Вы здесь

«Словно не домой я вернулся...»

Одиссея белогвардейца на Восточном фронте. Предисловие Александра Шекшеева
Файл: Иконка пакета 11_4aschin_sndiv.zip (71.39 КБ)

Необходимое предисловие

В 2000-х гг. при ликвидации старого частного дома в одном из селений Красноярья откуда-то сверху, вероятно со стропил, на разбиравших упала некая книга. Это был ежедневник на 189... год, заполненный записями чернильным карандашом, и вложенная в него переписка с родственниками и сослуживцами. Нашедшие передали его в Большемуртинский краеведческий музей. Рукопись оказалась дневником белого офицера и вызвала восторг у первых читателей. Этот раритет поразил их рассказом о чувствах, настроениях и критическом отношении этого человека к сослуживцам и белому режиму. Сочтя его повествованием, выполненным на уровне писательского мастерства И. А. Бунина, один из краеведов назвал автора дневниковых записей личностью, выполнявшей «историческую» задачу «предупреждения потомков» о новой революционной опасности (Красноярская газета, 2015, 20 января).

Между тем для историков и краеведов этот дневник был еще и важным документом, существенно дополняющим известные сведения о формировании и участии в боях на фронтах Гражданской войны воинских частей из сибирских регионов. Известно, к примеру, что с падением советской власти в Красноярске командующий войсками Енисейского района полковник В. П. Гулидов 20 июня 1918 г. приступил к созданию 1-го Енисейского стрелкового полка и легкой батареи. В частности, из Минусинска в Красноярск для пополнения полка пароходом 29 июня были доставлены 60—70 добровольцев, бывших юнкеров и офицеров, зачисленные в пехоту, разведку и артиллерию. Первым его командиром стал полковник Б. М. Зиневич. В июле-августе 1918 г. части этого полка принимали участие в боевых действиях вдоль Транссибирской магистрали, которые завершились ликвидацией войск Центросибири в Забайкалье.

Перейдя под командование подполковника М. И. Мальчевского, енисейцы с 26 августа того же года стали называться 4-м Енисейским Сибирским стрелковым полком, входившим в состав 1-й Сибирской стрелковой дивизии 1-го Средне-Сибирского армейского корпуса. В октябре 1918 г. эта часть, насчитывавшая 1186 штыков, перебазировалась на Урал, войдя в одну из групп войск Сибирской армии. Приступив к боевым действиям, полк в конце ноября продвинулся в наступательном порыве так, что это создало угрозу тылового удара по Красной армии в районе Кунгура. 24 декабря енисейские стрелки числом в 670 штыков совершили в тридцатиградусный мороз 35-верстный переход и ворвались в Пермь. Ими были захвачены казармы с красноармейцами, старый железнодорожный вокзал и центр города. На следующий день противник попытался вернуть станцию Пермь-I, но был вынужден отойти. С прибытием двух рот 5-го Томского полка и штурмового батальона енисейцы выбили красных со станции Пермь-II и захватили железнодорожный мост через Каму. В ходе Пермской операции 3-я армия РККА потеряла до 18 тысяч бойцов, 37 орудий и 248 пулеметов.

Заняв село Нижние Муллы и отбросив Белорецкий полк красных, 4-й Енисейский полк в ночь на 3 января 1919 г. был отведен на отдых в Пермь. 18 января, пополненный добровольцами и мобилизованными солдатами, он в составе 1600 бойцов под командованием полковника Н. Ластовского сменил части 4-й Степной Сибирской дивизии и повел наступление против 30-й дивизии красных в районе деревни Железновой. Но атака не удалась, полк понес большие потери и был вынужден отступить, оставив Нытвенский завод и деревню Усть-Нытва. После небольшого отдыха енисейцы выступили на позиции в районе деревень Лоза — Камское Поселье. 27—28 января они заняли ряд селений и отбросили красных за Каму. В первых числах февраля бойцы сорвали попытку противника захватить деревню Долгий Мост. К середине этого же месяца боевые действия на участке 1-й Сибирской дивизии затихли. Состоявший из трех батальонов (1117 штыков и 32 пулемета) и роты резерва, 4-й Енисейский полк с приданными ему пятью орудиями в это время противостоял 1-му и 2-му Красноуфимским, 1-му Кунгурскому и Богоявленскому полкам Красной армии (3900 штыков, 48 пулеметов и 9 орудий).1

Дальнейшая судьба этой воинской части лишена подробностей, столь важных для воссоздания истинного облика белых воинов, которые в публикациях советского времени уничижались, а сейчас, случается, идеализируются.

Источником такой конкретики и стал дневник Петра Павлиновича Чащина, родившегося в Петров день (12 июля) 1893 г. и крещенного, скорее всего, в Кантатской церкви Св. Георгия, о которой он тепло вспоминает в дневнике. Происходил он из крестьянской старожильческой семьи Павлина и Прасковьи Чащиных, проживавших в селе Айтат Большемуртинской волости Красноярского уезда Енисейской губернии. Отец его был участником русско-японской войны и умер перед началом Первой мировой. Помимо Петра в семье были еще его сестра и три брата, старший из которых погиб в 1919 г., сражаясь под Минусинском с партизанами Щетинкина. После учебы в Красноярской учительской семинарии Чащин служил сельским учителем. Во время германской войны он был призван в армию и, вероятно, окончил школу прапорщиков.

В 1917 г. Чащин, как и многие в енисейских деревнях, вступил в партию социалистов-революционеров. Под красными и черными знаменами участвовал в торжественных похоронах 96 человек, погибших во время «братоубийственной войны» в Иркутске. Считая Брестский мир позором, он намеревался ехать на фронт в составе революционной роты. Когда же началась Гражданская война, Чащин пошел добровольцем служить в Сибирскую армию. Свои именины в 1918 г. он встречал в Туруханске, а это значит, что он участвовал в преследовании красноярских большевиков, бежавших в составе советской флотилии на енисейский север. В тексте воспоминаний имеется свидетельство и о том, что их автор был участником наступления на Пермь. Он также сообщает о своем возвращении домой из-под Троицкосавска, а это позволяет зачислить его в ряды белых, сражавшихся с Красной армией в Забайкалье. В 1919 г. Чащин был прапорщиком и взводным командиром 4-й роты 4-го Енисейского полка, затем ее начхозом.

