманность и персонально не желают вмещаться в зазубрины памяти.
Но, кажется, начинает помогать Всевышний. Перечитываю «Апостола», который в своё время пробежал галопом и не до последней корки. Оказалось, что после апостольских посланий в моей старинной книге есть ещё разнообразные тексты — молитвы, псалмы, уставы и начала, песнопения пророческие и т.д. И поминальная здравица в честь находящегося на престоле (во время создания рукописной книги) российского государя: «Сего ради повелением, Богом избраннаго и святым елеом помазаннаго, крепкого хранителя и поборника, святыя светло сиятельнаго, истинныя православныя христианския веры, Богом венчаннаго и Богом почтеннаго…великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича, всея России самодержца».
Значит, этот «Апостол» был «издан» в годы царствования первого государя из династии Романовых. И читающий человек понимал — какие события и имена какому царствованию «соответствуют». Мы же легко понимаем фразу: были времена Сталина, минуло правление Хрущёва, настали годы Брежнева…
Вероятно, и первые, и последующие слушатели «Слова» ясно знали, что такое «были вечи Трояни, минула лета Ярославля, были плеци Олговы, Ольга Святьславличя», и о каком «старом Владимире» говорится — Владимире Святом (Красно Солнышко) или Владимире Мономахе и т.д.
Вот и молитва для меня — «Почнёмъ же, братие, повесть сию отъ стараго Владимера до нынешняго Игоря»… Не случайно же в голове давно родились строчки:
«Поведём же, братья, наше Слово
от времён Владимира Святого
до княженья Игоря, когда
Степь на Русь надвинулась, и снова
закипела меж князей вражда.
Игорь-князь в лихое это время
в Новаграде Северском своём
меч поднял и, заступая в стремя,
оказался быстрым на подъём.
Половецкий натиск упреждая,
разыгралась воля молодая,
разожгла дружину похвальба.
И, гремя, ликуя и рыдая,
глас исторгла ратная труба!»
* * *
17 июня 1970 г.
На этой неделе, вернувшись из командировки по бурят-монгольским степям, понял: моя жизнь в Чите, в дикой Азии — не проклятье, а дар судьбы. «Слово» пространственно связано с Диким Полем, его трудно переводить в Москве. Здесь же всегда перед глазами реальная и выпуклая картина — пограничье Руси с гибельным и бесконечным пространством на юг, где «о, Русская земле! Уже за шеломянемъ еси!»
Поэтику и пластику этого образа я освоил — утренние лучи солнца из-за горизонта, как половецкие стрелы, как ожог огненной плети или аркана. Кроваво-багровые закаты перед бурей, звон ковыля в ушах. Мистический шёпот звезд ночью (это звук трения атмосферы о Землю). Табуны коней, высокие столбы дыма на горизонте. Маковки грубых, диковинных соцветий. Здесь не гоголевская, чернозёмная степь, а солончаковая, безводная, первобытная земля.
Долго меркли звёзды и кремнились.
Отыграли зорю соловьи.
Русские дружины пробудились
и костры высокие зажгли.
Раноставы — конные дозоры
подогнали с поля табуны.
И открылось перед каждым взором
поле битвы — поле тишины.
Чуть дрожал каленый синью воздух,
нарастал горячий гром подков.
Налегке, без вьюков и обозов,
Русь стояла против степняков.
Смысл параллельности в современной метафоре, как единственная возможность оживить, расшевелить дух оригинала. Дословное переложение будет вялым, эстетически стёртым штампом, не интересным пересказом. Только обновленный язык в звуковой оболочке старины, с привкусом изначальности слова, его ухозвонной приязни для русского читателя. Наука и знание здесь не помогут, только чутьё, языковая и слуховая интуиция. Наклон ритмического рисунка «под горку», с убыстрением, с попутными вихрями аллитераций.
«Русь пленила знатных половчанок,
и обоз, и диких скакунов.
Всем хватило сабель и колчанов,
пёстрых вьюков, дорогих обнов».
* * *
1августа 1970 г.
Работаю с языком. Помогает словарь Даля и собственные воспоминания об узорчатых речах бабушек, бытовании в их говоре интересных, явно древних слов: «перепелёсый» — полосатый, «пря» — раздор, распря, вражда; «подорожный ветер», «стадо потекло к лесу», послезорье, заслонная изгородь, сшибка на конях, «расщепёр» — супротивник, растопыренный характер; раскольный жребий — один из двух жребиев, конец которого помечен расколом; «иго» — ярмо для быков и кручина для человека, поминальная труба; трава «мрёт» от засухи; братанич, молодший, сыновец и т.д.
Можно ли поэтически перекладывать «Слово» методом вспышек вдохновения? Оно же капризно — то тянет описание битвы, то побег Игоря из плена, то, наоборот, надо упорядочивать эмоции, работать последовательно.
Возвращаюсь к началу. Многие переводчики ясно различали, что «Слово» состоит из нескольких частей или глав: вступление автора, поход, первая битва-победа, вторая битва-поражение, «золотое слово Святослава» или обращение к князьям, легенда о Всеславе, плач Ярославны, побег Игоря из плена и возвращение на Русь.
Термины «часть» и «глава» мне не нравятся. Это что-то для прозы, а я же дерзаю перевести рифмованным поэтическим слогом, живой ораторской речью. Чтоб в руке автора был не том прозы, а…свиток. Вот оно колоритное, дышащее древностью слово — Свиток! А чтобы различать их, надо пронумеровать: Первый Свиток, Второй Свиток, Третий Свиток и т.д.
Но почему другие переводчики проглядели, что в тексте явно есть начало, по-древнерусски «Зачин»? Он длится от «Не лепо ли бяшетъ, братие, начяти старыми словесы…» до «…они же сами княземъ славу рокотаху».
Как звучен древний язык — под вещими перстами Бояна живые струны «княземъ славу рокотаху»! Как же надо ярко и сочно это переводить, а?
«В белом плеске соколиных крыл
русичей старинные забавы:
звон мечей и молодецкий пыл,
золотое время Ярослава!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но Боян не птиц в былые дни
выпускал, чтоб зреть иные дали.
Он персты на струны, и они
Славой и тревогой рокотали».
* * *
1 сентября 1970 г.
А вообще в «Слове», если говорить о жанровых особенностях, есть отрывки чистейшей художественной прозы, например: «Начнём же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который обуздал ум своею доблестью и поострил сердца своего мужеством, преисполнившись ратного духа, навёл свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую».
Есть репортажный рассказ, например, о первой стычке с половцами, окончившейся победой русичей: «Спозаранку в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и рассыпались стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты».
Есть плач: «Уже нам своих милых лад не в мыслях помыслить, ни думою сдумать, ни очами не увидать» и клич («За землю Русскую, за раны Игоря»), есть прямое обращение к князьям, политическая проповедь идей единства Руси, песня и пьеса, есть историко-летописные отрывки, есть легенда о Всеславе, есть мистика, разнообразные фигуры устного красноречия.
И всё это по объёму уложилось в 11 машинописных страниц! Я потрясён. Даже Чехов, величайший мастер краткости и лаконизма, не смог бы создать такое миниатюрное чудо на 11 страничках!!!
* * *
18 октября 1970 года.
Планёрка в газете «Комсомолец Забайкалья». Редактор перед лицом всего коллектива потрясает свежим номером газеты:
— Разве так можно писать!? Вот: «Комсорг колхоза подал комсомольцу Сердюку свою мужественную руку», «тот ответил крепким пожатием своей руки». Как я вас могу научить, что один человек не может подать другому «чужую» руку, а? Сколько фраз в газете «в моей речи», «свалился на мою голову», «в моей любви не было измены», «кивнул своей головой», «взмахнул своей плетью», а? Русские классики писали: «подал руку», «кивнул головой», «взмахнул плетью»!
Мы пристыженно молчим. Да, черт побери, вошло в современный оборот какое-то диковинно-пластическое сочетание: «кивнул своей головой», как будто бы ещё можно кивнуть «чужой головой». Почему?
Вечером сажусь за древний текст «Слова» и столбенею. Начинаю выписывать:

«своими крамолами»,
«девицу себе любу»,
«горячую свою лучу»,
«своими руками»,
«своими калёными стрелами»,
«своми злачёными стрелами»,
«своя вещиа перста на живые струны воскладаша»,
«своим златым шеломом посвечивая»,
«своими сильными полки»,
«на своём златокованном престоле»,
«своими железными полки»,
«сулицы своя»,
«своими острыми стрелами»,
«своими острыми мечи»,
«стязи свои»,
«вонзить свои мечи»…

А ещё — «свои борзыя комони», «главу свою», «своя милыя хоти красныя Глебовны», «отца своего»…
А ещё «крепостию своею», «сердца своего», «своя храбрые полки», «вся своя воя», «к дружине своей», «галицы свою речь говоряху», «своих милых лад» и т.д.
Что это за притяжательность — русского языка или русского обозначения собственности? Что первично — исторический уклад или исторический язык? Не здесь ли начало разгадки «Слова» — наше всё, а?
Найти бы труд ученого на тему «Язык «Слова» и вся последующая русская словесность» — какие бы истоки языкотворчества, уходящие корнями к санскриту открылись! Почему в «Слове» нет естественных для конного войска слов — удила, узда, поводья, подпруга, вожжи, шлея, колокольчик? Или эти слова пришли на Русь позже — от степняков монголов, от Золотой Орды? А старые затерялись, а?
* * *
4 января 1971 г.
