Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
«С неистребимым бунтарским духом...»
Тобольские истории
Файл: 
09_sofronov_snbd.zip (33.45 КБ)
09_sofronov_snbd.zip (33.45 КБ)
Вячеслав СОФРОНОВ
БУНТАРСКИМ ДУХОМ…»
Тобольские истории
Протопоп Аввакум Петров родился в 1621 г. под Нижним Новгородом, в год, когда туда была направлена несостоявшаяся царская невеста Мария Хлопова.
Не вдаваясь в рассмотрение причин, которые предшествовали ссылке «огнепального протопопа» в Тобольск, отметим, что в нашем славном городе он побывал дважды: первый раз с 1653 по 1656 гг., второй — после возвращения из Даурии в 1660 (1661?) г. Нужно отметить, что каких-либо документов (кроме «Жития» самого Аввакума) о его пребывании в Тобольске практически не сохранилось, но тех фактов, которые излагает сам автор в своем жизнеописании, вполне достаточно, чтоб составить довольно яркую картину его пребывания в тобольской ссылке.
В конце 1653 г., после того как царь Алексей Михайлович уговорил патриарха Никона не совершать постриг над протопопом Аввакумом, тот был направлен в ссылку в Сибирь. Его отвели в Сибирский приказ и отдали дьяку Третьяку Башману, в обязанности которого входила отправка опального священника из Москвы в Тобольск.
Из Москвы Аввакум выехал вместе с семьей: женой Настасьей Марковной и детьми, двумя сыновьями: Иваном, Прокопом и дочерью Аграфеной. В дороге у них родилась дочь: «Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили». Сам Аввакум сообщает: «До Тобольска три тысячи верст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и санями половину пути».
В главном сибирском городе он был принят весьма радушно как духовными, так и гражданским властями по той простой причине, что царь Алексей Михайлович благоволил к опальному, но в тоже время не желал вступать в открытый конфликт с патриархом Никоном. Тобольской епархией управлял архиепископ Симеон с 1651 по 1663 гг. На столь высокий архипастырский пост он был хиротонисан из игуменов Панфнутьева монастыря и в Тобольск прибыл 17 апреля 1652 г. При этом он сразу ввел в храмах «единогласное пение» и иные нововведения того времени. В 1654 г. он принимал участие в проведении собора, после чего было окончательно решено начать исправление церковных книг и порядка службы в храмах. В дальнейшем принял в употребление новый исправленный служебник, напечатанный в 1656 г.
«Архиепископ Симеон Сибирский, — тогда добр был, а ныне учинился отступник, — устроил меня в Тобольске к месту», и даже совершал вместе с Аввакумом богослужение. Алексей Михайлович не забыл о добром отношении тобольского архиепископа к своему любимцу и отблагодарил Симеона по-царски. Когда в 1660 г. Симеон «поднялся на своих подводах в Москву о софийских домовых нуждах бить челом государю», то обратно в Сибирь в 1662 г. возвратился уже «на государевых подводах против прежних приездов» и получил деньги от царя прогонные и «пожалован он от великого государя всем, о чем его челобитье было великому государю в Москве, вотчинами и крестьянами отнятыми (Никоном. — В.С.) и хлебом». Но тем самым архиепископ Симеон навлек на себя гнев патриарха Никона. Тот факт, что патриарх не снял Симеона с архиерейской кафедры, надо расценивать как явное или скрытое заступничество за него царя. Впрочем, Никон применил другую, не менее суровую меру, запретив ему на целый год богослужение в любой из церквей (с 1657 по 1658 гг.).
По некоторым сведениям Аввакум во время тобольской ссылки служил в Сретенской (Пятницкой) церкви, находящейся неподалеку от Знаменского монастыря, на территории которого часто определяли на жительство ссыльных по «духовной части». Когда в 1656 г. тобольским духовенством был получен новый церковный служебник, то Аввакум не стал вести службу по нему. Зато неоднократно посещал другие церкви, где служба велась по новому уставу, где тихо ругался и держал кукиши в обоих карманах, чтоб таким способом предохранить себя от «сглаза».
Вот как он описывает свою борьбу с нововведениями в Тобольске: «С приезду смотрел у них просформисание дважды или трижды в алтаре у жертвенника стоя, а сам им ругался; а как привык ходить так и ругатца не стал, — то жалом, духом антихристовым и ужалило было».
Однажды во время подобной службы он получил чудесное предостережение, что ему лучше совсем не ходить на подобные службы, иначе не увидит он Царства Небесного, после чего: «Я вскочил и пал пред иконою во ужасе велице, а сам говорю: Господи, не стану ходить, где по новому поют! Боже мой! И к обедни не пошел. Когда обедать ко князю пришел и вся подробну им возвестил; боярин князь Иван Андреевич Хилков миленькой плакать стал».
Поскольку Аввакум считал себя обличителем людских недостатков и пороков, то использовал для этих целей любой удобный случай. Эта роль стала для него со временем насущной потребностью и едва ли не главной чертой характера. Из Москвы Аввакума удалили главным образом за «агитацию» против нововведений, а так же за крайнее непочтение к высшей духовной власти, выражавшееся в публичных обличениях как самого патриарха, так и его сподвижников. Патриарх зря надеялся, что в Тобольске Аввакум одумается, успокоится и перестанет видеть в каждом прихожанине объект для обличения. Нет, и в далеком Тобольске русский Савонарола продолжал выступать с обличительными речами, «обличая» всех, кто, на его взгляд, живет не по-божески, не по правде. «Как ведь не обличать, коль не кается…» — любимое его выражение.
Но вряд ли Аввакум ожидал, что в Сибири живет иной народ, покруче московского. Здесь не привыкли потакать новоявленным обличителям, сибиряки издавна славились своей независимостью и неподчинением властям. Тут не привыкли спускать за обидные слова даже более высоким чинам, нежели ссыльный протопоп. За полтора года пребывания в Тобольске на него было написано пять «слов государевых», более известных нам как «слово и дело». А в откровенных разговорах с Аввакумом тоболяки неоднократно обещали его отправить в Иртыш «рыб кормить».
Тобольские воеводы часто укрывали Аввакума у себя в покоях после его многочисленных ссор и перепалок с тоболяками, в которые неукротимый протопоп вступал с легкостью и по любому поводу. «… Попы и чернецы весь град возмутили, како бы меня погубить. И в полнощи привезли сани ко двору моему, ломилися в избу, хотя меня взять и в воду свести». Аввакум около месяца скрывался от преследователей: «Тайно иное в церкве начюю, иное уйду к воеводе». Там жена воеводы прятала его в сундук, а сама садилась сверху на случай, если преследователи ворвутся в княжеские покои. «И воевода от них, мятежников, боялся, лишо плачет, на меня глядя. Я уже и в тюрьму просился — ино не пускают».
22 января 1654 г. архиепископ Симеон выехал в Москву. Воспользовавшись этим, дьяк архиерейского дома Иван Струна «дьявольским научением» стал нападать на Аввакума и на дьячка его церкви Антона. Однажды Струна и несколько человек с ним подошли к церкви, где находились в то время протопоп и дьячок. Люди, пришедшие со Струной, остались на улице, а сам он направились к Антону, стоящему на клиросе, и ухватил того за бороду. Видимо он хотел вывести Антона на улицу, чтоб не затевать драку в церкви. Этим воспользовался Аввакум, который прошмыгнул из алтаря к дверям и замкнул их на замок. Струна остался один против двоих. «Один вертится в церкви, что бес», — пишет Аввакум не без злорадства. Он усадил беззащитного дьяка посреди церкви на пол и «за церковный мятеж постегал его ремнем нарочно-таки». Тот взмолился и «принес покаяние», Аввакум отпустил его. Слух о наказании архиепископского дьяка мигом разнесся по городу. И в одну из ночей к дому, где жил протопоп, подъехали люди на санях, чтоб, по словам протопопа, отвести его на реку и утопить. Толпа принялась ломиться в дом, но «гонимая страхом Божиим, разбежалась».
Не вдаваясь в рассмотрение причин, которые предшествовали ссылке «огнепального протопопа» в Тобольск, отметим, что в нашем славном городе он побывал дважды: первый раз с 1653 по 1656 гг., второй — после возвращения из Даурии в 1660 (1661?) г. Нужно отметить, что каких-либо документов (кроме «Жития» самого Аввакума) о его пребывании в Тобольске практически не сохранилось, но тех фактов, которые излагает сам автор в своем жизнеописании, вполне достаточно, чтоб составить довольно яркую картину его пребывания в тобольской ссылке.
В конце 1653 г., после того как царь Алексей Михайлович уговорил патриарха Никона не совершать постриг над протопопом Аввакумом, тот был направлен в ссылку в Сибирь. Его отвели в Сибирский приказ и отдали дьяку Третьяку Башману, в обязанности которого входила отправка опального священника из Москвы в Тобольск.
Из Москвы Аввакум выехал вместе с семьей: женой Настасьей Марковной и детьми, двумя сыновьями: Иваном, Прокопом и дочерью Аграфеной. В дороге у них родилась дочь: «Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили». Сам Аввакум сообщает: «До Тобольска три тысячи верст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и санями половину пути».
В главном сибирском городе он был принят весьма радушно как духовными, так и гражданским властями по той простой причине, что царь Алексей Михайлович благоволил к опальному, но в тоже время не желал вступать в открытый конфликт с патриархом Никоном. Тобольской епархией управлял архиепископ Симеон с 1651 по 1663 гг. На столь высокий архипастырский пост он был хиротонисан из игуменов Панфнутьева монастыря и в Тобольск прибыл 17 апреля 1652 г. При этом он сразу ввел в храмах «единогласное пение» и иные нововведения того времени. В 1654 г. он принимал участие в проведении собора, после чего было окончательно решено начать исправление церковных книг и порядка службы в храмах. В дальнейшем принял в употребление новый исправленный служебник, напечатанный в 1656 г.
«Архиепископ Симеон Сибирский, — тогда добр был, а ныне учинился отступник, — устроил меня в Тобольске к месту», и даже совершал вместе с Аввакумом богослужение. Алексей Михайлович не забыл о добром отношении тобольского архиепископа к своему любимцу и отблагодарил Симеона по-царски. Когда в 1660 г. Симеон «поднялся на своих подводах в Москву о софийских домовых нуждах бить челом государю», то обратно в Сибирь в 1662 г. возвратился уже «на государевых подводах против прежних приездов» и получил деньги от царя прогонные и «пожалован он от великого государя всем, о чем его челобитье было великому государю в Москве, вотчинами и крестьянами отнятыми (Никоном. — В.С.) и хлебом». Но тем самым архиепископ Симеон навлек на себя гнев патриарха Никона. Тот факт, что патриарх не снял Симеона с архиерейской кафедры, надо расценивать как явное или скрытое заступничество за него царя. Впрочем, Никон применил другую, не менее суровую меру, запретив ему на целый год богослужение в любой из церквей (с 1657 по 1658 гг.).