Дальнейшая судьба П. П. Чащина доподлинно неизвестна. После воинской службы он проживал в родном селе и, скорее всего, разделил участь лиц, служивших белому режиму. Возможно, он был убит односельчанами или арестован. В списке белых, составленном историком С. В. Волковым, присутствует Чащин Пётр Павлович, уроженец Енисейской губернии, прапорщик, воевавший в белых войсках на Восточном фронте. Взятый в плен, он с 1923 г. состоял на особом учете в органах ВЧК-ГПУ-ОГПУ. Тот же человек упоминается среди репрессированных, списки которых были составлены местным обществом «Мемориал». Будучи продавцом, он осенью 1930 г. привлекался по 58-й статье («контрреволюционная деятельность») Уголовного кодекса РСФСР, но дело было прекращено. Нынешние Чащины, которые когда-то заселяли полдеревни, помнят лишь о том, что некоего офицера из «Павлиновских» убили в лесу вблизи селения, а на погосте место его захоронения отмечено елью.

Текст воспоминаний объемом почти в двести страниц написан от руки, некоторые записи стерлись. Орфографические и пунктуационные ошибки большей частью исправлены. Отдельные рассуждения и проявления эмоций из-за повторения и многословия сокращены, а некоторые события по этой же причине освещены в пересказе.

Считаю эту публикацию своеобразным памятником трагически ушедшей из жизни заведующей Большемуртинским музеем О. Н. Селютиной, успевшей передать текст воспоминаний историкам и краеведам.

Александр ШЕКШЕЕВ

Воспоминания прапорщика Чащина

1 марта 1919 г. Скучно. Несмотря на то что растерял... свои тетради с записями, меня снова тянет внести ту или иную заметку из... жизни. В Н[ижне]-Уд[инске] я пробыл недели три и пришелся там не ко двору, уж больно не нравились мне местные офицеры с их грубым обращением к солдатам. Оттуда по личному желанию меня назначили в действующий полк... Заехал домой, где встретили радушно, несмотря на то что односельчане собирались со мной расправиться. Но в глаза меня никто не посмел оскорбить. Поэтому я и наши успокоились. Ездил в гости, на спектакли. Весна. Успел снова и здорово влюбиться в одну учительницу Л. Даже упустил из виду, что в нее уже влюблен по уши мой брат Георгий. Говорили без конца. Мы теряли головы. Две недели не прошли, а пролетели... До Красноярска ехали три дня, в масленицу, не протрезвляясь. Заезжали в деревню к кому-либо из старых друзей. Пили, наедались и — до следующей деревни, где история повторялась. Наконец, мы в вагоне. Вот уже неделя, как двигаемся, а до Челябинска еще, говорят, сутки поездом... Скука... Сегодня последний день масленицы, а мы стоим среди чистой, ровной степи. Вчерашней пургой занесло путь... В вагоне... духота невозможная. Стоит лишь выйти на площадку, как холодный «северняк» пронизывает до костей и загоняет снова в вагон... Публика, разместившись на мешках, в проходах, дуется в карты. С утра до ночи сидят, и все одно и то же слышно: «Пас, семь червей, открываю...»

4 марта. Хоть и тихо движемся, но нигде больше часа не стоим... С Челябинска пошли колесить уже по Уралу с его дебрями и горами. Недалеко уж до Перми. Места пошли знакомые, неприятные горькими воспоминаниями. Хотелось взглянуть на могилы дорогих товарищей, но… большие сугробы снега сровняли все и лишь один могучий лес шумел, наводя на сердце тоску...

6 марта. Наконец-то добрались до Перми. Хорошее настроение, бывшее у меня после Челябинска, когда я попал в общество своих же офицеров-енисейцев, сменилось подавленностью. На станции полно раненых, больных… А мало уж осталось знакомых в полку офицеров в живых, совсем мало, побили всех. Эх, убьют. Не жаль себя, а жаль мою дорогую бедную маму...

8 марта, с. Полуденное. Утром выехали из Перми в... кошевке с кучером на паре бойких лошадей. День выдался теплым, прокатиться на лошадках было приятно, если бы обычные фронтовые картины не портили настроения. По дороге навстречу без конца тянулись обозы с ранеными. Везут части орудий для исправления на завод. Идут большие партии, человек по 200—300, пленных красноармейцев. Всё это молодые, но изнуренные лица с безнадежным выражением, по двое в ряд, окруженные такими же людьми, с тем же наречием и привычками, но вооруженными и покрикивающими на отстающих пленных... Уже темнело, когда мы добрались до Полуденной, где встретили знакомых офицеров и решили заночевать. До фронта осталось верст 20.

9 марта. Ночью почти не спал, доносились звуки взрывов, трескотня пулеметов. Я... весь в поту вскакивал со скамьи, снова ложился. Под утро заснул и видел покойного отца. Его тень, как и в прошлые бои, опять со мною. Он хранит меня.

10 марта. Только вчера вечером добрались в штаб полка, расположившийся в д. Больше-Сосновской [Пермской губернии]. Мне указали на квартиру офицеров 4-й роты. В доме человек 15 сослуживцев, которые о чем-то весело болтали. При виде нас все застыли, и ну ахать, ухать, орать. Приветствия со всех сторон. Вечером выпивали привезенную нами водку и калякали о том о сем.

12 марта. Шли всю ночь, растянувшись по узкой, забитой снегом дороге. С полуночи повалил снег и потянул ветер. То и дело люди падали. Прошли две деревушки, до с. Петропавловского, где укрепились красные, осталось верст шесть. Меня оставили в резерве в качестве заместителя взводного офицера. Раздались выстрелы, потом из цепи кричали санитара, трещал пулемет, осыпая, как градом, залегшие цепи. Красные стреляли залпами. Наши дружно отвечали из пулеметов и винтовок. Раненые повалили один за другим. Я было сунулся с лошадью, но она так увязла, что ее еле вытащили на дорогу. Раненых отправляли в деревню, где развернулся Красный Крест.

Буря все крепла... Наступать далее было безумием. Пулеметы красных с церкви и домов стреляли по нашим цепям. Пули свистели по снегу, попадая в ноги лошадей и подошвы сапог. После двухчасового боя мы начали отступление. Шли тихо, сосредоточенно, каждый думал о своем. Мои ноги не чувствовали ни боли, ни холода, лишь механически передвигались по заснеженной дороге. Стрельба затихла. Красные не решились преследовать нас. Взводный командир ранен, я занял его место. В ближайшей деревне остановились, выставили заставы и собрались было отдохнуть. Я залез на печь и улегся, как в хату вбежали с криком «наступают». Через минуту все были уже на улице. Оказалось, разведка подошла к нашей заставе, и та не замедлила ее обстрелять. Через полчаса начали отступать в д. Баклуши.