Да… о мастях коней. Согласно словарю Даля — первичных мастей насчитывается около 30. Вороная, кличка Воронко (черная). Каряя, кличка Карька (черная с темно-бурым отливом). Караковая, кличка Каракча (вороная с подпалинами). Подвласая (караковая с большими подпалинами). Рыжая, кличка Рыжка (красноватая). Бурая, кличка Бурка (вся искрасна-коричневая, а навис — хвост и грива — потемнее). Игреняя, кличка Игренька (рыжая, а навис белесоватый). Гнедая, кличка Гнедко (рыжая или бурая, но навис черный или темный). Каурая, кличка Каурка (рыжая впрожелть, навис такой же или светлее). Саврасая, кличка Савраска (стан тот же, навис и ремень черные). Соловая, клички Соловка или Соловей (желтоватая, навис белесоватый). Буланая, кличка Буланка (стан тот же, навис черный). Изабеловая (буланая с красниной). Калюная, кличка Калюнка (буланая с красниной, рыже-буланая, рыже-саврасая). Серая, кличка Серко (сплошная смесь белой и темной шерсти, навис такой же, молодая бывает в яблоках и серо-железовая, под старость вся белеет). Сивая, кличка Сивка (вороная с проседью, навис такой же и посветлее). Мышастая или голубая (пепельного цвета). Чалая, кличка Чалка (вообще сплошной мешаной шерсти, особенно белой, рыжей, сивой и серой, с черным хвостом и гривою). Мухортая, кличка Мухортка (с подпалинами желтизны на морде и в пахах). Пегая, кличка Пегашка (в больших белых пятнах, лаптах, поэтому бывает вороно-пегая, буро-пегая, гнедо-пегая, булано-пегая и др.). Чубарая, кличка Чубарка (барсовая, в небольших угловатых пятнах — с китайской границы). Фарфоровая (серая, в мышастых пятнах). Рябая, кличка Рябок (одна только голова в белых шашках). Чанкарая (вся белая, беломордая и белоглазая). Калтарая, кличка Калтарка (гнедо-рыжая, гнедо-белогривая). Халзаная, кличка Халзанка (сибирск. темной масти с белой лысиной). Чагравая (темно-пепельно-бусо-смурая).
Конечно, есть масти, в народном понятии, престижные, княжеские, приличные: белый, вороной, гнедой, буланый, рыжий. Но не дай вам Бог выехать на люди на Пегашке или Чалке или — о, ужас! — на Мухортке-замухрышке или Чаграшке-замарашке — засмеют до старости!
«Вот где место вздыбится от грома
черному и белому коню,
притупиться саблям о шеломы,
преломиться копьям о броню…»
В летописях нет упоминаний масти коней русских и половецких князей. А что говорит нам православная иконография? А древне-русская миниатюра? А вся наша культура и наука, фольклор, семиотика, колористика, живопись и графика? Противопоставление чёрного и белого, тьмы и света, тезы и антитезы? Не может Игорь выехать на битву на чёрном коне, а Кончак на белом. Почему? Это будет художественный провал. Никакой тут «русификации» нет. Есть логика битвы «За землю Русскую, за рану Игоря».
Мне не понятно, почему в «Слове» нет поэтизации коня. Нет эпизода прощания с боевым конём. Есть только общий эпитет борзый комонь, борзые комони. Автор «Слова» прекрасно знает птиц (орёл, ворон, дятел, галка, кречет, сокол, сорока, лебедь, соловей, зегзица (чибис?), гоголь, гусь, чайка, чернядь). Знает, что сокол «в мытех бывает» — то есть, в периоде линьки, он подчёркнуто различает просто ворону и бусого врана и т. д. Так и кажется, что в детстве он был птицеловом, а в юности орнитологом. Относительно хорошо знаком с миром зверей: волк, лисица, барс, дикий тур, горностай естественно включены в пространство Земли Русской. Но…ни одного цветка, только «трава». Нет ни березки, ни ивы, ни рябинки, ни зарослей боярышника и черемухи вдоль Донца, только общее слово древо-дерево.
Конечно, любого автора надо судить не по тому, чего нет в его произведении, а ЧТО есть. И всё-таки какая-то досада за невнимание к коню и роскошной русской природе остается…
* * *
5 марта 1971 г.
Отличительная черта «Слова», которая вызывает у меня особый интерес, это — вкрапления прямой речи героев. Что слышим мы — действительно сказанные слова или их пересказ или художественный приём автора повести?
Говорит Игорь Святославич: «— Братiе и дружино! Луцежъ бы потяту быть, неже полонёну быти!»;
Буй-Тур Всеволод: «Одинъ братъ, одинъ светъ светлый — ты, Игорю! Оба есвъ Сятъславичя! Седлай, брате, свои бързые комони, а мои ти готови, уже оседланы у Курьска»;
Великий Святослав Киевский, рассказывающий вещий сон: «Въ Кiеве на горахъ си ночь съ вечера одевахъте мя, рече, чърною папаломою на кроваты тисовъ, чърпахуть ми синее вино съ трудомь смешено…»;
Изяслав, сыном Васильков: «Дружину твою, княже, птиць крилы прiоде, а звери кровь полизаша»;
Боян в припевке князю Всеславу: «Ни хытру, ни горазду… суда Божiа не минути!»;
Ярославна, причитающая о князе Игоре: «Полечю, рече, зегзицею по Дунаеви, омочу бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны…»;
Половецкий хан Кончак: «Аже соколъ къ гнезду летитъ, то соколца опутаеве красною девицей».
Здесь важны два момента: прямая речь естественно, пластично, изящно-отточенно исходит, как родник из-под корней березы, из косвенной речи. Она по переливам звука, наклону интонации, по речевому ладу и письменному орнаменту не разрывает повествование, а эмоционально окрашивает палитру текста, уточняет, углубляет, придаёт ораторские нотки, окрыляет и печалит «Слово».
Вероятно, автор использовал здесь реальную речь героев, но выстраивал общий текст по «уровню горизонта» существовавшей тогда словесности. То есть проявлял мастерство композитора-соединителя? А может быть, слышал эти речи в передаче участников событий? Или всё это — гениальное словотворчество автора, а реальные герои говорили не то и не такими словами?
По крайней мере, индивидуализации прямой речи у Бояна и Кончака, Игоря и Святослава я не чувствую. Может быть, как во всей мировой литературе Средневековья, до индивидуализации сознания и, следственно, речи ещё далеко… Хотя уже переписка Иоанна Грозного с князем Курбским по стилю явно различима. А уж так, как рёк и писал протопоп Аввакум, не мог никто на Руси!
* * *
10 мая 1972 г.
Непонятная страна СССР, а Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика ещё непонятней. Как любое государство, она должна опираться на историю, патриотизм народа, уважение граждан к её ценностям и идеалам, готовность защищать Отечество от внешних врагов и противников. Отсюда — очевидность опоры на традиции предков, их ратную славу, героизм и готовность встать грудью «за землю Русскую, за раны Игоря».
Первая опора — язык. Но официальные лики как-то стыдливо смотрят на Ермака, боятся величия древнего Киева и Новгорода, елозят вокруг Куликова Поля — как бы не обидеть жителей Татарстана и т.д. и т.д.
«Были годы древнего Трояна.
Были Ярослава времена.
Помнит Русь полынные курганы
да князей старинных имена.
Русь была свободною землёю:
Русым полем, красною зарёю,
тёмным дубом на семи ветрах,
первым станом, первою золою
на крутых днепровских берегах».
Половцы (кипчаки) — это тюркоязычный кочевой народ, известный набегами из южных степей на Русь с конца ХI века вплоть до начала ХIII века, когда они были разбиты и рассеяны туменами Чингисхана. Часть половцев откочевала и осела на территории дунайских мадъяр — то есть в Венгрии.
Половцы стали посягать на оседлую Русь, когда у нас закончилась богатырская эпоха и наступили времена распада и раздробления княжеств, междоусобицы, борьбы за власть в военно-феодальной верхушке — классический период, может быть, Первой Национальной Смуты.
Вообще, сколько не читаю, не изучаю текст «Слова», не могу отделаться от чувства исторической обиды — ну, зачем нам достались такие открытые пространства и вечно воинственные соседи? Поселились бы русичи «на море-окияне, на острове Буяне» да и жили бы-поживали, цветущую цивилизацию создавали…
Один из основоположников русской исторической мысли Николай Иванович Костомаров, видимо, остро чувствовал это, написав: «Русь как будто приговором судьбы осуждена была видеть у себя приходивших с востока гостей, сменявших друг друга: в Х веке и в первой половине ХI века она терпела от печенегов, а с половины ХI века их сменили половцы. При внутренней безладице и княжеских усобицах Русь никак не могла оградить себя и избавиться от такого соседства…В истории дотатарского периода мы не видим ни одной такой личности, которой бы удалось совершить прочно и плодотворно великий подвиг» — то есть оградить родную землю от захватчиков.
«Стонут, братья, Киев и Чернигов.
Плач колёс по древней колее.
И печаль жестокая, как иго,
преклоняет головы к земле».
Пытался Ярослав Мудрый. Пытался Владимир Мономах. В 1094 году князь Святополк думал приостановить бедствия русского народа по древнему обычаю — женился на дочери крупного половецкого хана Тугоркана. Но одна орда мирилась, другая шла жечь пригороды Киева. Владимир Мономах мирился-мирился с половцами, но потом из-за их грабительских набегов лопнуло терпение — приказал зарубить мечами двух половецких князей-послов Китана и Итларя, чего прежде никогда не бывало на Русской земле. Раздраженный хан Боняк вместе с Тугорканом осадили Переяславль. В 1103 году Мономах поднял почти всю Русь на Степь и разбил половецкое войско наголову. Степняки потеряли в битве до двадцати князей, а один из них Белдюзь, попав в плен, предлагал за себя выкуп золотом, серебром, лошадьми и скотом. Но Мономах приказал рассечь на части тело хана и разбросать на четыре стороны, чтобы «он более не проливал христианской крови».
Эпизодов битв, предательств, набегов, пленения и умерщвления друг друга за два века можно насчитать сотни и сотни. Русь и Степь сжигали себя, как смола в костре. Чёрной изгарью веет из этих двух столетий.
«Редко в поле пахари встречались.
Редко понукали лошадей.
Чаще злые вороны кричали
На сожженных стойбищах людей».
* * *
15 декабря 1973 г.
Не даётся загадка мифического Дива, который вначале кличет на дереве, а потом сверзится на землю. В голове, после того, как начитался других переводчиков, полный сумбур. Наверное, надо действовать, как в тайге, когда заблудился — брать прутик и чертить: шёл туда-то, потом свернул налево, потом сделал зигзаг по крутому подъему, дальше шёл чащобой. Где заплутал?
Итак, начнём по порядку. Игорь вступил в злат-стремень и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь преграждает, ночь стонет грозою, сонных птиц пробуждая, свист зверский восстаёт, встрепенулся Див, кличет наверху дерева, велит послушать его в землях незнаемых — по Волге и в Поморье, и в Посулии, и в Суроже, и в Корсуне, и там, где Тмутороканский идол-болван.
