Вы здесь

С краю империи

Выписка

1.

Несвежий снег на станции. Зима.

Прощай, психушка, простыня тугая.

Кого теперь доводишь до ума,

к неправде здешней приучая?

 

Что там гадать, мы вновь сюда придем.

И пусть в прокисший день в отчизне шалой

сгодится мне наваленный кругом

скупой зимы товар лежалый.

 

2.

Больничный отряхая прах,

из каменных палат

ты выпущен, а что дурак —

никто не виноват.

 

Еще полжизни впереди —

потрать на ерунду.

Не думай ни о чем, гляди —

черемуха в цвету.

 

Ты раб и червь — живи один.

Чего еще тебе?

Иди в знакомый магазин

и не пеняй судьбе.

 

Никто ни в чем не виноват.

Не думай ни о чем.

Нам выпадало наугад —

не глядя и берем.

 

* * *

Кто такой человек? И зачем по ночам

он стоит у окна в темноте?

Он о чем-то забыл, поклоняясь вещам,

и кого-то оставил в беде.

 

Он уходит платить за квартиру и свет

и, вернувшись домой в тишине,

вновь на что-то никак не находит ответ

и лежит, отвернувшись к стене.

 

Командировка

Вчерашняя снедь прокисла,

под вечер в глазах темно.

Ни в чем ни аза, ни смысла

не видишь, глядя в окно.

 

В каком-нибудь Барнауле

очнешься в бессчетный раз.

Зачем это все, в натуре? —

забыли спросить у нас.

 

В поганой гниешь общаге,

ругаясь на белый свет.

Обещанной на бумаге

зарплаты в помине нет.

 

Стреляешь курить в сортире:

похоже, дела не айс.

Все схвачено — в этом мире

давно обошлись без нас.

 

Да впрочем, и сам дурак ты,

все стало до фонаря.

Без денег садишься в карты —

ей-богу, ты это зря...

 

Чужая, не зная чура,

срывается речь на крик.

Блатная литература,

типун тебе на язык!

 

Вербованный отовсюду,

без дела звереет люд.

Когда я уже забуду,

Евразия, твой уют?

 

Какому молиться богу —

не знаю, взглянув окрест,

чтоб выдали на дорогу —

убраться из этих мест.

 

* * *

Все какая-то снится очередь,

не поймешь ее — кто за кем.

И быть первым никто не хочет, ведь

если выйдешь, то насовсем.

 

Еще жаль тепла человечьего,

но уже говорят: пора

все оставить как есть — да нечего:

не останется ни хера.

 

Ведь ни сзади уже, ни спереди,

а посмотришь — и за душой.

Сколько тут обреталось нелюди,

а теперь коридор пустой.

 

В нем последнее что-то тратится,

время трудится на износ,

и, похоже, никто не хватится

выходящего на мороз.

 

* * *

Смурное небо над конторой.

По осени невзрачен мир,

очнувшийся за рваной шторой,

когда глядишь в одну из дыр

на долгую равнину с краю

империи, и день-деньской

стена колхозного сарая

маячит черною доской.

 

Когда же за душу к обеду

возьмет унылая пора,

принюхавшись, пойдешь по следу

и будешь третьим до утра.

На посошок под утро примешь

и двери в темноте найдешь,

на улицу вслепую выйдешь,

к речонке мутной подойдешь,

 

и там, где облетает ива,

признаешь Родину в упор:

поселок городского типа,

калитку, сломанный забор,

веревку бельевую с робой

и мостовые, в никуда

ведущие — по ним и шлепай

в носках — для пущего стыда.

 

Переезд

Половицы скрипели в пыли,

и разбитая хлопала дверь.

И по лестнице черной вели

в никуда — за ступенью ступень.

 

Печь разломана: пепел да гарь,

коридор стеклотарой забит.

И на серой стене календарь

девяностого года висит.

 

Отсыревший достань «Беломор».

Это Родина. Скоро пройдет.

Закури, и навязчивый вздор

понемногу из глаз пропадет.

 

Так и время, глядишь, проведем.

Все честней да никчемней, зане

пропадать не за легким баблом,

а за словом в огромной стране.

 

За дешевым вином, до утра

темной речью марая тетрадь.

Ну а там и на выход пора —

за бессвязный базар отвечать.

 

* * *

Служебного окошечка проем.

Больничный бланк из недр регистратуры.

Я распишусь в бессилии своем

перед лицом казенной дуры.

 

Послать бы к черту все, да дело швах

уже и без того; все те же песни:

«Откуда и зачем? ты что, дурак?

где пропадал?» — не стали интересней.

 

Где пропадал — там нет; с глухим окном

больничный коридор теперь да койка

железная — вот здесь и пропадем

за чай вчерашний, отдающий хлоркой,

 

за чей-то кашель по ночам и ту

неслышимую музыку — тебе ведь

написано не это на роду,

да все равно исправленному верить.

100-летие «Сибирских огней»