По некоторым сведениям Аввакум во время тобольской ссылки служил в Сретенской (Пятницкой) церкви, находящейся неподалеку от Знаменского монастыря, на территории которого часто определяли на жительство ссыльных по «духовной части». Когда в 1656 г. тобольским духовенством был получен новый церковный служебник, то Аввакум не стал вести службу по нему. Зато неоднократно посещал другие церкви, где служба велась по новому уставу, где тихо ругался и держал кукиши в обоих карманах, чтоб таким способом предохранить себя от «сглаза».
Вот как он описывает свою борьбу с нововведениями в Тобольске: «С приезду смотрел у них просформисание дважды или трижды в алтаре у жертвенника стоя, а сам им ругался; а как привык ходить так и ругатца не стал, — то жалом, духом антихристовым и ужалило было».
Однажды во время подобной службы он получил чудесное предостережение, что ему лучше совсем не ходить на подобные службы, иначе не увидит он Царства Небесного, после чего: «Я вскочил и пал пред иконою во ужасе велице, а сам говорю: Господи, не стану ходить, где по новому поют! Боже мой! И к обедни не пошел. Когда обедать ко князю пришел и вся подробну им возвестил; боярин князь Иван Андреевич Хилков миленькой плакать стал».
Поскольку Аввакум считал себя обличителем людских недостатков и пороков, то использовал для этих целей любой удобный случай. Эта роль стала для него со временем насущной потребностью и едва ли не главной чертой характера. Из Москвы Аввакума удалили главным образом за «агитацию» против нововведений, а так же за крайнее непочтение к высшей духовной власти, выражавшееся в публичных обличениях как самого патриарха, так и его сподвижников. Патриарх зря надеялся, что в Тобольске Аввакум одумается, успокоится и перестанет видеть в каждом прихожанине объект для обличения. Нет, и в далеком Тобольске русский Савонарола продолжал выступать с обличительными речами, «обличая» всех, кто, на его взгляд, живет не по-божески, не по правде. «Как ведь не обличать, коль не кается…» — любимое его выражение.
Но вряд ли Аввакум ожидал, что в Сибири живет иной народ, покруче московского. Здесь не привыкли потакать новоявленным обличителям, сибиряки издавна славились своей независимостью и неподчинением властям. Тут не привыкли спускать за обидные слова даже более высоким чинам, нежели ссыльный протопоп. За полтора года пребывания в Тобольске на него было написано пять «слов государевых», более известных нам как «слово и дело». А в откровенных разговорах с Аввакумом тоболяки неоднократно обещали его отправить в Иртыш «рыб кормить».
Тобольские воеводы часто укрывали Аввакума у себя в покоях после его многочисленных ссор и перепалок с тоболяками, в которые неукротимый протопоп вступал с легкостью и по любому поводу. «… Попы и чернецы весь град возмутили, како бы меня погубить. И в полнощи привезли сани ко двору моему, ломилися в избу, хотя меня взять и в воду свести». Аввакум около месяца скрывался от преследователей: «Тайно иное в церкве начюю, иное уйду к воеводе». Там жена воеводы прятала его в сундук, а сама садилась сверху на случай, если преследователи ворвутся в княжеские покои. «И воевода от них, мятежников, боялся, лишо плачет, на меня глядя. Я уже и в тюрьму просился — ино не пускают».
22 января 1654 г. архиепископ Симеон выехал в Москву. Воспользовавшись этим, дьяк архиерейского дома Иван Струна «дьявольским научением» стал нападать на Аввакума и на дьячка его церкви Антона. Однажды Струна и несколько человек с ним подошли к церкви, где находились в то время протопоп и дьячок. Люди, пришедшие со Струной, остались на улице, а сам он направились к Антону, стоящему на клиросе, и ухватил того за бороду. Видимо он хотел вывести Антона на улицу, чтоб не затевать драку в церкви. Этим воспользовался Аввакум, который прошмыгнул из алтаря к дверям и замкнул их на замок. Струна остался один против двоих. «Один вертится в церкви, что бес», — пишет Аввакум не без злорадства. Он усадил беззащитного дьяка посреди церкви на пол и «за церковный мятеж постегал его ремнем нарочно-таки». Тот взмолился и «принес покаяние», Аввакум отпустил его. Слух о наказании архиепископского дьяка мигом разнесся по городу. И в одну из ночей к дому, где жил протопоп, подъехали люди на санях, чтоб, по словам протопопа, отвести его на реку и утопить. Толпа принялась ломиться в дом, но «гонимая страхом Божиим, разбежалась».
После возвращения архиепископа Симеона враги Аввакума вынуждены были прекратить его преследование, а он сам донес на Струну, что «некий человек с дочерью кровосмешение сотворил, а он, Струна, взял полтину, не наказал мужика и отпустил». Владыка приказал посадить Струну на цепь и отправил к воеводам, которые отдали его приставу сыну боярскому Петру Бекетову. А архиепископ, «подумав с Аввакумом по правилам за вину кровосмешения стал Струну проклинать в неделю православия в церкви большой». Узнав об этом, в храм пришел Петр Бекетов и принялся бранить архиепископа и Аввакума, а затем пошел домой и по дороге «внезапно будто бы умер горькою смертию зле». Далее Аввакум сообщает: «И мы со владыкою приказали бросить тело его среди улицы собакам, да граждане оплачут согрешение его. А сами три дня прилежно служили Божеству да в день века отпустить ему. И по трех днях владыка и мы сами тело его честно погребли; а Струну к иному приставу перевели».
Второй рассказ протопопа о его тобольских «обличениях» выглядел примерно так. Однажды он ночью вошел в храм, где застал мужчину и женщину, которые, якобы, занимались прелюбодеянием.
— Что се творите? Не по правилам грех содеваете! — вскричал протопоп.
— Не осуждай! — отвечали те.
— Не осуждаю, а не потакаю.
— Напраслину ты на меня наводишь, протопоп, и затеваешь небылицу! Брат он мне и я с ним кое-что говорю, — отвечала женщина, а мужчина лишь кланялся и умолял отпустить их.
Протопоп отвел их на воеводский двор в приказную избу. Но там «мужика, постегав маленько, отпустили, а бабу смеючись отдали Аввакуму под начало». Тот привел ее домой и посадил в холодное подполье, где она находилась три дня во тьме и холоде, а потом взмолилась: «Государь батюшка, Петрович! Согрешила перед Богом и перед тобою! Виновата, не буду вперед делать. Прости меня грешную!» Протопоп смилостивился, велел выпустить ее из подполья и спросил:
— Хочешь ли вина пить?
— Нет, государь, не до вина стало! А дай лучше кусочек хлеба.
— Разумей, чадо, — отвечал он ей, — пища и питие рождает в человеке похотение блудное и ума недостаток, и к Богу презорство и безстрашие. Наевшись и напившись пьяна, ты скачешь яко юница быков желаешь, и яко кошка котов ищешь, смерть забывши.
Затем, не дав женщине хлеба, он вручил ей четки и приказал класть поклоны. Несчастная женщина вынуждена была подчиниться, и принялась класть поклоны, но вдруг упала (видимо, от голода). Тогда протопоп велел пономарю принести плеть и собственноручно принялся ее сечь. «И плачу перед Богом, а мучу. Помню в правилах пишет: “прелюбодей и на Пасху без милости мучится. Начала много дал и отпустил”», — пишет сам протопоп.
В 1656 г. патриарху Никону стало известно о совершаемых в Тобольске «обличениях» Аввакума и он приказывает перевести его сперва на Лену, а затем в Даурию, куда непреклонный протопоп и выехал из Тобольска со всей семьей.
После того как патриарх Никон лишился царской дружбы и вынужден был оставить патриарший престол, управление церковью перешло Крутицкому митрополиту Питириму, бывшему в неприязненных отношениях с прежним патриархом. Враги Никона были прощены и противникам реформы разрешено было вернуться обратно в столицу. Аввакум такое разрешение получил в 1660 г.
Возвращаясь из Даурии, он какое-то время проживал в Тобольске в 1663 г. Теперь он более решительно обличал церковные нововведения и, соответственно, священников, считая, что вскоре восстановятся старые порядки. Здесь ему в день Преображения Господня во время церковной службы в соборной церкви было «явлено чудо» и он еще более утвердился в своем неприятии церковных реформ. Об увиденном в Тобольске «чуде» он подробно сообщает в своей челобитной царю Алексею Михайловичу, поданной по возвращении в Москву.
Второй рассказ протопопа о его тобольских «обличениях» выглядел примерно так. Однажды он ночью вошел в храм, где застал мужчину и женщину, которые, якобы, занимались прелюбодеянием.
— Что се творите? Не по правилам грех содеваете! — вскричал протопоп.
— Не осуждай! — отвечали те.
— Не осуждаю, а не потакаю.
— Напраслину ты на меня наводишь, протопоп, и затеваешь небылицу! Брат он мне и я с ним кое-что говорю, — отвечала женщина, а мужчина лишь кланялся и умолял отпустить их.
Протопоп отвел их на воеводский двор в приказную избу. Но там «мужика, постегав маленько, отпустили, а бабу смеючись отдали Аввакуму под начало». Тот привел ее домой и посадил в холодное подполье, где она находилась три дня во тьме и холоде, а потом взмолилась: «Государь батюшка, Петрович! Согрешила перед Богом и перед тобою! Виновата, не буду вперед делать. Прости меня грешную!» Протопоп смилостивился, велел выпустить ее из подполья и спросил:
— Хочешь ли вина пить?
— Нет, государь, не до вина стало! А дай лучше кусочек хлеба.
— Разумей, чадо, — отвечал он ей, — пища и питие рождает в человеке похотение блудное и ума недостаток, и к Богу презорство и безстрашие. Наевшись и напившись пьяна, ты скачешь яко юница быков желаешь, и яко кошка котов ищешь, смерть забывши.
Затем, не дав женщине хлеба, он вручил ей четки и приказал класть поклоны. Несчастная женщина вынуждена была подчиниться, и принялась класть поклоны, но вдруг упала (видимо, от голода). Тогда протопоп велел пономарю принести плеть и собственноручно принялся ее сечь. «И плачу перед Богом, а мучу. Помню в правилах пишет: “прелюбодей и на Пасху без милости мучится. Начала много дал и отпустил”», — пишет сам протопоп.