Текст прямо указывает, что Див — не друг русичей, он противится походу Игоревой рати. Почему? А что же — солнце, ночь и гроза, птицы и звери — враги русского человека, что ли? Нет ли здесь перекоса нашего сознания? Может быть, наоборот, вся природа — мудрый союзник Игоря? Она дружески предупреждает молодого князя своей встревоженностью. И лишь один Див — «стукач-лазутчик» — оповещает весь Половецкий мир — вот мол, безумцы-русичи сами лезут в петлю! Кривая логика получилась у меня…Забыл, что Пушкин называл «Слово» уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности. Н-да.
А вдруг, Див — друг Игоря? И он предупреждает не половцев, а князя — послушай, что творится в Половецких землях от Волги до Поморья? От Посулья до Сурожа? Зря, что ли, князь, твои дозорцы-разведчики сообщили, что половцы весной 1085 года не разошлись со своими стадами по летним пастбищам, а «ездят вооруженные и с доспехами»? Надо не нападать на них, а срочно и «борзо» скакать на Русь, готовиться к обороне? (Этого сообщения нет в «Слове», но оно есть в летописи. Что из сего следует? Противоречие между историей и литературой?)
Однако, вернёмся ко второму эпизоду с Дивом. Главное побоище Игоревой рати с половцами закончилось поражением русичей и позорным пленением князей. «Игоря же взял в плен муж именем Чилбук из Тарголовцев, а Всеволода, брата его, захватил Роман Кзич, а Святослава Ольговича — Елдечук из Вобурцевичей, а Владимира — Копти из Улашевичей» (Из Ипатьевской летописи).
На реке Каяле тьма свет покрыла. Половцы рассыпались по Русской земле, как выводок барсов. Пала хула на хвалу, возвысилось насилие над волей, свалился (връжеса) Див на землю. Если Див — друг половцев, то почему он не возрадовался их победе, а сверзился с дерева? Опять кривая логика…
Третье предположение: Див — никакое не мифическое божество, а имя половецкого князя, чьи воины несли пограничную службу и обязаны были предупреждать о набегах русичей своими гонцами Землю Половецкую от Волги до Тмуторокани и низовьев Днепра (Посулья). Писали же и говорили: Александр Невский побил тевтонцев, Александр Суворов перешёл Альпы, Георгий Жуков занял Берлин и т.д. Всем было понятно, что не один полководец перешел Альпы, а всё его воинство. В такой логике «Див кличет» — понятны Поморье и Посулье. Но и тогда «връжеса» следует переводить не «свергся», а хан Див со своими разведчиками первым врезался в Землю русскую?
Логика становится убедительной, гипотеза интересной, но «Слово» живёт словом существующим, а не воображаемым. Может быть, надо переводить с учетом традиции и с учётом моих блужданий и предположений?
«Половецкий ветер стяги треплет,
И как скрип травинки на зубах,
Тонкий свист проносится
                                    над степью —
кличут Див-Дозоры на дубах.
Знак дают Поморью и Посулью,
И летят гонцы в Кончаков стан,
В отдалённый Корсунь, в крымский
                                             Сурож.
И к тебе, тмутороканский хан!»
* * *
8 июня 1974 г.
Половцы идут на русских. Как представить эту картину мне, ни разу не видевшему конного сражения?
«Земля тутнетъ, реки мутно текуть, пороси поля прикрывають, стязи глаголють: Половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и от всех стран».
Пишу, пытаясь передать состояние русского дружинника перед побоищем. Но получается вяло, без ярких красок. А тут подоспела командировка в глубинную Азию, на Барун-Тарей.
…Утром рано поднимаю ото сна телевизионную бригаду — надо сделать съёмки сюжета при раннем свете. Приехали. Нашли одинокий бурятский домик с дедом Аюши, бабушкой Цыцегмой, внучкой Баирмой — такой одинокий среди великих степей, что плакать хочется о заброшенности человека в диких пространствах. Кинооператор вынул из кофра камеру, установил на штатив. Крутит объектив, выбирает фон для меня с микрофоном и дедом-бабкой-внучкой на фоне отары овец и синего, волнистого горизонта. И вдруг окликает меня:
— Михаил, посмотри! Это — что??!
Я встревоженно подхожу, смотрю в объектив, наведённый по резкости на дальнюю даль. Там что-то творится-крутится непонятное. Я показываю рукой хозяевам — что это? Первой разглядела без бинокля остроглазая Баирма.
— Смерч идёт! Ветер! Большой Буран!
Я слышал, что в Америке их называют торнадо. Но там они ходят, как черные столбы, доставая до неба. А здесь на нас движется плоская и дышучая масса песка, травы, кустов, пыли. Дед с бабкой забежали в домик. А нас Баирма подвела к двум столбам коновязи, вкопанным в крепкий дёрн.
— Ложитесь так! — крикнула и, обхватив один столб руками, уткнулась головой в траву. Мы последовали её примеру.
Вначале Большой Буран загрохотал, как конский табун в тысячи копыт. Потом ударил слегка, отпружинил назад, снова ударил — вой, гул, орда песка, колючек, ковыля, щепок, горячего дыма — смяла наши тела, скрутила их вокруг столба. Таких ударов было два. Третий подбросил нас, оторвал от коновязи и расшвырял в разные стороны. И всё стихло. Только сено от двух копён продолжало лететь по небу с юга на север, опадая свитыми жгутами.
Вечером я написал картину первого удара половцев на войско Игоря.
«Ветры, внуки грозного Стрибога,
Тучи стрел взметнули в небеса.
И пахнула страхом и тревогой
Горькая полынная роса.
Низкий гул пронесся по становью.
Копья встрепенулись — близок враг.
И не блеском зорь, а красной кровью
Закипел над войском ратный стяг.
Горизонт осел и даль оглохла.
Смертный холод опалил виски.
Только волны выдоха и вдоха
чуть качнули русские полки.
С Дона, с моря, от седых курганов
Половцы открылись — грозен вид.
Резок посвист сабель и арканов.
Тяжек топот тысячи копыт».
Теперь я понимаю, какой страшный удар обрушился из степи на войско Игоря. Половцы шли Большим Бураном, шли насмерть за родные кочевья, за стада и табуны, за свою жизнь и волю!
* * *
8 ноября 1975 г.
Чувствую подозрительность чиновников и публики к моему увлечению «Словом», поиску публикаций в журналах, в исторических книгах, чтению отрывков из перевода Заболоцкого в разных компаниях и кружках. Я уже не восторженный любитель «Слова», а почти публичный «русский националист». Вот те раз!
Русифицирую ли я «Слово»? Вероятно, да. Гениальная поэма-оратория не переводима на советский язык. Не вложишь же в уста древнерусского автора призыв «За землю советскую, за раны Игоря».
Хорошо подшутил надо мной военный журналист Б. У них, чтобы не разглашать тайну, принято писать: не армия, дивизия, полк, эскадрилья, батальон и т.д., а «подразделение, где командир такой-то». По требованиям военной цензуры мне стоило бы переводить не «Слово о полку Игореве», а «Слово о подразделении, где командир Игорь Святославич»…
Древний текст насквозь патриотичен. Его гражданственный пафос не направлен на оскорбление противника — половецких воинов и ханов. Более того, говоря, «потоптали поганые полки половецкие», тут же похвалились: «помчали красных девушек половецких». Противники названы «грозными половчанами», а хан Кобяк в своё время был «вырван» Святославом Киевским из «железных полков половецких». Железные — значит крепкие, закаленные, хорошо вооруженные.
С этой точки зрения примечателен разговор двух сильнейших противников Руси — половецких ханов Кончака и Гзака Бурновича (Кзы, Козы), ехавших с погоней по следу бежавшего из плена Игоря.
«Гзак сказал Кончаку: «Если к дому
улетает сокол удалой,
надо соколёнку молодому
грудь пронзить калёною стрелой!
Но Кончак ответил: «За бедою
надо зорче, старый Гзак, следить.
Лучше соколёнка молодого
красною девицей окрутить».
При всей своей поэтической страсти, автор «Слова» здесь остывает и приводит слова спокойной, мудрой беседы с логическим разумением опытного политика Кончака: да, Игорь сбежал на Русь, но остался же в плену, как заложник, его сын Владимир. Стоит ли расстреливать его золочеными стрелами? Нет, надо опутать его красной девицей, то есть женить на дочери Кончака…Что впоследствии и произошло — сын Игоря женился в плену и с женой-половчанкой и ребёнком возвратились на Русь беспрепятственно...
* * *
9 мая 1976 г. Ленинград.
Культуры много не бывает. А вот псевдокультуры, игры в элитарность и сопутствующего ей фиглярства мысли — бывает. С иронией удивляюсь, как это петербуржцы-питерцы терпят памятник Петру Первому на… коне? Ведь конь, седло, узда, сани, поле, куда мчишься Русь; пара гнедых, запряженных с зарею; словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне и т. д. — всё это, по мнению питерских инакомыслящих, «фи», колхоз-навоз, квас и крестьяне, варварство русского патриотизма.
От «Слова» у меня учащённо бьётся сердце. Да, боль и поражение, но…великая гордость за деяния русичей — есть! Есть, и с этим ничего не поделать.
«Да и кто б их мог остановить,
если грянул посвист молодецкий:
— Не пора ли копья преломить
посреди кочевий половецких!
Если Святославич удалой
разразился кличем, словно громом:
— Русичи! Иль головы долой!
Иль напьёмся Дону из шеломов».
Размышляя о желании Игоря: «Хочу, — сказал, — копьё преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона», приходишь к туманному вопросу: «Каких конкретных результатов ждали от похода сами Игорь и Всеволод?». Шеломом испить из Дона — это слишком литературно и мечтательно.
Интересно бы отыскать в контексте мировой истории, откуда пошло это выражение «испить шеломом» из реки, как цели похода? Мечтал ли Александр Македонский испить воды из Ганга или крестоносцы из Нила? Наши солдаты-победители испили касками воды из Эльбы…
Вообще, какова была политическая цель похода Игоря? Бояре Великого князя Святослава Киевского (дяди Игоря по родству, а по феодальному подчинению «сыновцы у отца») вроде бы проговариваются: «…Вот ведь слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани, либо испить шеломом Дону».