12 марта, вечером, д. Баклуши. Весь день простояли... Солдаты истопили баню, помылись. Мокрый снег валил не переставая. Со стороны с. Кленовского всю ночь и день трещали пулеметы и слышалась орудийная стрельба. Темнело уж... Вышли прогуляться и увидели толпу солдат и деревенских жителей, окружившую сани с женщиной, подростком и парнем лет 20-ти. Солдаты объяснили, что местные мужики прислали арестованных красноармейцев, а тот, что постарше, лазутчик. Толпа гудела: «Убить их надо», «Нас тоже бьют, не жалеют». У лазутчика просматривали документы. Кто-то приказывал ему разуваться и становиться к стене. За нашей спиной стукнул выстрел, затем второй, третий. Меня затрясло, но набрался силы, чтобы оглянуться назад. Скорчившись, малый лежал у забора шагах в десяти от саней... До слуха донеслись звуки скрипки и гармошки. Дойдя до конца улицы, повернули обратно. Толпа по-прежнему стояла густо у ворот. Несколько человек рассматривали убитого. А в тесном кругу двое солдат отплясывали русскую. «Тризну справляют», — сказал один из присутствующих офицеров, а рядом солдат рассказывал: «Штук сто бабе всыпали, вишь ты, а парнишке штук 15. Баба-то кричала, кричала, а под конец замолчала». Я отвернулся и пошел к себе...

14 или 15 марта. Третий день принуждены сидеть в Баклушах. В стороне Кленовского [ново]николаевцы бьются за обладание этим селом...

18 марта. Проходит уже неделя бездеятельного, ленивого житья в этой деревушке... В доме, где мы расположились, была общественная библиотека. Дочь хозяина — Аннушка — заведует ею и допускает нас к книгам... Вчера молотил [хлеб] с молодыми хозяйками, славными и добрыми девушками, которые удивлялись моему умению.

21 марта, д. Токари. На 19-е ночью в буран сменить нас пришел штурмовой батальон. Его солдаты, замерзшие, занесенные с ног до головы снегом и измученные вконец, разом заполнили все хаты. С рассветом, простившись с нашими хозяйками, тронулись и поздно ночью добрались до какой-то деревни, заночевали. Утром пошагали дальше. Меня окончательно оставили силы. Немного отстал и присел на снег. Догнали солдаты-барабинцы. Боль в коленях не давала сгибать ноги. В крайней избе села нашел своих и сейчас же забрался на полати. Через час, закуривая, ребята осветили стену; она была вся усеяна полчищами клопов. Пришлось под хохот остальных слезать с полатей и занимать самое последнее место среди пола и мерзнуть всю ночь.

23 марта. Сегодня ротный и батальонный командиры поехали осматривать позицию. Задумали что-нибудь... Да и пора уже. Надоело все до омерзения. Днем над селом появился аэроплан, видимо красных. Скрылся в нашем тылу. Верно, прокламации раскидывал.

25 марта. Вчера никуда не вышли из села ввиду... бури, поднявшейся еще с вечера. Ночью и днем ветер рвал с ужасающей силой, заметая все снегом, сбивая с ног людей... Только следующей ночью он внезапно, как и начался, стих, лишь теплый тихий ветерок чуть-чуть веял, размягчая снег. О переменах на фронтах не слышно ничего. Затишье. Уфа, говорят, взята [нашими] частями. Много полков Красной армии было отрезано... У нас каждый день перебежчики от красных с теми или иными новостями... Не солдатом я создан... Назначили на взвод, а я ни одной команды не умею подать...

30 марта, д. Николичи. В ночь еще на 26 [марта] выступили из д. Токари всем батальоном. На рассвете подошли к деревне, расположенной на горе. Остались в резерве. Красные, укрепившись в окопах, подпустили наших к самой деревне и вдруг открыли пулеметный огонь. Цепи бросились в снег, но многие остались лежать на дороге с пробитыми черепами. Продвигаться было невозможно. Наша батарея не замедлила открыть огонь и после двух-трех снарядов накрыла ими окопы. После двух долгих часов одна из рот ворвалась в деревню. Красные из нее удрали. Вторая и третья роты потеряли 15 бойцов убитыми, в том числе командира одной из рот, и 30 — ранеными.

Очередь наступать на следующую деревню пришла 4-й роте. Поднялись на гору перед ней. Впереди лог, за ним деревня, где бегали люди, запрягая лошадей и увязывая возы. Она казалась неприступной. Рота залегла у дороги в снегу. Пулеметчики открыли огонь. Красные ответили, но через час начали отступать. Деревня опустела. Набежавшие солдаты захватили и, быстро пережевывая, ели горячее мясо с хлебом.

Вечером двинулись дальше. Впереди пошла 1-я рота. Наша — за нею. Подойдя на 200 шагов к деревне Захарята, окруженной ельником, солдаты залегли и открыли огонь залпами. Но не смогли двинуться дальше. Через некоторое время красные с обозом стали отходить. После моего крика «уходят» поднялись старые добрые солдаты Сергеев и Трегубов, крича и стреляя. Пули вдруг так защелкали кругом, что я повалился в яму. Упал и Сергеев. Я взглянул на него и сразу понял, что он ранен. Трегубов, увлеченный наблюдением, вдруг со стоном повалился к моим ногам. Пулемет нашей роты трещал, а трое смельчаков с криком «ура» неслись к деревне. Выбравшись из снега, мы... побежали следом. Из деревни уже не стреляли. Одна из наших рот ударила сзади. В окопах лежало несколько трупов, пулеметные ленты и патроны. Скоро подошли и другие взводы нашей роты. Подъехал обоз, кухня, и мы, пообедав кое-как, повалились кто где мог. Но спать долго не пришлось, ибо нужно было занять еще... деревню Николичи.

В 12 часов ночи нас снова подняли, и мы пошли дальше. Ночь была ясная и морозная... Следующая деревня стояла на бугре и была обнесена окопами. Тихо спустились в последний лог, залегли и послали разведку. Из окопов ее заметили и открыли огонь. Подождали часок и отошли, спустившись в лощину, чтобы с рассветом и под прикрытием батареи снова двинуться вперед. Но небо заволокло тучами и поднялась вьюга. Корректировать огонь стало невозможно, а появление человека на горе вызывало пулеметный огонь противника. Финьковский2 выскочил взглянуть на бугор и тут же повалился, раненный в грудь. Пулеметчика ранили в глаз. Одного солдата — в руку. Санитара — в ногу. Стоптанный снег под елями смешался с ярко-алой кровью и превратился в пеструю крупу. Уносить раненых удавалось только тогда, когда батарея начинала часто бить. Мокрые и голодные просидели мы до вечера. Буря стихла, прекратилась и стрельба по нам.