В 1656 г. патриарху Никону стало известно о совершаемых в Тобольске «обличениях» Аввакума и он приказывает перевести его сперва на Лену, а затем в Даурию, куда непреклонный протопоп и выехал из Тобольска со всей семьей.
После того как патриарх Никон лишился царской дружбы и вынужден был оставить патриарший престол, управление церковью перешло Крутицкому митрополиту Питириму, бывшему в неприязненных отношениях с прежним патриархом. Враги Никона были прощены и противникам реформы разрешено было вернуться обратно в столицу. Аввакум такое разрешение получил в 1660 г.
Возвращаясь из Даурии, он какое-то время проживал в Тобольске в 1663 г. Теперь он более решительно обличал церковные нововведения и, соответственно, священников, считая, что вскоре восстановятся старые порядки. Здесь ему в день Преображения Господня во время церковной службы в соборной церкви было «явлено чудо» и он еще более утвердился в своем неприятии церковных реформ. Об увиденном в Тобольске «чуде» он подробно сообщает в своей челобитной царю Алексею Михайловичу, поданной по возвращении в Москву.
По возвращении Аввакума из Сибири в 1663 г. (Никона уже не было в Москве), царь, по словам протопопа, встретил его «яко ангела», дал место, звал к себе в духовники, и чуть было не направил «на печатном дворе книги править».
В Сибири после отъезда протопопа остались посеянные им семена раскола, которые особенно буйно взошли в конце XVII в., вспыхнув по всей азиатской части России массовыми самосожжениями. Во всяком случае, митрополит Игнатий (Римский-Корсаков) в своих «Посланиях» к раскольникам называет Аввакума первым зачинщиком раскола в Сибири.
Из Москвы непримиримый протопоп из-за своих выходок и возмущения москвичей был выслан в г. Мезень под Архангельском. На соборе 1666-1667 гг. он был лишен священнического сана и отправлен в заточение в Пустозерский острог, но борьбы своей не оставил, направляя по всей России многочисленные послания. В 1681 г. он был приговорен к публичному сожжению вместе со своими сподвижниками попом Лазарем, дьяконом Федором и иноком Епифанием и сожжен 14 апреля 1681 г.
В земляной тюрьме он написал «Житие», благодаря чему мы и можем воссоздать картину происходящего более чем трех с половиной веков назад. «Огнепальный протопоп», как его еще именуют в литературе, своими непримиримыми воззрениями и, соответственно, поступками, вверг страну по сути дела в гражданскую войну, когда самосожжения сотен и тысяч человек стали обыденным явлением. Хотя на наш взгляд давать оценку этим трагическим событиям отечественной истории пока рано, поскольку мы так или иначе должны будем принять позицию той ли, другой ли стороны.
Для нас протопоп Аввакум памятен более всего как противник проводимых церковных реформ и как один из законоучителей, повергших страну в раскол почти на два века. И еще, наверное, как человек, который считал, что истина известна лишь ему одному. Но и сегодня у нас сохранился вкус к подобным обличениям, всплески от которых нет-нет да и пойдут волнами по современной России — опять же во времена реформ, хотя уже совсем по другому поводу.
ГОСУДАРЕВЫ МИЛОСТИ И СТРАДАЛЬЦЫ МИРОВИЧИВ Сибири после отъезда протопопа остались посеянные им семена раскола, которые особенно буйно взошли в конце XVII в., вспыхнув по всей азиатской части России массовыми самосожжениями. Во всяком случае, митрополит Игнатий (Римский-Корсаков) в своих «Посланиях» к раскольникам называет Аввакума первым зачинщиком раскола в Сибири.
Из Москвы непримиримый протопоп из-за своих выходок и возмущения москвичей был выслан в г. Мезень под Архангельском. На соборе 1666-1667 гг. он был лишен священнического сана и отправлен в заточение в Пустозерский острог, но борьбы своей не оставил, направляя по всей России многочисленные послания. В 1681 г. он был приговорен к публичному сожжению вместе со своими сподвижниками попом Лазарем, дьяконом Федором и иноком Епифанием и сожжен 14 апреля 1681 г.
В земляной тюрьме он написал «Житие», благодаря чему мы и можем воссоздать картину происходящего более чем трех с половиной веков назад. «Огнепальный протопоп», как его еще именуют в литературе, своими непримиримыми воззрениями и, соответственно, поступками, вверг страну по сути дела в гражданскую войну, когда самосожжения сотен и тысяч человек стали обыденным явлением. Хотя на наш взгляд давать оценку этим трагическим событиям отечественной истории пока рано, поскольку мы так или иначе должны будем принять позицию той ли, другой ли стороны.
Для нас протопоп Аввакум памятен более всего как противник проводимых церковных реформ и как один из законоучителей, повергших страну в раскол почти на два века. И еще, наверное, как человек, который считал, что истина известна лишь ему одному. Но и сегодня у нас сохранился вкус к подобным обличениям, всплески от которых нет-нет да и пойдут волнами по современной России — опять же во времена реформ, хотя уже совсем по другому поводу.
Другой не менее яркой фигурой с неистребимым бунтарским духом стал тоболяк по происхождению Василий Яковлевич Мирович, который оставил заметный след в истории неудавшихся дворцовых переворотов.
История, благодаря которой родовитые и владевшие многими землями и поместьями шляхичи Мировичи оказались вдруг на поселении в Сибири, весьма характерна для периода начального становления молодой России и вовлечения в орбиту ее истории Украины, вынужденной волей-неволей выбирать между европейскими державами и своим северным соседом. Если первоначально украинские войска принимали участие в войне со Швецией, то после 4 ноября 1708 г., когда гетман Мазепа переметнулся в лагерь противника, каждый из украинцев должен был сделать свой личный выбор.
За два года до этого знаменательного события, весной 1706 г. в местечке Ляховичи раненный полковник Иван Мирович был взят шведами в плен. Как особо ценная добыча, он был отвезен сначала в Польшу, в ставку командования, а затем в Стокгольм, где в дальнейшем и умер. Трудно сказать, как московские власти расценили пленение полковника Мировича: как измену или как вынужденный плен. Но вот некоторые из детей полковника не захотели принять сторону Москвы, решив, что Швеция им ближе и дороже. У Ивана Мировича было шесть сыновей и три дочери и в судьбе каждого из них, так или иначе, отразилась судьба отца и всей страны. Старший Мирович, Федор, не ужившись на родине, тайно сбежал в Швецию. За что мать его, жена полковника Мировича, — Пелагея Захаровна (урожденная Голуб), — по царскому указу от 8 апреля 1712 г. была со всей семьей выслана в Москву. А в 1716 г., за сношения другого сына Василия со шведами, сослана в Тобольск на вечное житье, где и прожила почти тридцать лет со своими детьми и внуками. Тень поступков одних легла и на прочих членов семьи Мировичей, которых с тех пор именовали не иначе как «предателями» и «изменниками».
Второй сын полковника, Семен Иванович Мирович, получивший образование в Киево-Могилянском коллегиуме, в 1699 г. был вице-префектом конгрегации. Умер в ссылке в Тобольске в 1726 г.
Василий Иванович Мирович, третий сын полковника Переяславского, был осужден за желание бежать с братом Федором к шведам, закован в кандалы, в 1716 г. сослан в Тобольск, где тяжко болел и умер в 1732 г.
Четвертый сын, Яков Иванович Мирович, несколько месяцев не дожил до освобождения, скончался в Тобольске в 1744 г.
Иван Иванович, пятый сын полковника Переяславского, тоже сосланный со всей семьею, получил в 1723 г. разрешение переехать из Тобольска в Екатеринбург, где с 1726 г. состоял сержантом при артиллерии, капитан-поручиком, затем флигель-адъютантом при генерал-поручике Ченинге. Был назначен везти в Петербург партию железа, но с дороги, воспользовавшись случаем, сбежал в Крым, где выдавал себя за поляка.
Дмитрий Иванович Мирович, младший сын полковника, по указу Сената 23 января 1744 г. вместе с матерью Пелагеей Захаровной получил освобождение из Сибири. Они прибыли в Москву, где 21 мая 1745 г. были отпущены в Малороссию. Он оказался единственным из сыновей Ивана Мировича, сумевшим пережить все тяготы ссылки.
Но нас интересует сын Якова, Василий — внук пленного полковника, родившийся в Тобольске 1740 г., закончивший Тобольскую духовную семинарию, а затем избравший военную карьеру, что для того времени было отнюдь не редкостью. Он в чине подпоручика участвовал в войне с Пруссией, во время которой русскими войсками был занят Берлин. После окончания военных действий нес службу в Петербурге в Смоленском пехотном полку, присутствовал, но не принял активного участие в перевороте 28 июня 1762 г., в результате которого вместо убиенного Петра III престол заняла его супруга — Екатерина II. Именно этот факт скорее всего и заставил Василия Мировича искать свой путь для вхождения во власть. До этого он попытался вернуть имения своих предков и неоднократно обращался с ходатайствами к самой императрице, но удовлетворены они не были.
Узнав о том, что сын бывшей правительницы Анны Леопольдовны, Иоанн VI (Антонович), содержится под охраной в Шлиссельбургской крепости, Мирович задумал освободить его, возвести на престол и тем самым занять высокое положение в обществе, которое позволило бы вести ему безбедное и обеспеченное существование. Тем самым он наверняка мечтал отомстить императрице за невнимание к своей особе.
История, благодаря которой родовитые и владевшие многими землями и поместьями шляхичи Мировичи оказались вдруг на поселении в Сибири, весьма характерна для периода начального становления молодой России и вовлечения в орбиту ее истории Украины, вынужденной волей-неволей выбирать между европейскими державами и своим северным соседом. Если первоначально украинские войска принимали участие в войне со Швецией, то после 4 ноября 1708 г., когда гетман Мазепа переметнулся в лагерь противника, каждый из украинцев должен был сделать свой личный выбор.