Неужели такая мифическая возможность могла стать реальностью? Не верится. Ибо, город Тмуторокань — это огромный Приазовский край — в 8-10 веках был в составе хазарской державы, позже под влиянием Византии. В качестве дальней колонии Киевской Руси город был «нашенским» во время княжения там Мстислава Старого, князя Тмутороканского (умер в 1036 году), который «иже зареза Редедю пред полки касожски».
Но в 1185 году Тмуторокань была уже давно далёкой и не нашенской. Арабский географ ал-Идриси в 1154 году сообщал:
«Матарха — весьма древний город, а имя его основателя неизвестно…Цари её весьма отважны, мужественны, предприимчивы и весьма грозны соседним народам. Город этот густо населён и весьма цветущ: в нём бывают ярмарки, на которые стекается народ из дальних краёв». Конечно, степняки-половцы никогда не могли владеть городом после ухода на Русь Мстислава Старого. Но отток славянского населения из Тмуторокани, вероятно, заполнили другие приморские, кавказские, византийские народы.
Аргументация учёных здесь крайне убедительна. Да и летописи подтверждают: о возвращении Тмуторокани под крыло Киевской Руси не могло быть и речи. Набег на город и его захват требовал огромной армии. Может быть, даже в союзе с половцами. А воевать на два фронта — чистейшей воды авантюра.
Может быть, фраза «испить шеломом из Дона» — это какой-то древний-древний оборот речи из времён Мстислава Старого, когда половцев ещё не было как мощного заслона между Русью и Тмутороканью, когда Святослав Первый, предупреждая всех противников посланием: «Иду на вы!», гулял от Киева до Предкавказья и Волги? Как там: «В лето 6473 (965). Иде Святослав на козары; слышавше же козари, изидоша противу съ княземъ свимъ Каганом, и съступишася битися, и бывши брани, одоле Святославъ козаромъ и град ихъ и Белу Вежу взя. И ясы победи и касогы».
Мотив походов Святослава Первого на юг отчётливо ясен — Киев платил дань Хазарской державе. Освободиться от сей позорной дани — вот прекрасная цель жизни воинственного полководца Киевской Руси!
Вообще, юг России — своеобразный континент вековой нестабильности. Здесь пытались создать свои державы скифы и сарматы, гунны и хазары, монголо-татары Чингисхана и Батыя. Всё пошло прахом.
По свидетельству друзей-журналистов, там всякий человек, имеющий коня, мечтает стать ханом. Остальные — рабы. Никакая твёрдая государственность на земле при данной расстановке социальных сил не возможна. Свободных и оседлых земледельцев, имеющих собственность, в кочевой цивилизации ничтожно мало. И только свободные казаки со времён Иоанна Грозного начали создавать первые постоянные городки и станицы. Прошло три-четыре века, и цветущая Кубань и Дон явили миру казачью цивилизацию с крепким оседлым укладом. Казалось, вечно быть на юге России ядру стабилизационной силы. Но что для истории века? К несчастью страны, новые кремлёвские мечтатели занялись после 1918 года уничтожением казачества, как класса. Шолохов не набрал ещё голоса.
Сегодня заметил ещё одно — чем больше изучаю ученых, исследователей, чем больше становлюсь «знатоком», тем хуже для поэзии. Ум затормозился от знания, сомнения мучают, рифма становится вялой, стёртой, пропадает энергетика духа. А раньше интуиция несла, как на крыльях. На днях две строчки какого-то стихотворения, напрямую не связанного со «Словом», вспыхнули в воображении:
Интуиция совести — это
Божий промысел в жизни поэта.
Надо возвращаться к Божьему промыслу.
* * *
1 февраля 1977 года.
Получил письмо от Стаса Золотцева, поэта, москвича-псковича, точнее, псковитянина: «…потрясён поездкой в Белоруссию. Мишка, Мишка! Если где-то и есть Белая Русь — чистая, светлая, исстрадавшаяся в своей истории до чистоты и просветления духа земли и духа народа, то это Белоруссия. Представь: жара, пыль, долгая дорога от Москвы. Наконец-то въезжаем в малое село. Останавливаемся у колодца — скорей бы глоток колодезной водички. Хватаюсь за журавль с бадейкой и вдруг слышу «Ни!» Из дома напротив выходит пожилая мать-крестьянка, бабушка с кринкой холодного молока и белым полотенцем через локоть. «Пейте, сынки» — это так отчаянно остро, милосердно и душевно, что я чуть не заплакал. И так мне стало былинно-светло и празднично, и стыдно за нашу, якобы цивилизацию и культуру. Только здесь сохранилось славянское понятие: культура — это доброта!»
…Дважды перечитываю письмо. И что-то стронулось с места в душе. Может быть, шевельнулись древние корни по бабушке Наталье, в девичестве Думновой. Она была явно из кривичей, из северных белорусских земель, картофель называла бульбой, а полосатый сорт «перепелёсым».
Бросился к бумаге, а шариковая ручка не пишет. Нашёлся карандаш. Я всегда чувствовал необъяснимую тягу к загадке князя Всеслава Полоцкого, древнего белоруса. Патриоту Полоцка, города, известного в истории с 862 года, за 400 лет до написания «Слова», первый вопрос: почему Всеславу Полоцкому в «Слове о полку Игореве» отведено такое большое количество строк? Дважды автор не мимоходом, а сознательно и с нажимом говорит о Всеславе Полоцком. В первом случае, в современном прозаическом переводе это звучит так:
«На седьмом веке Траяна бросил Всеслав жребий о девице себе любимой. Хитростью вразумился и достиг града Киева и коснулся копьём своим золотого престола киевского. А потом бежал быстрым зверем в полночь из Белгорода, дальше взлетел на синее облако и наутро отворил ворота в Новгороде, разбил славу Ярослава, дальше скакнул серым волком с Дудуток на Немигу.
На Немиге-реке вместо снопов стелют головы людские, молотят цепями булатными, на току жизнь кладут, отвевают душу от тела. На Немиге кровавый берег не быльём, говорят, засеен, а засеян костьми русских
сынов…»
Потрясающие события. Князь равновелик своему прадеду, былинному Владимиру Красно Солнышко, и куда ярче, дерзновенней, загадочней, чем дядя по деду, Ярослав Мудрый. Всеслав княжил в наследственной Полоцкой земле, после восстания киевлян был посажен в Киеве на золотой престол, но не угодил восставшим, бежал и захватил Новгород, потом устроил побоище на Немиге. Жестокое время кровавой молотьбы, начавшееся с первых усобиц, споров, раздоров, претензий на власть, походов всех против всех. Мечи не любят спать на перевязи, мечи гремят в Русской земле!
Эти искры огненные тлеют.
Это шрамы от жестоких гроз.
Это — кости русские белеют
у корней обугленных берёз.
Есть в образе князя Всеслава Брячиславича Полоцкого особенная поэтическая напряженность, любование и приязнь. Откуда это видно? Не знаю, но отчего-то тянет в Полоцкую землю. Друзья прислали книгу «Белая Русь» с подзаголовком «История Белоруссии в легендах и преданиях». Начал читать: «Как прекрасна наша землица, все выгоды имеет: и нива урожайная, и леса обильные, и сенокосов с излишком. И речек сплавных много, а вокруг, как бы от ворогов, обгорожена песками, болотами да тёмными лесами». Это же родственно и сотаинно знаменитому отрывку: «О, красно украшенная Русская земля»!
Белорусский текст понимаю на 99,9 процентов. Как роскошно звучит в оригинале: «Бач, унiз ад рэчкi гара зараснiком пакрытая, уся арэшнiкам, чаромхай, калiнникам да малiннiкам зарасла. А чаромха-то цвiце — няйначай, хто пухам лябяжым укрыу, i пах за вёрсты ветрам нясе…Пазiраеш на усё гэта, i штось за сэрца шчэмiць i грудзи ширака раздымае, i ляцей бы, здаецца, над палямi, над лугамi, па-над лесом сiнiм…I на гэтай нашей зямлi спрадвеку нашы дзяды-прадзеды жылi…»
И в такой земле княжил, владел ею, как наследственной вотчиной, Всеслав Полоцкий, боец и мудрец, князь-волшебник и князь-смутьян, видный государственный деятель и полководец.
И за самой дальней далью,
завершив свои дела,
слышал князь, о чём рыдают
в Полоцке колокола.
Князь прожил очень бурную жизнь, был на престоле, спасался в изгнании, побеждал и терпел поражения. Вероятно, имел такую конную службу-эстафету, что, скача от Киева «до кур Тмутороканя», ход великого бога Хорса опережал — то есть передвигался быстрей движения Солнца, и смены часовых поясов.
Но ведь князь Всеслав все эти деяния совершал за сотню лет до событий «Слова о полку Игореве» и умер в любимом Полоцке в 1101 г. — за 84 года до создания «Слова». Отчего такая глубокая память и «присоединение» к жгучей современности 1185 года давних дел Всеслава в их развёрнутой характеристике? Да ещё и с припевкой Бояна:
Слыл Всеслав великим мужем,
Но не зря Боян ему же
Спел меж добрыми людьми:
«Князь Всеслав, ты то пойми —
Ни смыслёный ни бесстрашный
Не минует горькой чаши.
Не ускачет никуда
Он от Божьего суда!»
Всеслав не был самым лютым, главным раздорщиком, главным сеятелем смуты, главным Гореносцем для Руси. Будучи двоюродным племянником Ярослава Мудрого, он жил-был севернее Киева, главного центра смуты, притязаний многих князей на отчий Золотой Престол. Если уж вести разговор об исторической ссылке на былые раздоры, то можно бы упомянуть Всеслава в общем ряду князей-смутьянов. Да не забыть и самого Ярослава Мудрого, ведь эта личность крупнейшая в истории. Но о Ярославе Мудром в «Слове» есть только несколько фраз «старому Ярославу», «лета Ярославля», «давный великый Ярослав», «славу Ярославу» и… всё!
* * *
10 ноября 1977 г.
Русифицирую ли я «Слово»? Да! Да! Да! Может, в пику Олжасу Сулейменову, выпустившему гениально-вредную книгу «Аз и Я». Да причём тут Олжас, а?
Ну, не могу я, не мо-о-гу-у написать, что Ярославна было черноволосой.
Я могу только так:
«Не в венце, не в княжеском уборе —
С непокрытой русой головой,
Ярославна, тёмная от горя,
Словно птица, кличет над землёй».