Мы все ждали желанной темноты, чтобы отойти обратно, но надежды наши не оправдались. Ночью командир полка приказал во что бы то ни стало занять Николичи. Ко мне подошел Рафаэль Русин — ротный командир — и отдал распоряжение идти со взводом снегом по лощине, поросшей глухим ельником, в обход красных. Я собрал взвод и полез на четвереньках в лощину. Солдаты молча, часто останавливаясь и прислушиваясь, полезли за мной. Уже стемнело. Мы выбивались из сил, все мокрые и обледенелые. Дорога казалась бесконечной. Солдаты отставали и останавливались, а на мой вопрос «что отстаете?» их взгляды отвечали таким страданием, что я сейчас же отворачивался и полз дальше. Наконец показались дома и окопы, всего в нескольких саженях от нас. Я прилег под последней елью в ожидании всех солдат. Половина людей была с обмороженными ногами и руками. Я не чувствовал ступни ног, поморозил пальцы. Перевязал и обулся снова. Стемнело. Отправили взвод в разведку. Вскоре вернулся один из солдат, сообщив, что деревня пустая. Через час мы были в ней. Большие, просторные, довольно чистые дома указывали на состоятельность и трудолюбие хозяев. Всем стало весело. Приехала кухня. Плотно поужинав, мы заснули... Днем красные пытались наступать. Но где уж им...

В ночь на 30 марта расположились в деревне как у себя дома, разделись. Только собрался в баню, как вдруг из-за леса раздался орудийный выстрел, за ним второй, третий. Цель была взята красными так ловко, что снаряды сразу же стали разрываться над домами... Поняли, что противник решил наступать... Жители с криком побежали. К ночи стрельба стихла. Чтобы не замерзнуть, было решено оставить в окопах лишь дежурных, остальным солдатам греться в хатах... Часа в 2 ночи из деревни выехал батальонный в сопровождении трех всадников, видимо к 1-й и 2-й ротам в Судники. Не прошло и 10 минут, как раздались выстрелы. Я растолкал спящих солдат. Рассмотрели... на дороге четырех всадников, скачущих под пулями. «Наткнулись на разведку», — крикнул Никитин3 и проехал дальше. Ординарец его был ранен и стонал... Под горой закричали «ура» и бросились на нас. Но в эту минуту затрещал пулемет, и цепь упала в снег. На дороге послышались стоны, стрельба продолжалась. Чтобы огорошить красных, послали роту в обход. С рассветом стрельба стихла. 5 человек остались на снегу и сдались нам... У нас потерь не было. Повалил мягкий, ласковый снежок большими хлопьями. На кусте черемухи, перебивая друг дружку, щебетали синички и овсянки, словно праздник какой встречая. Душа болела. Внизу, на дороге, солдаты обдирали трупы убитых. Через час этой тишины снова выстрелы из орудий, взрывы в домах и на крышах. Люди в ужасе кинулись под заборы. Я выбежал из окопа во двор нашей квартиры... Из дверей бежали бледные от испуга обозники и хозяева с детьми. Залетевший снаряд, разорвавшись, выбил все двери и окна. К счастью, люди остались невредимыми. Грохотало все до позднего вечера, но красные так и не появились.

1 апреля. Вчера до вечера гремела артиллерия красных. Снаряды рвались прямо над домами. Осколком у фельдфебеля оторвало пальцы левой руки. Не спалось. Солдаты дежурили в окопах. К утру забрался на полати и уснул. Видел даже сон. Будто я дома живу, мама как-то помолодела и все хлопочет по хозяйству... Проснулся от снарядного разрыва. Ребята, спрятавшись за печку и вспоминая вчерашний день, дружно хохотали, а над деревней, разрушая последние дома, громыхали разрывы. К вечеру поднялась метель и выстрелы прекратились.

3 апреля. Третий день уже не слышно артиллерии красных. Ночь приходится все же дежурить. Солдаты топят баню и моются. Прилетели скворцы и утрами заливаются у меня над крыльцом на своем двухэтажном домике.

4 апреля. Сегодня весь день писал письма домой. Один из наших добровольцев будет в Красноярске. Как же он рад!

6 апреля. Завтра Благовещенье. Какой это торжественный праздник... С ним ведь шла весна — наша юная, сибирская весна. К этому празднику всегда, всячески напевая, заливались скворчики. Утром еще спишь, а мама уж напекла разных пирогов и наделала сластей. На столе уж пар от всякой снеди валит... Вчера ездил в Судники. Офицеры стряпали пельмени, которые запивали хорошей брагой... В голове шумело до полночи. С наступлением темноты вернулся обратно. Жить все еще хочется. Особенно весна заманивает.

9 апреля. Сегодня утром прибежали крестьяне и сообщили, что все соседние деревни красными оставлены. Наши одновременно на всех участках двинулись вперед. Во второй деревне, окруженной со всех сторон глубокими окопами, наша рота остановилась. Разведка ушла вперед... Вдали на высокой горе красиво виднеется большое село.

11 апреля. Ночью прошли еще две деревеньки. Остановились в одной. Остальные роты пытались наступать, но из-за неудобной позиции с потерями отошли. От 3-й роты остался один взвод. Из ребят убит наш, муртинский. В войну с Германией парень остался цел, а тут вам… Грустно.

Теплый весенний день. Дорога растаяла. Офицеры наши с утра до ночи дуются в преферанс, благо теперь четыре преферансиста сошлись: Руфин, Чернявский, Моисей и пулеметчик Григорьев. Да не люблю я их всех... Николаевщиной пахнет. Особенно не нравится мне этот Григорьев. Мальчишка, а с солдатами держится как генерал...

16 апреля, д. Суштопал. <...> Тот взвод целые сутки пролежал в снегу, и только ночью они выбрались. Убит один боец. Красные весь день уговаривали взвод сдаться и перейти к ним, но солдаты посылали их... или отвечали залпами. Их громили бомбометом, осыпали градом пуль, однако бойцы, хотя и мерзли, оказались неумолимыми. К утру красные ушли из деревни. Мы пошли следом. Отступая, красные сгоняли всех баб, ребятишек, стариков с лопатами прогребать... новую дорогу в трехаршинном снегу. Сопротивлялись редко. В деревнях оставалось несколько людей прикрывать отступающие части, которые, дав несколько залпов по нашим, убегали. Только третьего дня в одном из селений красные не хотели уходить. Роте пришлось с 8 часов утра до 11 часов ночи пролежать в снегу у самой деревни. У нас убиты три пулеметчика, человек шесть ранены. За ротного остался пока Ваня Чернявский4.