За два года до этого знаменательного события, весной 1706 г. в местечке Ляховичи раненный полковник Иван Мирович был взят шведами в плен. Как особо ценная добыча, он был отвезен сначала в Польшу, в ставку командования, а затем в Стокгольм, где в дальнейшем и умер. Трудно сказать, как московские власти расценили пленение полковника Мировича: как измену или как вынужденный плен. Но вот некоторые из детей полковника не захотели принять сторону Москвы, решив, что Швеция им ближе и дороже. У Ивана Мировича было шесть сыновей и три дочери и в судьбе каждого из них, так или иначе, отразилась судьба отца и всей страны. Старший Мирович, Федор, не ужившись на родине, тайно сбежал в Швецию. За что мать его, жена полковника Мировича, — Пелагея Захаровна (урожденная Голуб), — по царскому указу от 8 апреля 1712 г. была со всей семьей выслана в Москву. А в 1716 г., за сношения другого сына Василия со шведами, сослана в Тобольск на вечное житье, где и прожила почти тридцать лет со своими детьми и внуками. Тень поступков одних легла и на прочих членов семьи Мировичей, которых с тех пор именовали не иначе как «предателями» и «изменниками».
Второй сын полковника, Семен Иванович Мирович, получивший образование в Киево-Могилянском коллегиуме, в 1699 г. был вице-префектом конгрегации. Умер в ссылке в Тобольске в 1726 г.
Василий Иванович Мирович, третий сын полковника Переяславского, был осужден за желание бежать с братом Федором к шведам, закован в кандалы, в 1716 г. сослан в Тобольск, где тяжко болел и умер в 1732 г.
Четвертый сын, Яков Иванович Мирович, несколько месяцев не дожил до освобождения, скончался в Тобольске в 1744 г.
Иван Иванович, пятый сын полковника Переяславского, тоже сосланный со всей семьею, получил в 1723 г. разрешение переехать из Тобольска в Екатеринбург, где с 1726 г. состоял сержантом при артиллерии, капитан-поручиком, затем флигель-адъютантом при генерал-поручике Ченинге. Был назначен везти в Петербург партию железа, но с дороги, воспользовавшись случаем, сбежал в Крым, где выдавал себя за поляка.
Дмитрий Иванович Мирович, младший сын полковника, по указу Сената 23 января 1744 г. вместе с матерью Пелагеей Захаровной получил освобождение из Сибири. Они прибыли в Москву, где 21 мая 1745 г. были отпущены в Малороссию. Он оказался единственным из сыновей Ивана Мировича, сумевшим пережить все тяготы ссылки.
Но нас интересует сын Якова, Василий — внук пленного полковника, родившийся в Тобольске 1740 г., закончивший Тобольскую духовную семинарию, а затем избравший военную карьеру, что для того времени было отнюдь не редкостью. Он в чине подпоручика участвовал в войне с Пруссией, во время которой русскими войсками был занят Берлин. После окончания военных действий нес службу в Петербурге в Смоленском пехотном полку, присутствовал, но не принял активного участие в перевороте 28 июня 1762 г., в результате которого вместо убиенного Петра III престол заняла его супруга — Екатерина II. Именно этот факт скорее всего и заставил Василия Мировича искать свой путь для вхождения во власть. До этого он попытался вернуть имения своих предков и неоднократно обращался с ходатайствами к самой императрице, но удовлетворены они не были.
Узнав о том, что сын бывшей правительницы Анны Леопольдовны, Иоанн VI (Антонович), содержится под охраной в Шлиссельбургской крепости, Мирович задумал освободить его, возвести на престол и тем самым занять высокое положение в обществе, которое позволило бы вести ему безбедное и обеспеченное существование. Тем самым он наверняка мечтал отомстить императрице за невнимание к своей особе.
Поясним, кем же был на тот момент содержавшийся в одной из самых отдаленных и неприступных крепостей загадочный узник, существование которого омрачало жизнь нескольким правящим в разное время российским монархам. Иоанн Антонович был сыном племянницы императрицы Анны Иоанновны, принцессы Анны Леопольдовны Мекленбургской, и принца Антона-Ульриха. Перед смертью Анна Иоанновна подписала манифест, в котором Иоанн был объявлен наследником престола, а герцог Бирон — регентом до его совершеннолетия. Принц Антон был возведен на престол после смерти Анны Иоанновны и пробыл императором с 17.10.1740 по 25.11.1741. Но Анна Леопольдовна в ночь с 8 на 9 ноября 1740 г. (уже после смерти Анны Иоанновны) совершила переворот, объявила себя правительницей, а Бирона отправила в сибирскую ссылку. Через год, тоже ночью, с 24 на 25 ноября 1741 г., офицеры и солдаты Преображенского полка арестовала Анну Леопольдовну и возвели на престол дочь Петра I — Елизавету Петровну. Всех членов Брауншвейгского семейства вместе с императором Иоанном VI отправили в Ригу, чтоб затем переправить за границу в обмен на отречение от всех прав на российский престол. Однако затем в целях безопасности их поместили в Холмогоры, причем Иоанн VI содержался отдельно. Он пробыл там около 12 лет в полном одиночестве. В начале 1756 г. Иоанна тайно вывезли из Холмогор и доставили в Шлиссельбург, где также содержали в одиночном заключении. О том, кто он такой, знали только три офицера из его охраны. Однако Иоанн имел представление о своем происхождении и называл себя не иначе как государем. К тому же в заключении кто-то научил его читать.
С приходом к власти Петра III положение Иоанна только ухудшилось. Петр приказал бить его и сажать на цепь за малейшее неповиновение. Он сам решил инкогнито осмотреть узника. Под видом офицера он посетил Иоанна VI и нашел, что жилище его скудно меблировано, сам узник одет бедно, говорит бессвязно. Однако на вопрос «кто он такой?» тот ответил: «Император Иван». Когда к власти пришла Екатерина II, то ею было заменено окружение Иоанна и издан указ, предписывающий склонять пленника к принятию монашества.
С приходом к власти Петра III положение Иоанна только ухудшилось. Петр приказал бить его и сажать на цепь за малейшее неповиновение. Он сам решил инкогнито осмотреть узника. Под видом офицера он посетил Иоанна VI и нашел, что жилище его скудно меблировано, сам узник одет бедно, говорит бессвязно. Однако на вопрос «кто он такой?» тот ответил: «Император Иван». Когда к власти пришла Екатерина II, то ею было заменено окружение Иоанна и издан указ, предписывающий склонять пленника к принятию монашества.
Именно этого несчастного наследного принца, имеющего полное право занять российский престол, и решил освободить подпоручик Мирович. Сам он и в глаза не видел Иоанна Антоновича, а узнал о его существовании не раньше октября 1763 г. от отставного барабанщика Шлиссельбурга. Но уже летом 1764 г. (в возрасте 24 лет) Василий Мирович решился на задуманную авантюру, надеясь на обычное русское «авось» и даже не имея при том какого-либо серьезного плана.
Первоначально он намечал организовать переворот совместно со своим другом поручиком Великолукского пехотного полка Аполлоном Ушаковым. Они поклялись друг перед другом «о принятом своем намерении никогда никому не открывать и никого себе в сообщники не приискивать». Затем отправились в церковь Казанской Божией Матери, где заказали по самим себе акафист и панихиду, как по умершим. Однако Ушаков, направленный с полковыми деньгами в Казань, утонул при загадочных обстоятельствах. Но и это событие, которое любой здравомыслящий человек истолковал бы как фатальную неудачу задуманного предприятия, не остановило Мировича, и он решился действовать в одиночку. Но подпоручик не знал об одной существенной детали, делавшей его предприятие с самого начала бессмысленным. А именно, существовала секретная инструкция, обязывавшая стражников, охранявших Иоанна Антоновича, убить узника при попытке его освобождения.
20 июня Екатерина II отправилась в поездку по своим Прибалтийским владениям, а вскоре Мирович получил предписание явиться в Шлиссельбургскую крепость в качестве караульного офицера для несения службы в течение недели.
Он подробно ознакомился с расположением помещения, где содержался Иоанн Антонович. Узнав, что непосредственно при принце постоянно находятся лишь двое охранников, решил, что с помощью солдат, прибывших с ним, без особого труда освободит узника. Он хотел привлечь на свою сторону капитана Власова, но тот, поняв, что речь идет о государственной измене, немедленно послал гонца к графу Панину. В ночь на 5 июля 1764 г. Мирович, узнав об отправке гонца, приказал 45 солдатам Смоленского полка, находящимся под его командой, построиться и зарядить ружья боевыми патронами, прочел им поддельный манифест, согласно которому власть в стране переходит к Иоанну Антоновичу, и велел готовиться к штурму. Внутри крепости находился гарнизон, состоявший из 30 человек, которых смоленцы застали врасплох и заставили сложить оружие. Сам Мирович арестовал коменданта крепости.
Но оставалась еще охрана, находящаяся непосредственно за стенами каземата, где содержали Иоанна Антоновича. Выстроив своих солдат в шеренги, Мирович подошел к казарме, но, не получив на свой оклик нужного ответа, охрана начала стрелять. Смоленцы отступили. Мирович потребовал, чтобы его впустили к «государю» и свое требование сопровождал угрозами открыть огонь из бастионного орудия. Но все было тщетно. Защитники заключенного и не думали сдаваться. Тогда Мирович велел солдатам выкатить шестифунтовую пушку и поставить ее перед казармой, зарядив ядром. Мирович снова послал сержанта с предложением сдаться. Осажденные решили не испытывать судьбу, сдаться на милость победителей и открыли ворота.
В тот момент, когда торжествующий Василий Мирович вбежал внутрь «секретных покоев», где содержался царственный пленник, охраняющие принца офицеры Власьев и Чекин четко выполнили инструкцию императрицы и закололи кинжалами Ивана VI. На вопрос Мировича: «Где государь?», — один из охранников дерзко ответил: «У нас государыня, а не государь». Мирович кинулся в каземат и увидел на полу мертвого Иоанна. «За что вы пролили кровь невинного человека?!» — закричал он и, подойдя к мертвому принцу, поцеловал у него руку и приказал вынести тело на кровати из казармы, где его поставили перед строем солдат. Мирович велел взять «на караул» и торжественно заявил: «Вот наш государь Иоанн Антонович!». Тут к нему подошел комендант, сорвал офицерские знаки различия, отобрал шпагу и приказал арестовать.
После того, как Мирович был доставлен в Петербург, началось следствие, которое по указанию императрицы вели «без огласки и без всякой скрытности», поскольку по делу проходило более 200 человек и сохранить произошедшее в тайне не представлялось возможным. Во время расследования Мирович взял всю вину на себя. Когда ему грозили пыткой, он отвечал: «Знавши меня, неужели вы надеетесь успеть сим средством в своем намерении?» Императрица, узнав о предполагаемой пытке, строжайше запретила ее: «Оставим несчастного в покое и утешим себя мыслью, что государство не имеет врагов». (Невольно напрашивается вопрос: а не боялась ли она, что во время пытки всплывут факты, знать о которых следователям совсем не полагалось?).