Да пусть убьют меня сто академиков «Слова», авторитетно и научно доказывая, что Ярославна была черноволосой. Она всё равно была русоволосой. У-у, какой же я националист, а!!! А, может, не националист, а просто русский человек? Эк, куда тебя занесло, Михаил Евсеевич…
Но я же не перекладываю «Слово» на язык молдавских индейцев. Почему «молдавских» индейцев? Да потому, что в газете «Правда» за 2 или 3-е сентября 1945 года напечатано в стихах «Письмо молдавского народа великому Сталину» от 812 тысяч 485 поэтов Молдавии. Написано строфикой американского поэта «Лонгфелло» по мотивам индейских сказаний, называется «Гайавата». Перевёл на русский эмигрант Иван Бунин. И вот я представляю, как эти 812 тысяч 485 молдавских «индейцев» сели на одну длинную скамейку и хором сочиняют письмо великому Сталину:
С берегов Днестра отрадных,
от нагорий виноградных,
от полей, где Прут течёт,
от молдавских кодр и пашен,
мудрый Сталин, солнце наше,
шлёт письмо тебе народ.
О, русское слово! Где сегодня эти 812 тысяч 485 молдавских индейцев?
* * *
15 декабря 1977 г.
Неожиданно начинаю понимать, вернее, чувствовать, что автор «Слова» — молод. Ему, как и мне, нет ещё и тридцати лет! Но…откуда такой энциклопедический объём знаний? Всей родословной и поколенной росписи князей? Политического положения и влияния всех удельных властелинов Руси! Автор «Слова» — историк, знаток географии Руси, Дикого Поля и Европы, мифологии, преданий и летописей, военно-походной обстановки, народной молвы и великокняжеского мнения. Так и кажется, что всё это подвластно только зрелому уму и опыту.
Но автор…гений. У него рано открылся дар Божий. Как у Лермонтова. Вероятно, он был княжеского рода. А дети князей учились и наставлялись, по современной терминологии, фундаментальным наукам. Причем, автору «Слова» не надо было, как мне, ходить в школу пешком за 8 километров, не надо было пахать и копать огород, не косить сено, не собирать всё лето ягоды да грибы для пропитания, а всю зиму рубить и пилить мерзлые березы на дрова. У него было время для книг и раздумий, наставлений просвещенных учителей…
Но молодость никуда не денешь. Она нет-нет да прорвётся сквозь книжность и высокий штиль (даже в демократическом варианте) каким-нибудь мальчишеством. Например, нахлынувшим чувством восхищения и любви к старшему брату. Вот встретились два брата — оба живые! — князь Игорь и буй-тур Всеволод. Обнялись — аж звякнула бранная броня!
— Игорь!
— Всеволод!
— Брат, здравствуй!
— Молодец, что успел собраться.
И смеялись счастливо где-то у Курска. Впереди синяя майская степь в первом цветении. Звонко ржали кони и пела гулом молодечества боевая труба. Сладостный ветер славы, чести, мужества.
Прискакал буй-тур, как буйный ветер,
и сказал, склонясь перед судьбой:
— Ты один брат, свет мой светлый!
Мы же Святославичи с тобой!!!
Наша Русь изнемогла от воли.
Так седлай коней, любимый брат.
А мои у Курска в синем поле
под седлом, готовые, стоят!
Игорь был старшим, его сыну Владимиру Путивльскому, рождённому в 1170 году, исполнилось только 15 лет. Игорь породил его после женитьбы в свои девятнадцать-двадцать лет. Значит, во время похода Игорю было где-то 34-35 лет. А брату буй-туру Всеволоду меньше того, у него в «Слове» есть только «прекрасная Глебовна», а дети не упоминаются…
После похода в 1185 году Игорь прожил ещё 17 лет, а буй-тур только 11. Коротка жизнь героев. Вообще, вскорости после похода и последующих, горестных лет половецкого натиска и его отражения многие князья, упомянутые в «Слове» живыми, начали умирать.
Первым, пожалуй, умер от ран Владимир Переяславский — весной 1187 года. В самом начале зимы, 1декабря того же 1187 года — «Осмомысл», князь Ярослав Галицкий, отец плачущей Ярославны, жены Игоря, бывшей по материнской линии внучкой Юрия Долгорукого. «Великий» и «грозный» князь Святослав Киевский, видевший плохой сон в «Слове», скончался в 1194 году. Всеволода Бельского не стало через год, в 1195 г., Давида Смоленского через два, в 1197, а Ярослава Черниговского через три, в 1198 году.
* * *
7 января 1978 г. Рождество Христово.
Прошло три-четыре года, как я вдруг споткнулся на очевидном противоречии: если автор «Слова» молод, то почему он выступает, как старый боярин, с охранительных позиций? Никакого единства на Руси в 1185 году не было и не могло быть. Уже 88 лет прошло с Любеческого съезда князей, где собрались Святославичи — Олег, Давид и Ярослав, киевский Святополк, Владимир Мономах, волынский князь Давид Игоревич и червонорусские князья Ростиславичи: Володарь и Василько. С ними были их дружинники и люди из удельных княжеств-земель. Ещё тогда великий Мономах, выкатив свои грозные очи на Олега, вопрошал:
«Зачем губим Русскую землю? Зачем враждуем между собой? А половцы разоряют Русь…». Все князья целовали крест — прекратить крамолу. Но наступило утро 5 ноября 1097 года, и Святополк с Давидом обманом зазвали к себе князя Василько, схватили, наложили оковы, придавили грудь доской, и Беренда, овчарь Святополка, ослепил Василька — выколол оба глаза.
Кровавая смута продолжалась, и хан Боняк в полночь отъезжал в поле и выл по-волчьи. Ему отвечали десятки волков. Половецкое гаданье-предсказанье сбывалось — Мономаху не удалось объединить князей во имя защиты Руси до самой своей смерти, последовавшей 19 мая 1125 года близ Переяславля, семидесяти двух лет от роду.
«И теперь беснуется Каяла.
Мрёт полынь от крови тяжела.
Выжигая землю страшным палом
Наступает на хвалу хула.
Степняки взломали порубежье.
В глубь кочевий, к самым дальним
                                             вежам
На арканах волокут рабов.
И по всем дорогам непроезжим
Див-Дозоры рухнули с дубов».
* * *
15 августа 1978 г.
И-эх, какое же это страшное занятие — русская литература! Вот чуть не угодил в тюрьму…Всё лето перекладывал эпизод «Слова» про побоище-поражение русичей Игоря. Дважды ночью вскакивал со сна, будил жену, кричал, вопрошал: «Где Игорь? Ему надо во-он на тот холм. Там же Буй-Тура, брата, взяли в кольцо. Где Игорь-князь?»
Жена купила какие-то «успокоительные» таблетки. Не помогают.
Вчера был в Ононском районе. За Ононом, где самые дикие кочевья Азии. Разругался с кинооператором, моим лучшим другом-хранителем. Разругался по поводу его лени — снимает «от пуза» — то есть мёртвой камерой на груди, не согнётся, не ляжет в траву, не вскочит на крышу машины, не заберется на столб коновязи. А зачем мне такие мёртвые съёмки?
Он от злости на меня стал сжимать кулаки. Счас начнётся рубка — кто кого? Тут на моё горюшко под ногами оказывается какая-то полоса железа. Может быть, распрямлённый обруч от тележного колеса. Меч! Я хватаю его. О, как уютно приняла его ладонь, как ловко он устроился, как ласково отошел вправо и вниз локоть, как развернулось назад для размаха правое плечо — я увидел загорелую шею кинооператора, рубану — отлетит головка, как баранья башка…
Есть же Бог на земле. В последнюю секунду перед ударом я сломался. Выронил «меч», сел на колени и заплакал:
«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Вот она, славянская память меча в руке. Спасибо, что Толстой с его даром убедительности так сумел написать о падении Анны на рельсы (немного отстранённо, он же, Лев, сидел на берегу великой реки русской жизни и наблюдал, как по ней плывут люди, события, горе горькое и счастье сладкое) и спокойно, вразумительно описывал сие. Поэтому мало впечатлительных женщин последовало примеру Анны. А если б это описал Франсис Скотт Фицжеральд в своём романе «Ночь нежна» (он там, как автор, не сидит на берегу великой реки американской жизни, он плывёт вместе с людьми и событиями, с горем горьким и счастьем сладким, он азартно и впечатлительно рассказывает, как надо поступать человеку). Слава Богу, он вразумил Фицжеральда с его талантом впечатлительности не написать ни одного эпизода жестокости. Сколько бы смертей прибавилось в мире!
Тот же, жестокий в борьбе за власть, Владимир Мономах написал Олегу: «Не бегай более, пошли с мольбой к своей братии; они тебя не лишат Русской земли… Меня принудил написать к тебе сын мой, которого ты крестил и который теперь недалеко от тебя; он прислал ко мне мужа своего и грамоту и говорит так: сладимся и примиримся, а братцу моему суд пришёл; не будем ему мстителями; возложим всё на Бога; пусть они станут перед Богом, мы же Русской земли не погубим. Я послушался и написал: примешь ли ты моё писание с добром или поруганием — покажет ответ твой. Отчего, когда убили моё и твоё дитя перед тобою, увидевши кровь его и тело его, увянувшее, подобно едва распустившемуся цветку, стоя над ним, не вник ты в помысел души своей и не сказал: зачем я это сделал? Зачем ради кривды этого мечтательного света причинил себе грех, а отцу и матери слёзы? Тебе было бы тогда покаяться Богу…»
Потрясающий человеческий документ, крик израненной русской души! Вот что надо помещать в буквари и «Родную речь», ведь это послание, вероятно, знал автор «Слова». Рискну сформулировать: «Слово» — гуманистическое произведение начальной русской литературы!» Текст подтверждает это:
Бились день. А на другой устали.
А на третий, в середине дня,
Пали стяги, не спасла броня.
И расстались братья на Каяле.
В грозной сече, в пыльной круговерти
Оборвало время стремена.
В этом диком Поле перед смертью
Не хватило русичам вина.
Пир кровавый завершив, дружины
Где гуляли, там и полегли.
Наклонясь, деревья затужили,
И поникли травы до земли…
* * *
12 марта 1979 г.
Интересно, что знала Древняя Русь об окружающем мире? Историки пишут, что княжеская власть у восточных славян имеет доисторическое происхождение, то есть, сегодня невозможно говорить о просвещённой верхушке русичей, допустим, пятого века. Хотя, вероятно, «Путь из варяг в греки» был древнейшей водной дорогой задолго до Рюрика.