Дорога вконец испортилась, везде вода. Обоз где-то застрял, а в роте нет даже хлеба. До Пасхи осталось четыре дня... Обедать и ужинать приходится кое-как, лишь бы не умереть с голода. Хлеб каждый день собирают у жителей. Из 3-й роты вчера уехали верст за 20 побираться. Хотели собрать побольше.

18 апреля. Вчера вечером был праздник. Полковая лавочка подвезла сушек, сыру, колбасы и табаку. Поели сразу. Привезли и пять пудов хлеба. До Пасхи хватит, а там...

21 апреля. Вот и Пасхи дождались... Ходили за восемь верст в село, где имелась церковь, к заутрене... Всюду проталинки, под каждым мостиком стремглав неслись мутные ручьи. Солнце большое, красное, что огненный шар, садилось. В воздухе чувствовалась прохлада. Пройдя сажень 200—300, мы ложились и молча наблюдали за закатом. Уж с наступлением темноты добрались до села, зашли в первую попавшуюся избу. Попили чайку, покалякали с хозяином-стариком и легли было отдохнуть. С ударом колокола пошли в церковь. Она представляла довольно скучный вид, и в душе у меня осталось самое подавленное впечатление... Мы слишком огрубели и постарели... Молча вернулись в свою деревню. Ребята еще спали. Подзакусив жареным гусем, завалились спать, а проснувшись, пили чай с сыром, хозяйскими шанежками и дурили... Сегодня день... холодный и тянется без конца. Скучно...

25 апреля. Неделя пасхи проходит скучно, как в спячке... Встанешь утром, попьешь чайку — и на солому спать. Вечером пошли... бродить по проталинам. Вышли на небольшую поляну, окруженную лесом. Легли. Боже, как хорошо тут. Солнце садилось в тучи. Теплый ветерок, ласковый такой, тихо-тихо. Мы погрузились в свои думы. Я только что прочел «Над обрывом» Михайлова5. Кто-то привез. Славная вещь. Я чувствовал себя Мухортовым и передумывал свои, почти забытые, намеченные пути, мечты учиться и отдать все свои силы, всего себя другим. Беспощадное время разбило все. Здоровье уходит, душа становится какой-то пустой. Об одном молюсь я: Боже, сохрани мне жизнь, чтобы я смог осуществить мечту — построить школу в Айтате. Не из пустого тщеславия мне хочется сделать это... Мне больно смотреть на мой богатый край, дикий и отсталый. Надо показать мужикам, как это необходимо им... [Потрачу] все свои сбережения, [а] сделаю... Долго мы пролежали, разведя небольшой костер. Где-то далеко-далеко трещал пулемет и винтовки. Опять начинается... а жить-то как хорошо.

Со стороны ветер доносил звуки оркестра. Там веселились, играли. Наше полковое начальство. Обмениваясь своими мыслишками, мы побрели к деревне. На столе уже бурлил самовар, кругом разместились, весело болтая, ребята. Григорьев получил посылку из дому: сухари сдобные, монпасье... Враз уничтожили... В хате было душно. Постелившись на крыльце, мы долго еще говорили о нашем прошлом, о наших благих порывах. Вдали погрохатывал гром и, прорезая темноту, сверкала молния. Тучи двигались к нам.

26 апреля. Набрав провизии... мы с утра убрались на знакомую поляну. Солнце ярко, по-летнему пекло. Писали письма, пели, дурачились, варили картошку и пили чай.

29 апреля. Сегодня родительский день. Наша хозяйка поднялась необыкновенно рано, и все утро я сквозь сон слышал ее... стряпню. Командир батальона приказал выводить роты на занятия. Люди со вчерашнего обеда еще ничего не ели. В 3-й роте чуть ли не забастовка. Мы пили чай с хозяйским хлебом. Со двора, где собирались солдаты, раздался выстрел и крик о помощи. Из-за стола мы бросились туда. Солдат Чугунов, молодой, здоровый, лежал с простреленной грудью. Товарищ выстрелил нечаянно. Унесли в околоток. Через час его не стало. Молча, словно придавленные, позанимались немного и разошлись по квартирам. Хлеба не было. За подарками к Пасхе, присланными из Красноярска, посылали в штаб. Вернулись ни с чем. В штабе идет ежедневное пьянство... В отпуск едут знакомые и любимчики. А солдаты голодают, сидят без табаку неделями... К обеду мне принесли две посылки... В Гошкиной посылке была запрятана бутылка водки. Сегодня опять праздник, но смерть Чугунова тяжело лежит у всех на душе...

3 мая. У наших хозяев большой праздник по поводу мытья мот, т. е. пряжи по-нашему. Смотанные в моты нитки на несколько дней клали в золу, потом — на горячую печь. После чего их прополаскивали на речке, сушили и они были готовы к тканью полотна. Этот день у каждой хозяйки глубоко чтился. С раннего утра Гавриловна стряпала, варила...

9 мая. Холодно. Сыро. Выпавший снег за ночь растаял, и дорога превратилась в липкую густую грязь… Вчера приехал товарищ из отпуска и привез небольшую толику спирту. Его произвели... из унтер-офицеров в прапорщики. По этому поводу была устроена... пирушка. Я отказался участвовать и до вечера сидел за письмами. Стройное пение молитвы Господней оторвало меня от письма — это рота, выстроившись под окном для поверки, пела вечернюю молитву. Молитва кончилась. Из избы пирующих вышел без шапки с улыбающейся до ушей физиономией, пошатываясь, командир роты Чернявский. Роту построили на песни… Из избы без пояса и растрепанный бежал прапорщик Патрикеев.6 «Стой», — скомандовал он роте. Те замолчали. «На месте шагом арш», — крикнул он и неверным, пьяным голосом затянул «Вдоль да по речке, вдоль по Казанке». Солдаты, улыбаясь, подхватили: «Семь девок, один я». Ну дела, подумалось. Накинув шинель, я пошел бродить на луг. Из деревни долго еще была слышна песня. Видно, гулякам это доставляло огромное удовольствие.

13 мая. Вчера вместо обещанного Красноярска выступили на позиции, чтобы сменить уставших бойцов. Прошли около 40 верст. Стемнело, пока доплелись. Кругом деревни расположены посты. Люди расставлены и зорко следят за угрюмо-молчаливым лесом, обхватившим полукругом деревушку. Жутко...