Но на этом монаршая милость и ограничилась: 17 августа 1764 г. Екатерина II издала Манифест о казни путем четвертования подпоручика Смоленского пехотного полка Василия Мировича. Приговор гласил: «Мировичу отсечь голову, и оставя тело его народу на позорище до вечера, сжечь оное вместе с эшафотом. Из прочих виновных разных нижних чинов прогнать сквозь строй, а капралов сверх того написать вечно в солдаты в дальние команды». (В дальнейшем все участники неудавшегося переворота были сосланы в Сибирь, откуда главный виновник не так давно прибыл). Казнь назначили на 15 сентября 1764 г. Эшафот был поставлен на острове у Обжорного рынка.
Любопытен рассказ свидетеля состоявшейся казни, офицера Квитки.
«Мирович, ведомый на казнь, увидел любопытствующий народ, сказал находившемуся близ него священнику: “Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне удалось мое предприятие”. Прибыв на место казни, он спокойно взошел на эшафот. Мирович был лицом бел и замечали в нем, что он и в эту минуту не потерял обыкновенного своего румянца. Одет Мирович был в шинель голубого цвета.
Когда прочли ему сентенцию, он вольным духом сказал, что благодарен, что ничего лишнего не возвели на него в приговоре. Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Сняв с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося его сколько можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его. Потом сам, подняв свои длинные белокурые волосы, лег на плаху. Палач был из выборных, испытан прежде в силе и ловкости и... не заставил страдать несчастного». При этом современники не могли не отметить, с какой твердостью «злодей сей приступал к смерти».
Народ заполнил все крыши, и ближайший мост вблизи места казни. Многие надеялись, что в последний момент императрица простит несчастного и прибудет гонец с манифестом о помиловании. Очевидцы описывают, что и сам Мирович постоянно вглядывался в толпу, словно ждал чего-то. Но прощения не последовало. Когда палач поднял над эшафотом отрубленную им голову, то отвыкший от казней народ содрогнулся, толпа всколыхнулась и кинулась подальше от ужасного зрелища, разломав перила ограждения моста.
Впечатление, произведенное казнью Мировича, было чрезвычайно сильно и взволновало не только народ, но и царственных особ: «Великий князь и наследник престола Павел Петрович, узнав о кровавом событии, опочивал весьма худо». Императрица, желая развеять настроение граждан, устроила вскоре великолепные игры, карусели и турниры.
Зачитали манифест о казни «изменника Мировича» и в Тобольске на городских площадях. Первый, узнавший об этом сибирский губернатор Денис Иванович Чичерин, в роте которого когда-то служили известные братья Орловы, главные участники переворота 28 июня 1762 г. и прямые виновники смерти императора Петра III, презрительно хмыкнул, открыл табакерку с портретом императрицы и тихо произнес: «Куда ему, сопляку, с нами тягаться… С суконным рылом да в калашный ряд…» Кстати говоря, Мирович был ровно на пять лет моложе Д. И. Чичерина. Зато митрополит Сибирский Павел (Конюскевич), земляк Мировичей и даже хорошо знавший некоторых из них, велел отслужить панихиду по безвременно усопшему рабу божьему Василию. А через несколько лет у него самого возникнет довольно серьезный конфликт с императрицей, закончившийся снятием митрополита с должности, выдворением из Сибири на родную Украину. Тогда же была упразднена Сибирская митрополия и закончилось время правления церковными делами края выходцами из Киевской духовной академии. Императрица во всем проявляла последовательность, немецкую четкость и пунктуальность. Но хотя немецкий порядок так и не прижился на наших просторах, но украинских вольностей заметно поубавилось.
Так еще один тоболяк, не дождавшись царской милости, решил сам повернуть изменчивую фортуну лицом к себе, но лишился при этом головы. Историки до сих пор не могут дать однозначного ответа: было ли освобождение Ивана VI хорошо спланированной провокацией, в результате которой наследный принц был убит и тем самым Екатерина II окончательно поставила точку в непростом вопросе о престолонаследии; или Мирович оказался одиночкой-неудачником, поставившим на карту собственную судьбу и проигравшим. Думается, что в ближайшее время мы вряд ли получим ответ на столь непростой вопрос. Да и что же это за история, в которой нет тайн?
КОЛОДНИК, РАССТРИГА И ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬПервоначально он намечал организовать переворот совместно со своим другом поручиком Великолукского пехотного полка Аполлоном Ушаковым. Они поклялись друг перед другом «о принятом своем намерении никогда никому не открывать и никого себе в сообщники не приискивать». Затем отправились в церковь Казанской Божией Матери, где заказали по самим себе акафист и панихиду, как по умершим. Однако Ушаков, направленный с полковыми деньгами в Казань, утонул при загадочных обстоятельствах. Но и это событие, которое любой здравомыслящий человек истолковал бы как фатальную неудачу задуманного предприятия, не остановило Мировича, и он решился действовать в одиночку. Но подпоручик не знал об одной существенной детали, делавшей его предприятие с самого начала бессмысленным. А именно, существовала секретная инструкция, обязывавшая стражников, охранявших Иоанна Антоновича, убить узника при попытке его освобождения.
20 июня Екатерина II отправилась в поездку по своим Прибалтийским владениям, а вскоре Мирович получил предписание явиться в Шлиссельбургскую крепость в качестве караульного офицера для несения службы в течение недели.
Он подробно ознакомился с расположением помещения, где содержался Иоанн Антонович. Узнав, что непосредственно при принце постоянно находятся лишь двое охранников, решил, что с помощью солдат, прибывших с ним, без особого труда освободит узника. Он хотел привлечь на свою сторону капитана Власова, но тот, поняв, что речь идет о государственной измене, немедленно послал гонца к графу Панину. В ночь на 5 июля 1764 г. Мирович, узнав об отправке гонца, приказал 45 солдатам Смоленского полка, находящимся под его командой, построиться и зарядить ружья боевыми патронами, прочел им поддельный манифест, согласно которому власть в стране переходит к Иоанну Антоновичу, и велел готовиться к штурму. Внутри крепости находился гарнизон, состоявший из 30 человек, которых смоленцы застали врасплох и заставили сложить оружие. Сам Мирович арестовал коменданта крепости.
Но оставалась еще охрана, находящаяся непосредственно за стенами каземата, где содержали Иоанна Антоновича. Выстроив своих солдат в шеренги, Мирович подошел к казарме, но, не получив на свой оклик нужного ответа, охрана начала стрелять. Смоленцы отступили. Мирович потребовал, чтобы его впустили к «государю» и свое требование сопровождал угрозами открыть огонь из бастионного орудия. Но все было тщетно. Защитники заключенного и не думали сдаваться. Тогда Мирович велел солдатам выкатить шестифунтовую пушку и поставить ее перед казармой, зарядив ядром. Мирович снова послал сержанта с предложением сдаться. Осажденные решили не испытывать судьбу, сдаться на милость победителей и открыли ворота.
В тот момент, когда торжествующий Василий Мирович вбежал внутрь «секретных покоев», где содержался царственный пленник, охраняющие принца офицеры Власьев и Чекин четко выполнили инструкцию императрицы и закололи кинжалами Ивана VI. На вопрос Мировича: «Где государь?», — один из охранников дерзко ответил: «У нас государыня, а не государь». Мирович кинулся в каземат и увидел на полу мертвого Иоанна. «За что вы пролили кровь невинного человека?!» — закричал он и, подойдя к мертвому принцу, поцеловал у него руку и приказал вынести тело на кровати из казармы, где его поставили перед строем солдат. Мирович велел взять «на караул» и торжественно заявил: «Вот наш государь Иоанн Антонович!». Тут к нему подошел комендант, сорвал офицерские знаки различия, отобрал шпагу и приказал арестовать.
После того, как Мирович был доставлен в Петербург, началось следствие, которое по указанию императрицы вели «без огласки и без всякой скрытности», поскольку по делу проходило более 200 человек и сохранить произошедшее в тайне не представлялось возможным. Во время расследования Мирович взял всю вину на себя. Когда ему грозили пыткой, он отвечал: «Знавши меня, неужели вы надеетесь успеть сим средством в своем намерении?» Императрица, узнав о предполагаемой пытке, строжайше запретила ее: «Оставим несчастного в покое и утешим себя мыслью, что государство не имеет врагов». (Невольно напрашивается вопрос: а не боялась ли она, что во время пытки всплывут факты, знать о которых следователям совсем не полагалось?).
Но на этом монаршая милость и ограничилась: 17 августа 1764 г. Екатерина II издала Манифест о казни путем четвертования подпоручика Смоленского пехотного полка Василия Мировича. Приговор гласил: «Мировичу отсечь голову, и оставя тело его народу на позорище до вечера, сжечь оное вместе с эшафотом. Из прочих виновных разных нижних чинов прогнать сквозь строй, а капралов сверх того написать вечно в солдаты в дальние команды». (В дальнейшем все участники неудавшегося переворота были сосланы в Сибирь, откуда главный виновник не так давно прибыл). Казнь назначили на 15 сентября 1764 г. Эшафот был поставлен на острове у Обжорного рынка.
Любопытен рассказ свидетеля состоявшейся казни, офицера Квитки.
«Мирович, ведомый на казнь, увидел любопытствующий народ, сказал находившемуся близ него священнику: “Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне удалось мое предприятие”. Прибыв на место казни, он спокойно взошел на эшафот. Мирович был лицом бел и замечали в нем, что он и в эту минуту не потерял обыкновенного своего румянца. Одет Мирович был в шинель голубого цвета.
Когда прочли ему сентенцию, он вольным духом сказал, что благодарен, что ничего лишнего не возвели на него в приговоре. Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Сняв с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося его сколько можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его. Потом сам, подняв свои длинные белокурые волосы, лег на плаху. Палач был из выборных, испытан прежде в силе и ловкости и... не заставил страдать несчастного». При этом современники не могли не отметить, с какой твердостью «злодей сей приступал к смерти».
Народ заполнил все крыши, и ближайший мост вблизи места казни. Многие надеялись, что в последний момент императрица простит несчастного и прибудет гонец с манифестом о помиловании. Очевидцы описывают, что и сам Мирович постоянно вглядывался в толпу, словно ждал чего-то. Но прощения не последовало. Когда палач поднял над эшафотом отрубленную им голову, то отвыкший от казней народ содрогнулся, толпа всколыхнулась и кинулась подальше от ужасного зрелища, разломав перила ограждения моста.