До прихода христианства Олег Вещий с дружиной бывал в Царьграде. В Византии гостила княгиня Ольга. Её внук Владимир Красно Солнышко женился на греческой царевне Анне, два брата которой были византийскими императорами.
Нет сводной таблицы браков русских князей и их детей с иностранцами. Вот что мне удалось выписать из разных книг по ветви только одного князя:
Ярослав Мудрый (родоначальник огромного клана Ярославичей) был женат на шведской принцессе Ингигерде;
его старший сын, Изяслав Ярославич, женился на дочери польского короля Казимира;
сын Всеволод Ярославич — на дочери византийского императора Константина Мономаха;
дочь Анастасия Ярославна вышла замуж за венгерского короля Андрея;
дочь Анна Ярославна — за французского короля Генриха Первого;
дочь Елизавета Ярославна — за будущего короля Норвегии Гаральда;
внук Владимир Мономах женился на английской королевне Гиде Гаральдовне;
их сын Мстислав, женившись на шведской королевне, выдал своих трёх дочерей: первую — за короля Норвегии Сигурда, потом за короля Дании Эриха-Эдмунда, вторую — за Конута Святого, отца короля датского Вольдемара, третью — за греческого царевича Алексея;
праправнук Всеволод Большое Гнездо женился на чешской княжне Марии, дочери князя Шварца.
Н-да, мудрыми были потомки Мудрого в смысле выгодности брака. А, если вспомнить, что воспетая Лермонтовым грузинская царица Тамара Великая из древнейшего рода Багратидов была замужем за Юрием, племянником Андрея Боголюбского (внука Мономаха), откуда пошёл знаменитый род Багратионов, один из потомков которого, князь Петр Иванович Багратион, обессмертил свой род, став героем Бородинского сражения с Наполеоном, то дивишься — вот где пролилась, может, последняя кровинка Ярослава Мудрого!
Поэтому для слуха первых слушателей или читателей «Слова» были вполне понятными строки о «готско-тетракситских красных девах», поющих на берегу синего моря и позванивающих русским золотом; о немцах и венецианцах, греках и моравах:
Было время — греки, немцы,
Венецейцы и моравы,
и другие чужеземцы
Пели славу Святославу.
А про Игоря-то, братья,
невесёлая молва,
в ней насмешка и проклятье,
и жестокие слова.
Мол, скакал тропой крутою
Да поводья опустил.
Русской славой золотою
дно Каялы замостил.
Из седла князей достойных
Пересел в седло раба.
И теперь над Русью стонет
Поминальная труба.
* * *
10 августа 1979 г.
Мотаясь по разбитым дорогам Забайкалья с 1969 по 1979 год, видя нищие селенья и райцентры, я думал: ну, это у нас, на дикой окраине Азии, а в целом-то Россия процветает…Но писательская судьба подбросила командировки в Иркутскую и Амурскую области, в Бурятию и Якутию, Омск и Новосибирск, в Поволжье. Те же картины неустройства, бедности, неразвитости жизни и культуры.
А тут командировка в Молдавию. Потрясло изобилие. Земля цвела, спела и плодоносила. У гостиницы на клумбах цвели огромные розы и их никто не воровал. Мои спутники из Читы ради принципа пошли на рынок искать вино стоимостью 1 рубль за ведро. Не рубль десять копеек, не рубль пять копеек, а ровно 1 рубль за ведро. И нашли!!! И торжественно принесли в гостиницу, где мы пили его кухонным ковшом.
— Да, — сказал я крамольные слова, — эту Молдавию в Союзе с нищей Россией можно удержать только танками.
— А ты переводишь: «За землю Русскую, за раны Игоря…», — упрекнул меня осветитель Н., ранее бывший лётчиком ВВС.
Я крепко присел. Какой автор, какой гений-разгений, если что-то качнётся в СССР, наберется смелости крикнуть: «За землю Русскую, за полёт Гагарина, за маршальский жезл Жукова!» Народы СССР плюнут ему в лицо и разбегутся по своим Кишинёвам, да Баку, да Самаркандам. Может быть, только часть Украины, да Белоруссия, да Магадан останутся с Россией. А куда бежать сибирякам?
Автор «Слова» в 1185 году — был наивный человек по причине малого исторического опыта. Но я-то в 1979 году, пытаясь писать о патриотизме, о единстве Родины, — не просто наивный, а дурак непонятливый… Н-да, с!
Так, что же, «ми шумить, что ми звенить далече рано предъ зорями?» Вообще, мистического звона много в «Слове». Начинается со звона струн, которые сами князьям «славу рокотаху», затем «звенит слава в Киеве», потом «звон слышит давний великий Ярослав», потом готские красные девы звонят русским золотом, а князь Изяслав позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, тут вспомнился и Всеслав, которому в Полоцке позвонили к заутрене рано у святой Софии в колокола. Звучное и звонкоголосое «Слово!
* * *
2 января 1980 г.
«Тёмные места» древнего текста «Слова». Работаю уже 10 лет, а ни одной собственной, убедительной гипотезы нет. Плохо. Нет, речь не о научном самолюбии, не о патенте первооткрывателя, оригинального толкователя. Речь не об этом. Моё дело — поэзия. Надо держать марку образно-поэтического сотворчества, эмоционально-притягательного прочтения. Спасёт только интуиция.
А «тёмные места», а?
«Слово» несёт слово. Ошибусь в интонации — не простят. Ведь автор — интеллектуал, аристократ слова, просвещённый ум конца ХII века. Письменный гений. Ибо устно он не «проплакал» рыданья «Плача Ярославны». Устно работает только звук и звукопись, то бишь прямая аллитерация. А живопись работает зрением, прочтением хрусталиком глаза связки слов, связки предложений, связки абзацев. Вот текст, написанный пером:
«Тогда въступи Игорь князь
в злат стремень,
и поеха по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступаше;
Нощь стонущи ему грозою;
птичь убуди,
свист звериный в стазби;
Див кличет верху древа,
велит послушать земли незнаем…»
Этот сложнейший орнамент текста живо писан, но не живо говорен. Он был начертан пером, а не слетел с губ песнопевца, сказителя, говоруна-речевика. Я слышу, как скрипит перо гусиное: с-зь-вз-ст-чст-с-ц-зс-ст-з-ст-ст-з-нс.
Устная речь, пение, речитатив (спросите у солиста или композитора) не понимают этой письменной изощрённости, этого великолепия выведения букв на листе свитка, этих слов, бегущих слева-направо, — всей красоты звуков, закрепленных навеки в материале камня, скрижали, пергамента, бумаги и т.д.
И это — не единственный пример. Чего только стоит одна письменная строка: «Смагу мычют в пламяне рози». Русскому сердцу снится «пламенная роза», это я пытаюсь переложить на современный язык: смолу распаляют в пламенном роге, искры сыплются из пламенного рога, летят огарки смолы от горящего факела и т.д. и т.д.
А как это выдохнуть в строчках стиха? Пока получилась растяжка гениальной метафоры с одной строки на 8 строк:
И воспрянул ворог — Жля и Карна
оседлали черных скакунов.
И пошли на Русь. И дым угарный
застил окна красных теремов.
Гул набата разбудил тревогу.
Закипела смута и вражда.
Искрами из огненного рога
сыпятся Обида и Беда.
Прости мне, читатель. У меня таланта на 4 балла, а здесь бы надо на все 5. Нужен бы друг-живописец, нарисовавший мне картину, как мчатся по Руси «воспрянувшие Жля и Карна» с горящей смолой, помещённой в «пламяне рози» и поджигают дома и амбары с зерном, поля с наспевшей рожью и светлицы с плачущими славянками. И всё это «Смагу мычючи в пламяне рози»…
* * *
6 мая 1981 г.
В современном миросознании русского человека живы три формулы: иудео-византийская «Истреби корень врага своего до седьмого колена»; православно-славянская «Лежачего не бьют» и сталинско-советская «Сын за отца не ответчик».
Степь языческая и Русь крещёная знали примеры жестокости — татаро-монгольские ханы пировали на бревенчатом помосте, под которым стонали, кровавой болью ревели ещё живые русские князья. Позже, взяв Казань, русские воины срубали головы всем татарам, которые были выше колеса арбы. По свидетельству моего друга, истинного татарина, поэта Ахмета Гаязова (псевдоним Ахмет Адиль, адиль — яблоня) «с тех пор мы, татары, низкие ростом, боимся вырасти — а вдруг русские опять придут рубить по высоте колеса арбы, а?»
Я отвечаю:
— Любимый мною Ахмет! Друг и сокурсник, ты же спас меня от ножей разъярённых чеченцев в Москве 1974 года. Я, как истинный русский, отвечаю тебе: «Кроме бурят да татар у русских сегодня нет кровно-любимых друзей и братьев. Мы больше рубиться не будем. Это, вот те крест, правда».
* * *
4 июня 1982 г.
И всё же «тёмные места» волнуют. Одно из них — в обращении автора «Слова» к Великому Князю Всеволоду III Большое Гнездо, владевшему на северной окраине Руси могущественной Владимирско-Суздальской землёй, сыну Юрия Долгорукого, родному брату Ольги, матери Ярославны:
«Великий Княже Всеволоде! Не мыслию ти прилетети издалеча, отня злата стола поблюсти… Ты бо можеши посуху живыми шереширами стреляти, удалыми сыны Глебовы…»
С удалыми сыновьями Глеба всё понятно. Это — племянники Всеволода, они в подчинении дяди. Куда пошлёт старший в роду, туда и поскачут задорные молодцы. Но что такое «живые шереширы»? Кто-то из исследователей предположил, что шереширы — это мелкая рыба шилишпёр, упоминаемая в рассказе Чехова «Злоумышленник». Но как-то странно представить, чтоб князь Всеволод стрелял из лука посуху живыми рыбками, как стрелами, а из пращи метал тогда уж… лягушками, что ли? Явно не то.
Не помню из каких отголосков фамильной памяти пришло ко мне слово «расщепёр» — то есть, человек, характер, норов, который идет не по естественному ходу жизни, обычая, образа действия, а как-то коряво, раскорячась, расщеперясь во все стороны. Расщепёром называли и полено, которое не лезло в печь комлём, расщепанное неумелым топором.