17 мая, д. Гиреевская. Третий день не переставая сыплет дождь. Нахмурилось небо и плачет, как в глубокую осень... Плачут и люди, лишаясь самого необходимого, самого существенного в крестьянской жизни. Припрятанные от красных хлеб, лошади и телеги, вынесенные на свет Божий после их исчезновения, теперь отбираются нашими. Забирают последнюю лошадь и хлеб, не считаясь, что без посева семья уже осенью будет обречена на голодную смерть. Сегодня нашли у одного мужика телегу в соломе и чуть не выпороли его, забрав спрятанное. Прапорщик Максимов7 свирепствует, наводя на жителей криками страх. Чтобы не слышать, я ушел к солдатам, попросил у учительницы букварь и учу желающих читать, считать. Сегодня вся деревня от мала до велика роет окопы. Дождь льет не переставая.

20 мая. Вчера покинули гостеприимный дом учительницы. С утра до вечера околачивались у молоденькой хозяйки Наташи и двух ее подруг — беженок Жени и Мани: пение, шутки... Они такие славные, что я не смог ни на одной сосредоточиться и ухаживать. Заметив это, Патрикеев сказал Наташе: «Вы не больно-то ему доверяйте, видите, он ухаживает за Маней, с Женей кокетничает, а вам предложение хочет сделать». Я бы и впрямь Наташе сделал предложение, она такая умная, рассудительная. Но место в ее сердце занял какой-то новониколаевский офицер. С Женей встречается Максимов. Вчера [он] вернулся от нее сияющий, счастливый. «Она любит меня», — сказал он, встретив меня... На реке ставят переправу, скоро построят мост, и мы пойдем вперед.

22 мая. Утром выступили, чтобы сменить уставших солдат-новониколаевцев. Предполагавшийся пикник с обещавшими прийти учительницами рухнул. Они встретились по дороге, погоревали и пошли нас проводить. Я шел с Маней, Женя с Максимовым. Она, бедняга, влюбилась в него по уши, а он... Эх, мужики!

<...> До деревни, где находились позиции, осталось верст десять. Идти пришлось по грязи, лошади ложились, увязая, отказывались везти. То и дело распрягали, вывозили на себе возы, запрягали и, отъехав немного, снова оказывались по брюхо. К 3 часам ночи измученные добрались до небольшой деревушки, где и заняли позицию. Выставив караулы и заставы, сели за самоварчик у добродушных старушек. Слышна стрельба нашей артиллерии, изредка потрескивают пулеметы. Сегодня престольный праздник.

1 июня, д. Никулинки. Один бог видит, что было пережито за эти десять последних дней наступления... Изнурено и измучено тело, а душа изболелась, переживая. Начались ужасные дни еще в д. Талагурт. Красные пытались ежедневно наступать на занимаемую нами деревню. То ночью, то среди бела дня вдруг выйдут из леса и обстреливают наши окопы. 28-го [мая] пошли и мы на их деревню, что находилась в 12 верстах. Всю ночь шли по топкой, вязкой дороге, вытаскивая из грязи лошадей и телеги. К свету добрались и обложили деревню. Но в самый решительный момент по телефону передали приказ отступить. Снова, проклиная все, потянулись по непролазной лесной дороге. Из деревни, откуда мы начали наступать, все удрали, боясь быть отрезанными. Оказалось, что на соседнем участке красные прорвали фронт и прогнали егерей. В полдень 29-го красные вышли из леса и обложили нашу деревню с двух сторон. Поднялась страшная канонада. Мы засели в наскоро вырытых окопах на горе и отстреливались. Когда забарабанили наши пулеметы, то красные, спустившиеся с соседней высотки к деревне, смешались и побежали обратно. Огонь усилился, а через несколько минут подоспела конница в 100 человек. Просторный луг огласился гиканьем и криком «ура». Пехотинцы бросились в атаку. Путь красным был отрезан, и они бежали кто куда, сбрасывая все с себя... Кавалеристы рубили направо и налево. Через час все кончилось. На поле остались лежать изрубленные, окровавленные трупы людей. Лес грустно молча смотрел на эту картину. Лишь деревня шумела и радовалась чему-то, рассказывая друг другу все новые вариации об этом бое.

Наша рота пошла в наступление на Святогорск. Пройдя верст 20 лесом, выбрались на холмистую, с небольшими перелесками местность и на другой день пошли в обход. Следом двинулся и весь полк. Наступление велось на всех участках фронта. Красные бежали. Кругом бухали орудия, трещали пулеметы... Обойдя деревни три, на другой день подошли лесом к укрепленной позиции красных. С холма завязали перестрелку, скоро перешедшую в ураганный огонь. По деревне, а потом и по окопам на холме начала бить наша батарея. Красные ответили артиллерийским огнем, их снаряды с грохотом, сотрясая воздух, рвались вблизи нашей цепи. Вырыв небольшие ямки, мы залегли. В деревне от попадания снаряда загорелся дом, и вскоре она превратилась в море огня. В потемках красные покинули окопы. Мы заняли их, но деревня уже сгорела. Люди, повылазив из ям, горевали, тут же бегали домашние животные. Деревня огласилась общим ревом. Кругом, ярко освещая небо, виднелись большие зарева. Там тоже горели деревни. Сотни людей остались без куска хлеба и крова.

Рано утром двинулись дальше. Деревня еще дымилась. Мужики и бабы ходили по пеплу и, палками разрывая, что-то искали. Прошли еще три деревни, подбираясь к ним с опасениями, но красных в них не оказалось. Они ночью отступили. В последней мы впервые за три дня пообедали и уснули... На пруду, где по берегу было разбросано много лодок и рыбацких принадлежностей, занялись рыболовством. Но и тут без несчастья не обошлось. Наш сибиряк богатырь Ашанцев, перевернув лодку, пошел ко дну на глазах товарищей. Бросились спасать, но только через час нашли его безжизненное тело. Тут же его и похоронили...

2 июня, д. Никулинки. Сегодня с 4 часов дивного утра хожу по кустам черемухи… Боже, какое блаженство, какое чудное это утро! Долго сидел на могиле Ашанцева и писал. Написал его родителям с мельчайшими подробностями о смерти сына… Тут же под неумолкаемый звон птичьих голосов я сплел венок на крест, принес цветов и долго еще сидел с горькой думой об этой глупой кончине. Мне все кажется, что его живым вот взяли и закопали. Вечером опять переход в следующую деревню. Опять душа полна тревожных опасений. Только и слышишь от солдат: когда наступит конец всем этим мученьям? Ведь три дня уж хлеба нет. Собираем у жителей куски, чтоб не умереть с голоду.