Впечатление, произведенное казнью Мировича, было чрезвычайно сильно и взволновало не только народ, но и царственных особ: «Великий князь и наследник престола Павел Петрович, узнав о кровавом событии, опочивал весьма худо». Императрица, желая развеять настроение граждан, устроила вскоре великолепные игры, карусели и турниры.
Зачитали манифест о казни «изменника Мировича» и в Тобольске на городских площадях. Первый, узнавший об этом сибирский губернатор Денис Иванович Чичерин, в роте которого когда-то служили известные братья Орловы, главные участники переворота 28 июня 1762 г. и прямые виновники смерти императора Петра III, презрительно хмыкнул, открыл табакерку с портретом императрицы и тихо произнес: «Куда ему, сопляку, с нами тягаться… С суконным рылом да в калашный ряд…» Кстати говоря, Мирович был ровно на пять лет моложе Д. И. Чичерина. Зато митрополит Сибирский Павел (Конюскевич), земляк Мировичей и даже хорошо знавший некоторых из них, велел отслужить панихиду по безвременно усопшему рабу божьему Василию. А через несколько лет у него самого возникнет довольно серьезный конфликт с императрицей, закончившийся снятием митрополита с должности, выдворением из Сибири на родную Украину. Тогда же была упразднена Сибирская митрополия и закончилось время правления церковными делами края выходцами из Киевской духовной академии. Императрица во всем проявляла последовательность, немецкую четкость и пунктуальность. Но хотя немецкий порядок так и не прижился на наших просторах, но украинских вольностей заметно поубавилось.
Так еще один тоболяк, не дождавшись царской милости, решил сам повернуть изменчивую фортуну лицом к себе, но лишился при этом головы. Историки до сих пор не могут дать однозначного ответа: было ли освобождение Ивана VI хорошо спланированной провокацией, в результате которой наследный принц был убит и тем самым Екатерина II окончательно поставила точку в непростом вопросе о престолонаследии; или Мирович оказался одиночкой-неудачником, поставившим на карту собственную судьбу и проигравшим. Думается, что в ближайшее время мы вряд ли получим ответ на столь непростой вопрос. Да и что же это за история, в которой нет тайн?
Феофилакт Мелес родился на Полтавщине, где, после окончания местной семинарии, уже с молодых лет пожелал стать монахом и в 1749 г. был пострижен в иноки. Местом службы ему был определен немецкий город Киль, где он провел три года, а потом неожиданно сам себя низложил в миряне и «резоны на то» предоставил коллегии иностранных дел, прося о своем переводе в Полтавскую губернию. Но по случаю такого вольнодумства монаха-расстригу доставили в Петербург, где поместили в подвалы Святейшего Синода и в 1755 г. под караулом отправили по этапу в Тобольскую губернию в Успенский Далматов монастырь. Было приказано «держать его под крепчайшим присмотром и караулом, в церковь допускать к исповеди, а к святому причастию только в случае смертного часа». Оказавшись в Долматовом монастыре, Федор (по мирскому имени) Мелес выказал полное неповиновение монастырским властям и «на словах стал устрашать показыванием важных случаев». Дело Мелеса дошло до императрицы Елизаветы Петровны, которая распорядилась перевести его подальше на север в Кондинский Свято-Троицкий монастырь «яко неспокойного».
По пути на север Федор Мелес прибыл в Тобольск и помещен был в одном из строений архиерейского дома. Но сразу отправить в Кондинский монастырь расстригу не смогли по причине «большой воды», и какое-то время он жил в Тобольске, демонстрируя тоболякам свой дерзкий нрав и желание любыми путями освободиться от православной веры. Так, он заявил, что отныне «в содержании христианской веры быть более не хощет», а принимает ислам и чтоб его потому быстрее отпустили. Тобольский митрополит признал его «в повреждении ума» и отпустить его в «татарскую веру», естественно, отказался. Тогда бывший монах объявил «слово и дело», а потому был доставлен в губернскую канцелярию, где его допросили с пристрастием и хорошенько выпороли. Поняв, что так ему никогда не освободиться из заточения, он подал письменное заявление в тобольскую консисторию, заявляя, что обязуется впредь вести праведную жизнь и просит… вернуть его в монашество. Но не тут-то было. В прошении ему отказали. Тогда, выбрав удачный момент, в июле 1760 г. он бежал из-под караула, перемахнув через ограду возле соборной колокольни. За городом освободился от ножных кандалов и направился в деревню Жуковку, а оттуда к парому через Иртыш, но там и был настигнут посланными за ним архиерейскими прислужниками. Мелес демонстративно перестал ходить в церковь, отказался от работ и затем вновь ушел в побег «сбив с себя ножные железа» и был пойман в Тюмени.
А далее наступает самое интересное. Мелес обращается к тобольскому губернатору Саймонову, что желает «показать как может человек совершенно по подобию птиц летать по воздуху куда похочет». Он просил для своих опытов 12 аршин холста, столько же деревянных блоков и веревок. Губернатор оставил его предложение без внимания. Но у Мелеса вновь возник план дерзкого побега на… летательном аппарате собственной конструкции. 17 февраля 1762 г. он снова бежит, прихватив с собой нож для резки хлеба, шесть хлебных мешков, веревку и несколько караваев хлеба. Спустившись с горы на Иртыш, он по льду перебрался на остров и принялся мастерить себе из мешков крылья, с помощью которых и собирался покинуть негостеприимную Сибирь. Этим делом он занимался двое суток на морозе, сильно замерз и, не перенеся «зимнего мороза», от испытаний своего проекта отказался. Тогда он решительно направился обратно в город и пошел прямиком к губернатору, где и открыл ему способ «летания по воздуху». Но губернатора не заинтересовал этот необычный для того времени способ перемещения в пространстве и, не дослушав продрогшего от неудачных испытаний изобретателя, он кликнул охрану.
Митрополит Павел отписал о происшествии в Синод: «дьявол и приступил к нему праздному, как своему рабу, и показал ему безумный способ к летанию, которому он и поверил». Неудавшемуся воздухоплавателю прописали для профилактики по пятницам выдавать по 40 ударов плетью «пока не станет иметь истинного и нелицемерного виду покаяния».
Но разве таким способом удержишь метущуюся душу взаперти? В июне того же года Мелес вновь бежал. И опять был пойман и закован в железа. Но он не сдавался и все просил отпустить его «кручинную голову» на родину. Вместо этого оказался в Кондинском монастыре. Но и там от него не знали покоя и попросили вернуть обратно. В феврале 1770 г. кондинский настоятель, не желая дальше испытывать судьбу, просил освободить братию от «сосуда дьявольского». Мелеса перевели обратно в Тобольск.
Лишь добросердечный архиепископ Варлаам пожалел несчастного и выразил мнение, что буйство Мелеса происходит вследствие «утеснения его в содержании». Называется, открыл Америку! И в 1773 г. стойкого Мелеса — неудавшегося монаха и воздухоплавателя — отпускают на родину.
А скажите, если бы разрешили Мелесу смастерить свой летательный агрегат, то, чего доброго, Тобольск мог бы вполне стать родиной мирового воздухоплавания? И куда только начальство смотрит, не замечая природных талантов и создавая «утеснение в содержании»? Не было бы этих утеснений, то, глядишь, и мы бы другой страной стали.
ТОБОЛЯК ИВАН ЗУБАРЕВ — АВАНТЮРИСТ ИЛИ РАЗВЕДЧИК?По пути на север Федор Мелес прибыл в Тобольск и помещен был в одном из строений архиерейского дома. Но сразу отправить в Кондинский монастырь расстригу не смогли по причине «большой воды», и какое-то время он жил в Тобольске, демонстрируя тоболякам свой дерзкий нрав и желание любыми путями освободиться от православной веры. Так, он заявил, что отныне «в содержании христианской веры быть более не хощет», а принимает ислам и чтоб его потому быстрее отпустили. Тобольский митрополит признал его «в повреждении ума» и отпустить его в «татарскую веру», естественно, отказался. Тогда бывший монах объявил «слово и дело», а потому был доставлен в губернскую канцелярию, где его допросили с пристрастием и хорошенько выпороли. Поняв, что так ему никогда не освободиться из заточения, он подал письменное заявление в тобольскую консисторию, заявляя, что обязуется впредь вести праведную жизнь и просит… вернуть его в монашество. Но не тут-то было. В прошении ему отказали. Тогда, выбрав удачный момент, в июле 1760 г. он бежал из-под караула, перемахнув через ограду возле соборной колокольни. За городом освободился от ножных кандалов и направился в деревню Жуковку, а оттуда к парому через Иртыш, но там и был настигнут посланными за ним архиерейскими прислужниками. Мелес демонстративно перестал ходить в церковь, отказался от работ и затем вновь ушел в побег «сбив с себя ножные железа» и был пойман в Тюмени.
А далее наступает самое интересное. Мелес обращается к тобольскому губернатору Саймонову, что желает «показать как может человек совершенно по подобию птиц летать по воздуху куда похочет». Он просил для своих опытов 12 аршин холста, столько же деревянных блоков и веревок. Губернатор оставил его предложение без внимания. Но у Мелеса вновь возник план дерзкого побега на… летательном аппарате собственной конструкции. 17 февраля 1762 г. он снова бежит, прихватив с собой нож для резки хлеба, шесть хлебных мешков, веревку и несколько караваев хлеба. Спустившись с горы на Иртыш, он по льду перебрался на остров и принялся мастерить себе из мешков крылья, с помощью которых и собирался покинуть негостеприимную Сибирь. Этим делом он занимался двое суток на морозе, сильно замерз и, не перенеся «зимнего мороза», от испытаний своего проекта отказался. Тогда он решительно направился обратно в город и пошел прямиком к губернатору, где и открыл ему способ «летания по воздуху». Но губернатора не заинтересовал этот необычный для того времени способ перемещения в пространстве и, не дослушав продрогшего от неудачных испытаний изобретателя, он кликнул охрану.
Митрополит Павел отписал о происшествии в Синод: «дьявол и приступил к нему праздному, как своему рабу, и показал ему безумный способ к летанию, которому он и поверил». Неудавшемуся воздухоплавателю прописали для профилактики по пятницам выдавать по 40 ударов плетью «пока не станет иметь истинного и нелицемерного виду покаяния».
Но разве таким способом удержишь метущуюся душу взаперти? В июне того же года Мелес вновь бежал. И опять был пойман и закован в железа. Но он не сдавался и все просил отпустить его «кручинную голову» на родину. Вместо этого оказался в Кондинском монастыре. Но и там от него не знали покоя и попросили вернуть обратно. В феврале 1770 г. кондинский настоятель, не желая дальше испытывать судьбу, просил освободить братию от «сосуда дьявольского». Мелеса перевели обратно в Тобольск.