Переводчик Андрей Чернов рассказывал мне: у русичей были стрелы, которые летели, как метла, вперед шипами, издавая при этом угрожающий свист. Может быть, такой расщепёр бывал на судах, как багор, чтобы поразить большую рыбину, зацепить что-то, свалившееся с судна и т.д. Конечно, «шерешир» и «расщепёр» стоят не совсем рядом.
Но, как гипотеза, имеет право на принятие по причине… расщепёрства их исторической жизни и взаимоотношений с Великим Князем. Не шибко-то они слушались своего дядю, часто шеперились, неслухи, заводили (именно в 1185 году) «крамолу злу вельми» — то есть без благословления Всеволода замутили Рязанскую землю, а это сильно отвлекло Великого Князя от событий в Диком Поле…Поздние переписчики могли не «распознать» обиду автора на князей-расщепёров, далёких от патриотического чувства постоять за единую Русь…
* * *
20 апреля 1983 г.
Наконец-то достал карту затмения солнца, наблюдавшегося на Донце 1 мая 1185 года, с наложением её на карту-схему русских княжеств ХII века. Время и пространство мгновенно сжалось, дохнуло холодком по спине. Вот я на своём Рыжке стою в рядах конной дружины князя Игоря.
«Что случилось?
Что случилось?
Отчего над русским станом
Не грозою, не туманом
Солнце красное затмилось?
Заслонилось чёрной тенью —
Знак беды или знаменье?
Солнце красное во мгле,
Смертный холод на земле…»
Я лично помню затмение моего детства — ржали кони, мычали коровы, лаяли собаки, тревога разлилась по лицам стариков. Общая нервозность воздуха и неба. Неуверенность в душе — вернётся ли солнце? Хотя в школе подробно рассказывали об этом явлении, но всё же… неуютно.
Вообще, затмение солнца, даже полное, по времени не превышает 8-ми минут, а ширина тени-полосы не бывает более 270 километров. Судя по карте, в полосу полного затмения 1185 года попали только территории Земли Новгородской и Земли Ростово-Суздальской. В полосе частичного затмения оказались владения княжеств Полоцкого, Смоленского, Турово-Пинского, часть Киевского, Владимиро-Волынского, Новгород-Северского, Черниговского, Муромо-Рязанского. Только одно княжество Галицкое, где сидел на златокованом столе Ярослав Осмомысл, минуло это необычное явление.
Почему же князья Игорь и Буй-Тур Всеволод не вняли тревожному знаку? Были просвещёнными людьми и знали это явление природы как обычное? Первого мая 1185 года в южной Руси стояла прекрасная безоблачная погода. Затмение наблюдалось явно, а поскольку оно было частичным, может быть, не дольше минуты, то и о чём горевать?
«Но затменью грозному дивясь,
Только усмехнулся Игорь-князь».
А я дивлюсь не только этому научному знанию Игоря, но и последующей загадке в тексте «Слова». Речь идёт о князе-волшебнике Всеславе, который Хорса (Бога солнца) ход опережал — «великому хръсови влъкомъ путь перерыскаше» — то есть автор «Слова» знал скорость прохождения солнца через 24 часовых пояса Земли. Интересно посчитать! Так, диаметр земли составляет 40 тыс. 075 км. Часовых поясов 24. Делим первое на второе и получаем скорость движения солнца по часовым поясам — 1 тысяча 669 км/час. Вот это скорость, может, истребительной авиации! Ну и князь Всеслав! На каком Коньке-Горбунке летал, а!?
* * *
18 августа 1984 г.
Женщина, любовь, красота — их культ в поэзии создаёт некое чувственное наслаждение. Не обязательно эротическое, оно может быть и чисто эстетической категорией. Но мощнейший энергетический заряд для читателя очевиден.
Что же в этом отношении предлагает нам «Слово», по сути, героический эпос русского народа? Только ли звон мечей и кольчуг, ржанье лошадей и топот тысяч копыт, дикие и гортанные кличи и зовы, гул набата, тонкий свист боевой стрелы?
Я уже задавался вопросом: зачем и куда после первого победного боя храбрые русичи «помчаша красныя девы половецкыя»? Можно сюда добавить «готския красныя девы», которые поют на берегу синего моря, звоня русским золотом. Жёны русские плачут, плачет мать об утонувшем юном князе Ростиславе. (Кстати, где-то читал, может, в летописных комментариях Татищева? Соловьёва? — что её звали «княгиня Анна Всеволож» — то есть бывшая замужем за Всеволодом Первым, князем Переяславским, Черниговским и Киевским, сыном Ярослава Мудрого. Это — вообще дремучая старина, ибо Всеволод Ярославич умер в 1093 году, то есть за 92 года до похода Игоря, до написания «Слова»).
Чрезвычайно привлекают фигуры двух женщин — «милыя красныя Глебовны» и Ярославны, названных не по именам, а по отчествам? С чего бы так? Были настолько уважаемыми матронами по возрасту или это — феодальный принцип, чтоб не путать киевскую и галицкую линию княгинь?
Надо разобраться по поколенной росписи. Так, Ольга Глебовна — дочь Глеба Юрьевича Киевского, внучка по отцовской линии Юрия Долгорукого, а Ефросинья Ярославна — дочь Ярослава Галицкого, прозванного «Осмомыслом», и внучка по материнской линии… того же Юрия Долгорукого.
Два родных брата, Игорь и буй-тур Всеволод (колено «Ярославичи — Ольговичи», звучнее было бы — «Ярославичи — Гориславичи») женились на двоюродных сёстрах из колена Владимира Новгородского! То есть все они в конечном счёте восходят к Ярославу Мудрому. Только мужья Игорь и Всеволод — Рюриковичи в девятом колене, а их жёны Рюриковичи в десятом колене! (Мать Ярославны, княгиня Ольга, приходится тёткой Ольге Глебовне!)
Историкам в этих хитросплетениях негде разгуляться. Одни имена. А поэту — взрыв фантазии, роскошный букет домыслов, предположений, гипотез, ярких картин и образов! Например, как молодой князь Игорь приехал свататься в богатый Галич к Ефросинье, как на свадьбе приметил её двоюродную сестру Ольгу и смекнул: «Добрая сестреница подрастает для братца Всеволода!»
Чем-то необычным привлекла Глебовна и автора «Слова». Я точно знаю, что у моряков и охотников (вероятно, так было и у князей-дружинников) не принято вообще вспоминать жену и семью во время охоты и плаванья (и битвы). Вот закончится всё, вернешься домой — вспоминай, сколько душе угодно.
А тут вдруг автор «Слова» в разгар битвы, когда буй-тур рубится насмерть с половцами, только головы летят наземь: «Куда, тур, не поскачешь, своим золотым шлёмом посвечивая, — там лежат головы поганых половцев».
Любит войско Игорева брата,
пылкий взор и ясное чело.
Голубыми искрами булата
Русь калила князя своего!
Русь его возвысила до мига
упоенья боем и в бою
он забыл и Киев, и Чернигов,
Глебовну прекрасную свою.
Автор «Слова» тут приводит весьма загадочную сентенцию: Буй-Тур Всеволод забыл в бою и богатство, и отчий золотой стол, и своей милой и красной Глебовны «свычаи и обычаи». Интересно, какими же обычаями прославилась Глебовна, чтобы их вспоминать в бою? Необычным гостеприимством? Музыкой и пением? Хороводами? Светской культурой и начитанностью первой киевской красавицы?
Эх, почему молчат об этом летописцы?
Причём, весь эпизод о битве Буй-Тура с половцами настолько естественно, на одном дыхании, выплеснут автором в «Слово», что ни буковки не убавить, не добавить.
«О, Яр-Тур, князь Всеволод могучий!
Ты, как солнце, в половецких тучах
прорубаешь огненный прогал.
И куда бы ты, князь, ни поскакал,
там и сшибка, там и кровь, и раны.
Вот сверкнул шеломом золотым,
и слетели головы с поганых
под ударом яростным твоим».    
И совсем иное — натужный, явно «запрограммированный» плач Ярославны. Он не вытекает из предыдущего текста, просто умело вкраплен, но эта умелость для чуткого слуха шита белыми нитками, продиктована письменным характером текста. Не выдыхается, не «плачется» плач Ярославны, не поётся в опере. В этом — ещё одна загадка «Слова».
Нет, не слышал этого плача сам автор «Слова». Может, кто-то что-то ему рассказывал о тоске Ярославны об Игоре. Может, её горю мало верил автор, может быть, «присочинил» для политеса, польстил братке Игорю? Нас— читателей, конечно, умиляет идея плача, но текст-то — «что написано пером, не вырубишь топором». И как ни бились переводчики — нет слёз в их глазах. И аз, грешный, не заплакал… переводя его весь август 1974, и январь 1978, и май юбилейного 1985 г.
* * *
2 сентября 1985 г. (800-летие «Слова»)
Лет 15 назад, еще при начале моей работы над переложением «Слова», поэт Ростислав Филиппов упрекнул:
— Ты понимаешь древнерусский текст?
— Да.
— Так зачем переводить с русского на русский?
— Но…путь к совершенству никому не запрещён. Может быть, найду выражения более точные, яркие, обогащающие «Слово».
— Глупость! — припечатал Филиппов. — Ярче и точнее, чем сотворил древнерусский гений, не может быть.
Авторитет поэта Филиппова, выпускника МГУ, в Чите был высок. Личность весьма образованная и одарённая.
Но…мне продолжали сниться то Боян над брегом Днепра, то Игорь на белом коне, то Буй-Тур Всеволод на вороном. Они снова возвращали меня в свою былинную эпоху.
Святослава Грозным величали.
Он полками Киев ограждал.
Крепким словом, длинными мечами
Половецкий натиск упреждал.
С конным строем, с пешим
                                    ополченьем
Он на Степь ногою наступил.
Потоптал их станы и кочевья,
Реки и озёра помутил.
Самого ж неверного Кобяка
От полков железных, из степей
Вырвал вихрем, бросил, как собаку,
На колени в гриднице своей.
Чтоб огонь войны не полыхал,
На колени, вероломный хан!
                  (Комментарий 1998 года)
Друзья-москвичи позвонили: «Будь добр, организуй встречу двух японцев на станции Чернышевск. Помоги разгрузить машины с платформы, сопроводи до Читы».