15 июня. <...> Вечером 3-го [июня] мы пошли в соседнюю деревню, чтобы сменить 3-ю роту с передовой линии. На следующий день красные повели наступление по всему фронту. Атакуя в лоб и подойдя шагов на 100, они под нашим огнем залегли. Но слева сбили с позиции егерей. Связь с ними прервалась, а через полчаса в тылу появилась конница красных. Нас окружили. Спасались бегством по оврагу к реке и лесу. Слева находившаяся 7-я рота оказалась отрезанной и целиком полегла. Нас же с криками «товарищи, сдавайтесь» засыпали пулями преследовавшие красные. В овраг летели гранаты, сотрясая взрывами воздух. Бросили пулеметы, шинели, подсумки, котелки и бежали, напрягая последние силы. Из кустов показались конники с обнаженными шашками, блестевшими на солнце. Остался позади всех. Пробежав немного и бросив даже бинокль, я в бессилии упал под куст. Три всадника проскакали с гиканьем мимо. Со стороны бегущих солдат раздался залп, после которого двое из преследователей упали с коней, а третий повернул обратно. Я поднялся и снова бросился бежать. Только перебравшись через реку, мы сочли себя спасенными. Рота вышла в половинном составе. К утру вернулись еще человек 20, заблудившихся в лесу, а 20 — остались убитыми и ранеными.

Назавтра, пройдя верст 40 в с. Васильевское, чтобы сменить егерей, ждали темноты. Село дрожало от рвавшихся над ним снарядов, со стороны противника трещали беспрерывно пулеметы и винтовки, а вскоре раздалось «ура». Егеря побежали, а следом и мы. На дороге сгрудились обозы, телеги, обгоняя друг друга, ломались и увязали в грязи. Ночью немного стихло. Но утром красные снова повалили густыми цепями, прикрываясь артиллерией. Долго мы пятились, отстреливаясь. К полудню противник отстал, и мы спокойно прошли верст 15 и окопались на горе... С наступлением темноты наши, окруженные красными, вновь спасались бегством в лес. При этом чуть не потеряли батарею и штаб полка.

Началось отступление по всему фронту. По тракту двигались ряда в три обозы, растянувшиеся на десятки верст, а по бокам шли люди. Войском этих изнуренных голодом и ходьбой людей назвать уже было нельзя... Смешались все части — енисейцы, новониколаевцы и егерцы. Идем ночь, день. Прошли уже все местности, что с великими трудностями... взяли в феврале... Дорогой разбрасываются тысячи прокламаций, которые тут же подбираются солдатами на цигарки. Жителей они грабят самым наглым образом. Забирают телят, лошадей для обоза. Заморенных... бросают среди поля, впрягая на их место новых. Солдаты тащат все, что попадется под руку... Хлеб на полях, особенно вблизи дороги, потоптали, потравили дочерна. Бедные… мужики боятся сказать слова. Многие, бросив домашность, тянутся тут же, сложив на телегу что поценнее из хозяйства.

19 июня, д. Загоры. Сегодня прошли около 40 верст. Войска разошлись по разным дорогам. Обозы ушли вперед, и по дороге беспорядка, как в первые дни отступления, не чувствуется. Красные уже потеряли нас и не беспокоят атаками... Проходя деревни, роты поют военные и веселые песни. Но населению известно, что мы отступаем.

21 июня, ст. Чайковская. Вышли на железную дорогу. До Перми осталось верст 50. Кругом идет спешная работа по созданию обороны: роют окопы, ставят проволочные заграждения. Но солдаты... разбегаются. Из саперной команды в составе 50 человек остались только 8. Из рот также бегут, особенно местные — пермяки.

23 июня. С утра до ночи строится оборона — блиндажи, бойницы, убежища от шрапнели и балаганы от комаров, которые тучами начинают кружить над головой. Красных пока не видно и не слышно. По слухам, они... в 10 верстах от нашей позиции. Жара стоит невыносимая. Не удивительно, что ропота и ругани среди солдат прибавилось. Только и слышишь: зачем война, на кой мне эти окопы и т. д. А крепкая отборная ругань, не смолкая, висит в воздухе. Приказы даже офицерами не исполняются... В солдатской среде распространяются слухи, что красные пленных не расстреливают и не бьют. По этому поводу якобы отдан строгий приказ Троцкого.

25 июня. Сегодня, бросив окопы, блиндажи, над которыми трудились целые ночи... отошли на ближайшую в тылу гору. Прочие части, стоявшие левее нас, бросили позицию и бежали. Одна из рот сдалась красным без боя. Нам пришлось уйти из укрепленной полосы без выстрела. Оказались в деревне Удалая с богатыми и красивыми домами, где и окопались. Тотчас артиллерия противника открыла по нам огонь. Через несколько минут деревня загорелась. Потянул ветер, и в момент пламя перебросилось на несколько домов. Крикнув людей, я побежал тушить. Но подойти было уже нельзя. Только из крайних домов удалось вытащить несколько мешков муки, машины и кой-какой домашний скарб. Скоро пожар превратился в море огня. Все убежали на вторую половину деревни, только одна старушка продолжала, на коленях стоя, горячо молиться. «Господи, спаси, прости нас», — услышал я, пробегая мимо, и почувствовал, что слезы потекли по моим щекам.

29 июня. С 25-го [июня] еще два раза отступали, окапывались, а ночью бросали все и отходили верст на 30—40, чтобы снова строить оборону. Прикрывая наш отход, следом двигалась штурмовая бригада... На рассвете подошли к р. Каме, за нею была Пермь. Со взрывом моста по реке сновали пароходы, перевозя обозы, конницу и пехтуру. Множество людей в беспорядке толпилось на берегу... В Перми остановились в Красных казармах. Не снимая шинели, пал на нары и заснул непробудным сном. Проспал весь день, а вечером один из офицеров, недавно вернувшийся из отпуска, разбудил и пригласил к распитию бутылки спирта...

30 июня. Вчера с рассвета начали отправлять обозы по разным дорогам, противник же приступил к обстрелу города из орудий. В 10 часов мы вышли из Перми. К нашему отходу город уже в нескольких местах пылал. Горел завод в Мотовилихе, горели керосиновые баржи, что-то на вокзале. Жители разбегались. Лишь оставшиеся женщины, старики и дети шныряли по улицам и пустым домам, растаскивая оставшееся имущество. С вечера 29-го в городе начались массовые грабежи. Разбили пивной завод. Пьяные солдаты пошли по магазинам, забирая все, что попадется под руку. Правда, там мало что оставалось. Магазины стояли... брошенные хозяевами. Растащили несколько вагонов обмундирования. Солдаты оправдывались: все равно ведь пропадет. Пермяки десятками покидали наши части... На лесной поляне за городом было построение: оркестр играл марш, командир полка держал речь... Противно было смотреть на эту кутерьму. Двинулись по лесной дороге. Хлеба не было, дали на два дня сухарей и по банке консервов, которые съели еще вечером... Пройдя верст 40, полк остановился в деревушке недалеко от р. Сылвы, где строили переправу.