Лишь добросердечный архиепископ Варлаам пожалел несчастного и выразил мнение, что буйство Мелеса происходит вследствие «утеснения его в содержании». Называется, открыл Америку! И в 1773 г. стойкого Мелеса — неудавшегося монаха и воздухоплавателя — отпускают на родину.
А скажите, если бы разрешили Мелесу смастерить свой летательный агрегат, то, чего доброго, Тобольск мог бы вполне стать родиной мирового воздухоплавания? И куда только начальство смотрит, не замечая природных талантов и создавая «утеснение в содержании»? Не было бы этих утеснений, то, глядишь, и мы бы другой страной стали.
Около двух с половиной веков проживал в Тобольске купецкий сын Иван Зубарев, который оставил весьма заметный след в истории нашего отечества. Судя по его поступкам, был он добрейший человек, ненавидел взяточников, пытался бороться с ними единолично, мечтал отыскать на Урале месторождения серебреной руды, вроде даже нашел их, пробился к императрице Елизавете Петровне, вручил ей прошение об открытии приисков. Но… окончил свой век печально. Верно, судьбе было угодно, чтоб он попадал в самые невероятные ситуации, выйти из которых без потерь сможет далеко не каждый.
Происходил Иван Петрович Зубарев из рода довольно богатых и именитых тобольских купцов-старообрядцев. Первым из упоминающихся в источниках Зубаревых стал Лука Андреевич по прозванию Медводков, выходец из Устюга Великого, который обосновался в Сибири в 1670-1680-х годах. Его потомки Василий Павлович и Петр Павлович Зубаревы в 1730-х в числе «крепких» посадских людей Тюмени, пользовались поддержкой местных властей, занимались торговлей, откупами, подрядами. Василий Петрович в 1743 г. был бургомистром в Тюменской ратуше, стал первостепенным купцом Тюмени. В середине 1740-х он вместе с семьей перебрался в Тобольск, где скупал землю и крепостных. Жена Василия Петровича вышла из семьи известных тобольских купцов Корнильевых, и это родство, несомненно, помогло ему не только нарастить капитал, но и обзавестись надежными связями в торговом мире. О его сыне Иване Васильевиче из местных архивов удалось узнать лишь то, что он был женат на дочери сибирского дворянина А.А. Карамышева. Предприимчивые и удачливые Зубаревы пользовались неизменной поддержкой тюменских воевод. Так, сам факт, что крестным у Ивана Васильевича стал подполковник Дмитрий Угрюмов, говорит о многом
Иван Зубарев получил неплохое для своего времени образование, во всяком случае, различные жалобы и послания с изобличением сибирских купцов, таможенников и прочих, нечистых на руку людей, он строчит весьма бойко. Но все его доносы местные власти считали ложными и указанных вин за собой не признавали. Наконец, в 1750 г. Зубарев попал в пресквернейшую историю на Ирбитской ярмарке, где взял на себя роль частного детектива и пытался выявить, сколько хранится на складах «не явленных и от пошлин утаенных товаров». Но таможенники, отличавшиеся испокон веков крепкой спайкой и корпоративной честью дорожившие, упекли новоявленного следователя в Тобольскую тюрьму, откуда того вызволили сердобольные родственники.
На этом бы Ивану Васильевичу и остановиться, одуматься, засесть тихонько в лавке, где с каждого пуда проданного товара выручал бы, где полушку, а иной раз и рублик, ан нет, не угомонился купецкий сын, решил проявить себя в рудознатстве. На свой страх и риск он поехал в Башкирию и там, на речке Уй, нашел руду, принятую им за серебренную. На собственные средства выстроил в Тобольске специальную мастерскую, нанял знающего человека, чтоб извлечь серебро из руды. Но или что-то напутал «знающий человек» или сам Зубарев, что называется, нахимичил, но в дальнейшем эти опыты отразились самым печальным образом на судьбе неуемного тоболяка.
Документально зафиксировано, что 26 декабря 1751 г., когда императрица Елизавета Петровна спускалась по ступеням Зимнего дворца, выскочил из толпы собравшихся зевак купеческий сын Иван Зубарев, бросился государыне в ноги и подал прошение, в котором просил разрешить ему разработку башкирских месторождений серебра. Императрица милостиво разрешила, и рудознатец передал на рассмотрение найденные им образцы в Академию наук и Берг-Коллегию. С этого момента судьба нашего героя отвернулась от него окончательно и началась полоса неудач, закончившаяся довольно трагично.
От Академии наук руды взялся проверить на содержание в них серебра
М.В. Ломоносов собственноручно. И результаты у него оказались положительными, то есть почтенный ученый признал, что в привезенной из Башкирии породе серебро имелось. Но противоположный (отрицательный) ответ выдала Берг-Коллегия. Трудно сказать, в чем крылась причина столь значительных расхождений. Возможно, имела место подмена руд, а может в Тобольске «знающий человек» перепутал что, но так или иначе, а Ивана Васильевича посадили в очередной раз в острог, а Ломоносов какое-то время писал оправдательные письма, где сетовал на интриги и плохие приборы, поставляемые в его лабораторию.
В тюрьме Зубареву сидеть не поглянулась, и его свободолюбивая натура подсказала безошибочный способ, как выбраться без особых потерь из каземата. Он заявил государево «слово и дело», прибегнув к уловке многих арестантов того времени, после чего его перевели в тайную канцелярию. Но показания правдолюбца признали ложными, и чтоб впредь неповадно было, как водится, всыпали плетей, а в декабре 1754 г. перевели в Москву, откуда он успешно бежал. Неизвестно какими путями судьба свела его с графом Иваном Симоновичем Гендриковым, родным племянником Екатерины I, но именно там Зубарев познакомился с сержантом Замараевым, который вывез его из Москвы. Вместе они добрались до украинского города Глухова, а оттуда Иван отправился к западным рубежам империи и попал в селения раскольников на границе с Польшей. Но и там задержался недолго, перебрался через границу и прямиком пошагал в Пруссию, где в городке Королевец свел знакомство не с кем-нибудь, а с самим Х. Г. Манштейном, служившим некогда в России. Тот представил беглеца королю Фридриху II. А дальше стали происходить и совсем невероятные события. Король предложил Зубареву возмутить приграничных раскольников, чтоб те устроили бунт и призвали к себе правителем Ивана Антоновича, находящегося в заточении в Холмогорах. Напомним читателю, что Иван, или Иоанн, Антонович, происходил из так называемого «брауншвейгского семейства», свергнутого «дщерью Петра» Елизаветой. Если подходить формально, то Иоанн VI Антонович являлся законным наследником престола. Его не убили, а из «гуманных побуждений» поместили в Холмогорах, которые находились в 72 верстах от Архангельска. Именно его решил использовать король Фридрих в затеянной им интриге против России. А наш герой должен был выступить слепым орудием при исполнении чужих планов.
После того, как раскольники «придут в волнение», Зубарев должен был отправиться в Холмогоры и известить Иоанна Антоновича, что весной 1756 г. за ним придет в Архангельск корабль «под видом купечества». В качестве опознавательных знаков Зубареву выдали две золотые медали, на которых имелся портрет брата Антона-Ульриха, дали чин прусского полковника, соответственно экипировали, а на дорогу и подкуп выдали тысячу червонцев. И, кроме того, познакомили с капитаном корабля, на котором должны будут вывести Иоанна Антоновича из Архангельска. Одним словом, интрига затевалась нешуточная, с далеко идущими последствиями, направленными на очередной государственный переворот, и как в нее вляпался вряд ли подозревающий о масштабах и последствиях купеческий сын Зубарев, остается лишь гадать и удивляться.
Итак, Иван Васильевич, будучи завербованным, иного слова здесь не подобрать, лично прусским королем, отправился выполнять сие непростое поручение. По собственному признанию авантюриста и диверсанта, ему не везло с момента перехода русско-польской границы: вначале его ограбили бандиты и отобрали червонцы, раскольники не поверили ему или просто, наученные горьким опытом, не захотели ввязываться в сомнительное мероприятие, связанное с переворотом, а затем его схватили законные представители правопорядка и препроводили в Киев, а оттуда — в Петербург. Там, в Тайной канцелярии, он провел два года, и 22 ноября 1757 г. был составлен акт о его смерти. Здесь нарочно употреблен такой оборот, а не указано прямо и окончательно: умер, скончался… Дело в том, что внимательно изучавшая дело Зубарева доктор исторических наук, профессор Марина Михайловна Громыко обнаружила в фондах сибирских архивов несколько документов, относящихся ко времени уже после смерти Зубарева, в которых упоминается некий поручик Иван Васильевич Зубарев, проживающий неподалеку от Тюмени. Поручик характеризуется как задира и правдоискатель, заваливший официальные инстанции жалобами на различные злоупотребления, творившиеся в обширной Тобольской губернии. Как говорится, нечистого хвост выдал. Кроме того, в пользу мнимой смерти тобольского авантюриста говорит тот факт, что допросы Зубарева проводил лично начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов, и после первых его показаний Иоанна Антоновича переводят из Холмогор в Шлиссельбург, где он оставался до конца своей короткой жизни. Возможно, и проникновение Ивана Зубарева в Пруссию оказалось умело подготовленной операцией российской «внешней разведки» того времени, которой руководил небезызвестный Бестужев, чей образ довольно удачно выведен в телевизионном фильме «Гардемарины». Тогда понятно, как и для чего состоялось знакомство Зубарева с И. С. Гендриковым и его удачный «побег» за пределы России. Таким образом, одним выстрелом убивались два зайца: попадал в полную изоляцию претендент на престол, а Пруссии Россия могла объявить ноту протеста и смело затем перейти к началу военных действий, что и было успешно исполнено — Фридриха упредили, началась Семилетняя война, в результате чего Берлин (в первый раз) был занят русскими войсками. Так или не так, но имя еще одного жителя Тобольска вошло в анналы истории, хотя и как отъявленного авантюриста, что не помешало другому тоболяку через несколько лет решиться на аналогичную авантюру, связанную с освобождением Иоанна Антоновича.