Встретил. Разгрузили. Поехали. По дороге зашёл разговор через переводчика о своеобразии японской поэзии, графики, живописи. Я спросил:
— Для чего японские художники постоянно рисуют гору Фудзияму? Есть, наверное, тысячи и тысячи изображений Фудзиямы — в туманное утро, в майский дождь, в сентябрьский вечер, в косых лучах солнца, в прямых лучах солнца и т.д. и т.д. Зачем и кому это надо?
Молодой японец хмыкнул, а седой мудрец притормозил свой «Мицубиси». Медленно стал объяснять:
— Фудзияма — символ нашего Отечества, нашей нации, нашей любви, философии, поэзии и всей культуры. Это вам, европейцам, кажется, что изображение Фудзиямы может сделать любой художник. Нет, нет и нет!
По сложившейся художественной традиции право на это имеет только тот творец, который достиг общенационального уровня признания. Нет, речь не об мастерстве. Речь о проникновении в тайны японской национальной жизни, мудрости, мировоззрения. О любви к Японии, оплаченной собственным опытом личности. О праве соперничать и продолжать предыдущих художников, о священном даре найти вечно обновляющееся в мире вечно существующего. Это — беспощадный экзамен, который по собственной воле сдаёт художник.
…Теперь я понимаю таинственную притягательность «Слова» для русских академиков и студентов, поэтов и художников — целой армии изучающих, выдвигающих свои гипотезы, комментирующих, любящих и почитающих «Слово». Древнерусский текст — вечно возвышающаяся над нами гора Фудзияма. Постижение необъятного — выси космоса и глубины почвы. Личностная тайна и наслаждение открывать эту тайну, честь и гордость отечественной культуры, память и забвение, творческое вдохновение…Пока «Слово» переводится, оно живёт и дышит, оплодотворяет творца великими идеями и замыслами. В тот год, когда в России перестанут переводить «Слово», оно уйдёт в непроглядную даль истории, как, например, ушло «Сказание о Петре и Февронии» и многие апокрифы раннехристианского времени. А сейчас, слава Богу, «Слово» — живое, и оно обещает в будущем ещё не одно открытие, как для науки, так и для поэзии.
* * *
11 марта 1986 г.
Сотни раз уже сказано: каждая строка «Слова» может разворачиваться в целый эпизод или красочную картину происходящего события. Вот побег Игоря из плена:
«А Игорь-князь поскочи горностаем к тростию, и белым гоголем на воду, ввержеся на борз комонь, и скочи с него босым волком, и потече к лугу Донца…Коли Игорь соколом полете, тогда Овлур волком потече, труся собою студёную росу…»
…Только теплый ветер на скаку.
Князь летел из плена, от позора,
Словно горностай по тростнику,
Словно белый гоголь по озёрам.
Словно волк, поводья подобрав,
Гнал Овлур коней, и осторожно
Через броды, мимо переправ
вырвались в степное бездорожье.
Там до блеска утренней звезды
Ночь кипела огненной грозою.
И тянулись по росе следы
Узкой торопливой полосою».
Меня поразила точность фразы: «Труся собою студёную росу». Ибо в ковыльно-травянистой степи, допустим, утром нельзя тайно сбежать — за всадниками потянется ярко-зеленая дорожка, отчётливо видная на фоне густо-серебряной от росы траве. От этого следа не избавишься до полудня — погоня выследит беглецов.
Но, если совершить побег на вечерней заре, то сбитая с травы роса снова высыпет и быстро засеребрит зеленый след. Проскакали всадники, и уже через десять минут даже опытный следопыт не найдёт следа. Свидетельствую это, как бывший табунщик, не раз терявший коней на вечерней заре.
Откуда же неясная тревога в строках: «А не сороки строскоташа — на следу Игореве ездит Гзак с Кончаком»?
Побег Игоря из плена, по различным разысканиям историков, мог организовать сам хан Кончак. Чего же он беспокоился, сопровождая Гзака во время погони? Во-первых, степь велика, беглецов могли перехватить рядовые половцы — пастухи и табунщики, чьи пастбища расстилались повсюду, и — убить из-за коня или связать и продать куда-нибудь подальше от кочевья Кончака. Могли вернуть Кончаку публично, чтобы раскрыть сговор половецкой верхушки с Игорем.
Выскажу предположение, что поездка лично Кончака с Гзаком была не погоней, а тайным прикрытием русскому князю в землях половцев.
* * *
1 мая 1987 г.
Где автор «Слова» научился приёмам ораторского искусства? На каких выступлениях перед князьями, дружинниками или горожанами? В обращении к князьям есть торжественность стиля, есть риторические вопросы, ирония и издёвка, полемическое негодование, проповеднический пафос, взволнованные призывы, весь набор русского красноречия.
«Великыи княже Всеволоде! Не мыслию ти прилетети издалече, отня злата стола поблюсти?»
«Ты, буи Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вои злачёными шеломы по крови плаваша?»
«Галичкы Осмомыслъ Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подпёръ горы Угорскыи своими железными плъки… Грозы твои по землям текут, суды рядя до Дуная…отворяеши Киеву врата».
«А ты, буи Романе, и Мстиславе! Высоко плаваеши на дело въ буесте, яко сокол на ветрехъ ширяяся…»
«Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрилци!»
«Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои…уже бо выскочисте изъ деднеи славе. Вы бо своими крамолами начясте наводите поганыя на землю Русскую».
«Князь Великий Всеволод!
                                    Ты внемлешь
на Руси кровавый плач и стон?
Прилети ж в свою родную землю,
защити отеческий престол.
Ты же Волгу вёслами расплещешь.
Ты шеломом вычерпаешь Дон.
Ты мечами в Суздале заблещешь —
в Киеве тревожный перезвон».
Вероятно, перед автором «Слова» были на слуху живые примеры: смута и раздоры на Руси происходили не только на мечах, но и на словах. Перепалка меж князьями отражалась в разного рода посланиях и письмах, в устной полемике через посланников князей, гонцов и доверенных лиц. Горячие и страстные проповеди звучали в православных церквях и храмах. Живая древнерусская речь звучала на улицах и торжищах, перед градом и миром сего трудного времени.
Из «Слова», может быть, родом произошла страстность, гнев и ярость посланий и писаний протопопа Аввакума, первого ссыльного писателя Сибири. Как сказал об Аввакуме Ярослав Смеляков:
«Ведь он оставил русской речи
и прямоту, и срамоту.
Огонь мятежного предтечи,
дымившийся, как угль во рту».
* * *
9 января 1998 г.
Сегодня мы похоронили знаменитейшего учителя Забайкалья, деда Каслова Николая Александровича, царство ему небесное! Деда-отца целого клана народных учителей, отца моего младшего друга Саши Каслова. Мало кто знал, что он был мне добрым гением в переводе «Слова». Примерно с 1945 года он собирал, доставал, складывал в папку все газетные и журнальные публикации о «Слове» со специальным разделом «Предполагаемый автор «Слова».
Вот тебе и Чита! Жил-был в каторжно-военном городе Учитель, обрусевший алан-осетин Каслов, потомок тех осетинских князей, из рода которых, по свидетельству Татищева, русские князья часто брали жён — видимо умные и обворожительные были аланки-княгини! Ведь Русь Великая строилась не только мечом мужчины, но и лаской женщины.
О деде Каслове я написал и напечатал стихи:
«В бородке, ласково подбритой,
струится иней. Взгляд чуть кос.
Как шип терновника, в нём — хитрый,
Весьма занозистый вопрос.
Посмеиваясь, как на ловле
Степных коней, — лишь попадись
Ковыльно-вёртким, гибким словом
Опутает и свяжет мысль.
О прошлом и о настоящем
Умеет метко говорить.
И мне с ним сладко, но знобяще
пить чай и трубочку курить.
Посмеиваясь мудро-хитро и осторожно (дело было в 70-е годы), он глядел куда-то во внутрь меня и говорил: «Ну-ну, переводи, работай, подкрадывайся к главному тихо-тихо, чтобы не спугнуть мысль.      Как ты там читал мне про раноставов, людей, которые рано встают, чтобы пригнать с поля коней, а?»
Я читал:
«Раноставы, конные дозоры
Подогнали с поля табуны…»
— Вот-вот. Будь раноставом Великого «Слова». Ты сейчас один начал своей работой подгонять такие табуны к славе России, к патриотизму, к величию Родины — табуны, которых давно распугали и растеряли вот эти кремлёвские старцы, — он утыкал тонким и жёстким перстом Учителя в плакатик членов Политбюро ЦК КПСС, который тут же лежал на его столе, среди мощной коллекции этикеток вин и водок, начиная с 1937 года.
Мне становилось не просто «знобяще», а страшно и мощно-щемяще. От дед Каслов!
А он продолжал:
— Миша, слава тебя найдёт тогда, когда перечитаешь 1000 вот таких папок. Тебе надо стать на уровень самого автора «Слова».
— А кто он? — шептал я, задохнувшись от ожиданья тайны.
— Сия тайна велика, — тихо отвечал он. — Не пытайся разгадать её. Очарование пропадёт. Пусть это останется загадкой русского духа. А то ведь какой-нибудь дурак поставит чугунный памятник, возле которого будет валяться вот этот товар, — и он утыкал свой сухощавый палец в винно-водочные этикетки.
…Да уж, несправедливо рано меня стало тянуть к собакам. Люди-то есть. Надо возвращаться к людям. Их так просто не найдёшь. Не купишь, как лайку у знакомого охотника-эвенка из Моклакана. Райского вам блаженства, Николай Александрович Каслов! Великий Учитель российский!
* * *
1 января 2000 г.
Сегодня мне приснился автор «Слова». Он задумчиво сидел на белом коне, который, опустив голову, мирно щипал траву на высоком холме моей Даурии. Но за плечом всадника — совсем рядом, ясно различимо — синели поля и перелески Древней Руси. Лицо благородного юноши было задумчивым. Он сказал:
«Поэт — это мотылёк, который вращает крылья вокруг собственной оси. А русская поэзия — это мельница, которая вращает тяжеленные жернова вокруг оси русской истории. Если не хватает силы на мельницу, то будь хотя бы жаворонком, вращающим крылья, чтобы поднять песню до неба».
Я хотел что-то спросить у всадника, но он сам обронил:
— Ты написал всё, что смог. Больше ничего не надо. Прощай.
И всадник на белом коне вернулся в синеющую Русь…



100-летие «Сибирских огней»