Известный историк С. М. Соловьев посвятил тобольскому купеческому сыну несколько строк: «Желание сократить силы короля прусского не могли ослабить показания тобольского посадского Ивана Зубарева, который содержался по разным делам в Сыскном приказе, бежал оттуда, жил за границею, возвратился и был схвачен у раскольников. Через посредство Манштейна, бывшего адъютантом у Миниха и по воцарению Елисаветы перешедшего в прусскую службу, Зубареву было предложено ехать к раскольникам и возмущать их в пользу Ивана Антоновича… Но Зубарев вместо Холмогор попал в Тайную канцелярию. Показания его имели следствием то, что, как мы видели, Ивана Антоновича перевезли тайком из Холмогор в Шлюссельбург».*** Соловьев. С. М. История России с древнейших времен. Т. 24. М., 1998. С. 343.*
Как автор, позволю себе привлечь внимание читателей к историческому роману «Отрешенные люди», где похождения Ивана Зубарева описываются довольно подробно и, смею надеяться, интересно и занимательно.Происходил Иван Петрович Зубарев из рода довольно богатых и именитых тобольских купцов-старообрядцев. Первым из упоминающихся в источниках Зубаревых стал Лука Андреевич по прозванию Медводков, выходец из Устюга Великого, который обосновался в Сибири в 1670-1680-х годах. Его потомки Василий Павлович и Петр Павлович Зубаревы в 1730-х в числе «крепких» посадских людей Тюмени, пользовались поддержкой местных властей, занимались торговлей, откупами, подрядами. Василий Петрович в 1743 г. был бургомистром в Тюменской ратуше, стал первостепенным купцом Тюмени. В середине 1740-х он вместе с семьей перебрался в Тобольск, где скупал землю и крепостных. Жена Василия Петровича вышла из семьи известных тобольских купцов Корнильевых, и это родство, несомненно, помогло ему не только нарастить капитал, но и обзавестись надежными связями в торговом мире. О его сыне Иване Васильевиче из местных архивов удалось узнать лишь то, что он был женат на дочери сибирского дворянина А.А. Карамышева. Предприимчивые и удачливые Зубаревы пользовались неизменной поддержкой тюменских воевод. Так, сам факт, что крестным у Ивана Васильевича стал подполковник Дмитрий Угрюмов, говорит о многом
Громыко М. М. Тобольский купец Иван Зубарев. Материалы научной конференции, посвященной 100-летию Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника. — Свердловск, 1975. С. 57.
. Благоволил к Зубаревым и первый сибирский губернатор, по указу Петра повешенный за лихоимство, князь М. П. Гагарин.Иван Зубарев получил неплохое для своего времени образование, во всяком случае, различные жалобы и послания с изобличением сибирских купцов, таможенников и прочих, нечистых на руку людей, он строчит весьма бойко. Но все его доносы местные власти считали ложными и указанных вин за собой не признавали. Наконец, в 1750 г. Зубарев попал в пресквернейшую историю на Ирбитской ярмарке, где взял на себя роль частного детектива и пытался выявить, сколько хранится на складах «не явленных и от пошлин утаенных товаров». Но таможенники, отличавшиеся испокон веков крепкой спайкой и корпоративной честью дорожившие, упекли новоявленного следователя в Тобольскую тюрьму, откуда того вызволили сердобольные родственники.
На этом бы Ивану Васильевичу и остановиться, одуматься, засесть тихонько в лавке, где с каждого пуда проданного товара выручал бы, где полушку, а иной раз и рублик, ан нет, не угомонился купецкий сын, решил проявить себя в рудознатстве. На свой страх и риск он поехал в Башкирию и там, на речке Уй, нашел руду, принятую им за серебренную. На собственные средства выстроил в Тобольске специальную мастерскую, нанял знающего человека, чтоб извлечь серебро из руды. Но или что-то напутал «знающий человек» или сам Зубарев, что называется, нахимичил, но в дальнейшем эти опыты отразились самым печальным образом на судьбе неуемного тоболяка.
Документально зафиксировано, что 26 декабря 1751 г., когда императрица Елизавета Петровна спускалась по ступеням Зимнего дворца, выскочил из толпы собравшихся зевак купеческий сын Иван Зубарев, бросился государыне в ноги и подал прошение, в котором просил разрешить ему разработку башкирских месторождений серебра. Императрица милостиво разрешила, и рудознатец передал на рассмотрение найденные им образцы в Академию наук и Берг-Коллегию. С этого момента судьба нашего героя отвернулась от него окончательно и началась полоса неудач, закончившаяся довольно трагично.
От Академии наук руды взялся проверить на содержание в них серебра
М.В. Ломоносов собственноручно. И результаты у него оказались положительными, то есть почтенный ученый признал, что в привезенной из Башкирии породе серебро имелось. Но противоположный (отрицательный) ответ выдала Берг-Коллегия. Трудно сказать, в чем крылась причина столь значительных расхождений. Возможно, имела место подмена руд, а может в Тобольске «знающий человек» перепутал что, но так или иначе, а Ивана Васильевича посадили в очередной раз в острог, а Ломоносов какое-то время писал оправдательные письма, где сетовал на интриги и плохие приборы, поставляемые в его лабораторию.
В тюрьме Зубареву сидеть не поглянулась, и его свободолюбивая натура подсказала безошибочный способ, как выбраться без особых потерь из каземата. Он заявил государево «слово и дело», прибегнув к уловке многих арестантов того времени, после чего его перевели в тайную канцелярию. Но показания правдолюбца признали ложными, и чтоб впредь неповадно было, как водится, всыпали плетей, а в декабре 1754 г. перевели в Москву, откуда он успешно бежал. Неизвестно какими путями судьба свела его с графом Иваном Симоновичем Гендриковым, родным племянником Екатерины I, но именно там Зубарев познакомился с сержантом Замараевым, который вывез его из Москвы. Вместе они добрались до украинского города Глухова, а оттуда Иван отправился к западным рубежам империи и попал в селения раскольников на границе с Польшей. Но и там задержался недолго, перебрался через границу и прямиком пошагал в Пруссию, где в городке Королевец свел знакомство не с кем-нибудь, а с самим Х. Г. Манштейном, служившим некогда в России. Тот представил беглеца королю Фридриху II. А дальше стали происходить и совсем невероятные события. Король предложил Зубареву возмутить приграничных раскольников, чтоб те устроили бунт и призвали к себе правителем Ивана Антоновича, находящегося в заточении в Холмогорах. Напомним читателю, что Иван, или Иоанн, Антонович, происходил из так называемого «брауншвейгского семейства», свергнутого «дщерью Петра» Елизаветой. Если подходить формально, то Иоанн VI Антонович являлся законным наследником престола. Его не убили, а из «гуманных побуждений» поместили в Холмогорах, которые находились в 72 верстах от Архангельска. Именно его решил использовать король Фридрих в затеянной им интриге против России. А наш герой должен был выступить слепым орудием при исполнении чужих планов.
После того, как раскольники «придут в волнение», Зубарев должен был отправиться в Холмогоры и известить Иоанна Антоновича, что весной 1756 г. за ним придет в Архангельск корабль «под видом купечества». В качестве опознавательных знаков Зубареву выдали две золотые медали, на которых имелся портрет брата Антона-Ульриха, дали чин прусского полковника, соответственно экипировали, а на дорогу и подкуп выдали тысячу червонцев. И, кроме того, познакомили с капитаном корабля, на котором должны будут вывести Иоанна Антоновича из Архангельска. Одним словом, интрига затевалась нешуточная, с далеко идущими последствиями, направленными на очередной государственный переворот, и как в нее вляпался вряд ли подозревающий о масштабах и последствиях купеческий сын Зубарев, остается лишь гадать и удивляться.
Итак, Иван Васильевич, будучи завербованным, иного слова здесь не подобрать, лично прусским королем, отправился выполнять сие непростое поручение. По собственному признанию авантюриста и диверсанта, ему не везло с момента перехода русско-польской границы: вначале его ограбили бандиты и отобрали червонцы, раскольники не поверили ему или просто, наученные горьким опытом, не захотели ввязываться в сомнительное мероприятие, связанное с переворотом, а затем его схватили законные представители правопорядка и препроводили в Киев, а оттуда — в Петербург. Там, в Тайной канцелярии, он провел два года, и 22 ноября 1757 г. был составлен акт о его смерти. Здесь нарочно употреблен такой оборот, а не указано прямо и окончательно: умер, скончался… Дело в том, что внимательно изучавшая дело Зубарева доктор исторических наук, профессор Марина Михайловна Громыко обнаружила в фондах сибирских архивов несколько документов, относящихся ко времени уже после смерти Зубарева, в которых упоминается некий поручик Иван Васильевич Зубарев, проживающий неподалеку от Тюмени. Поручик характеризуется как задира и правдоискатель, заваливший официальные инстанции жалобами на различные злоупотребления, творившиеся в обширной Тобольской губернии. Как говорится, нечистого хвост выдал. Кроме того, в пользу мнимой смерти тобольского авантюриста говорит тот факт, что допросы Зубарева проводил лично начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов, и после первых его показаний Иоанна Антоновича переводят из Холмогор в Шлиссельбург, где он оставался до конца своей короткой жизни. Возможно, и проникновение Ивана Зубарева в Пруссию оказалось умело подготовленной операцией российской «внешней разведки» того времени, которой руководил небезызвестный Бестужев, чей образ довольно удачно выведен в телевизионном фильме «Гардемарины». Тогда понятно, как и для чего состоялось знакомство Зубарева с И. С. Гендриковым и его удачный «побег» за пределы России. Таким образом, одним выстрелом убивались два зайца: попадал в полную изоляцию претендент на престол, а Пруссии Россия могла объявить ноту протеста и смело затем перейти к началу военных действий, что и было успешно исполнено — Фридриха упредили, началась Семилетняя война, в результате чего Берлин (в первый раз) был занят русскими войсками. Так или не так, но имя еще одного жителя Тобольска вошло в анналы истории, хотя и как отъявленного авантюриста, что не помешало другому тоболяку через несколько лет решиться на аналогичную авантюру, связанную с освобождением Иоанна Антоновича.
Известный историк С. М. Соловьев посвятил тобольскому купеческому сыну несколько строк: «Желание сократить силы короля прусского не могли ослабить показания тобольского посадского Ивана Зубарева, который содержался по разным делам в Сыскном приказе, бежал оттуда, жил за границею, возвратился и был схвачен у раскольников. Через посредство Манштейна, бывшего адъютантом у Миниха и по воцарению Елисаветы перешедшего в прусскую службу, Зубареву было предложено ехать к раскольникам и возмущать их в пользу Ивана Антоновича… Но Зубарев вместо Холмогор попал в Тайную канцелярию. Показания его имели следствием то, что, как мы видели, Ивана Антоновича перевезли тайком из Холмогор в Шлюссельбург».*** Соловьев. С. М. История России с древнейших времен. Т. 24. М., 1998. С. 343.*