4 июля. Четыре дня пробыли в этой деревне, роясь, как куры, на пыльной дороге и спаханных полях. Красные уже на второй день повели наступление. Мы успели уйти на гору и окопаться. Но сидеть там пришлось недолго. Справа густые цепи красных атаковали окопы егерей. Те смешались и бросились наутек. Начали обстреливать и нас с фланга. Пришлось следовать примеру соседей. Снова окопались и сидели на сухарях и воде. Вечером нас сменил 3-й батальон. Несмотря на обстрел, уходили радостные, оставив зажженную нашими снарядами д. Жуковку. Уже было не жаль обитателей, оставшихся без ничего, привыкли как-то. Пройдя верст 5, остановились в симпатичной деревушке, окруженной густым ельником, где под окнами домов быстро катилась небольшая речушка. Здесь отдохнули у добродушных мужиков на сеновале и помылись в бане.

7 июля. Вчера перешли р. Сылву по мосту, наскоро построенному у д. Троицы. По нему следовали несколько полков нашей дивизии, мы ожидали своей очереди 4 часа. За это время солдаты посетили местную земскую больницу, брошенную на произвол судьбы своими обитателями, где варварски разграбили имущество... Я зашел в нее и увидел страшный хаос. По полу валялись банки, разлитая жидкость, мази, порошки. Солдаты рылись в шкафах, ломая и перебирая склянки, не понимая написанного на латыни. По просторной приемной на детском велосипеде разъезжал солдат, а человек пять его товарищей дружно хохотали. Беспорядок и повальное воровство царили и в деревне: у кого-то курей закололи, у других — ложки унесли, самовар украли, у третьих — корову зарезали в лесу. Все видели и всем было безразлично. Тяжело стало на душе у меня...

Перейдя мост, за день и ночь прошли верст 40. Сегодня утром части [ново]николаевцев наткнулись на обходную группу противника, решившего, заняв Кунгур, отрезать нашу дивизию. Но, столкнувшись с нашими, красные отступили... Мы стоим лагерем в березовой роще. Кто-то поймал большую лягушку и, зная, как я их боюсь, принес и посадил мне на книжку. Я, бросив карандаш и книгу, убежал, а он, каналья, катался от смеха.

9 июля, г. Лысьва. Час от часу не легче. Не только день, но каждый час жизни дарит неожиданности... 7-го [июля] случились важные события: только положил в мешок свою книжку и позвал Максимова на озеро умыться и собрать земляники, как позади нас раздались три выстрела. Через несколько минут выстрелы прозвучали снова, пули просвистели над нашими головами. Одновременно из кустов, к которым мы уже подошли, грянули залпы. На бивуаке началось столпотворение. Люди бросались из стороны в сторону, офицеры призывали к порядку, лошади разбежались. Кое-как собрались и двинулись к лесу, где обнаружили... трупы офицеров. Их было семеро, все из учебной команды, некоторые исколоты штыками. Учебники, отстреливаясь и махая кому-то шашками, отходили в лог. Наша цепь стояла, с недоумением наблюдая за их действиями. Командир батальона капитан Полонский8 направился к учебной команде выяснить ситуацию. Но по нему ударили выстрелы, и он повалился с лошади. Мы поняли, что в полку началось восстание. Вскоре около 100 учебников скрылись в лесу. Стало известно, что выступление имело место в Барнаульском и Ново-Николаевском полках, которые стояли на позиции впереди нас. Офицеры-новониколаевцы бросили полк, батарею и обозы и тем самым спаслись. В Барнаульском же — сопротивлялись, и там есть убитые офицеры. У нас погибло 13 офицеров и 5 солдат. Собравшись, мы спешно двинулись на Лысьву. Сделав за два дня 80 верст, вчера поздно мы пришли в нее. Все тело ноет и болит, но слух, что мы едем куда-то в тыл на переформирование, придает бодрости и духу. Пишу уже в вагоне в ожидании отхода поезда.

Лысьву, вернее завод, где производились снаряды и посуда, постигла участь Перми. Его разграбили. Солдаты натащили вагоны котлов, ведер, тазов и мисок, имущества служащих — узлы одеял, скатертей, белья. Приволокли швейную машину, самовар, подушки, альбомы и шторы. Полковник распорядился награбленное отобрать, а мародеров выпороть. На берег реки наносили большую кучу всякого добра, а на мост поставили часовых. Солдаты, узнав об этом, стали бросать наворованное на улицах города.

13 июля. Сегодня день моих именин, а дома престольный праздник. В деревне к вечеру гости съедутся и пойдет пир горой. Вот проходит у меня уже 4-й праздник не дома, а бог знает где. Двигаемся поездом пятый день, а отъехали всего сотни четыре верст... Станции загружены поездами с войсками и беженцами.

14 июля. <...> Свернули с Горно-Заводской на Алапаевскую ветку. Эшелоны идут, точно телеги по шоссе, только в одном направлении, один за другим. На каждой станции часами ждем очереди отправиться. Слухи носятся самые разнообразные, к примеру, что ожидается новый переворот, поэтому наша северная группа снялась с фронта... Говорят, что в высшем командном составе творится что-то неладное и назревает великое, грозное. Даже наш полковой штаб чего-то боится. Ночью перенесли к себе в вагон пулемет, пригласили офицера-пулеметчика. Сегодня с нами едва не повторилась история с Барабинским полком. Мы чуть не налетели на остановившийся впереди эшелон. Мчались под уклон на всех парах. Машинист дал тревожные гудки, и люди полетели кубарем из вагонов. Крушения не было, успели затормозить. Но из-за сильного толчка до 70 человек оказались ранеными. Одному сломали ногу. Около 10 серьезных вывихов и ушибов. Остальные пустяки-царапины, как вот и у меня на руке.

18 июля. <...> Когда кончится эта наша черепашья езда, бог знает. Час едем, 10 часов стоим... Пользуясь каждой остановкой, брожу по полям и рощам, собираю ягоды, цветы. Сегодня, возвращаясь и проходя мимо паровоза, невольно подслушал разговор кондуктора с солдатами. Надо ехать, говорит [он], не то ваши офицеры заплачут опять. Им в Перми вставили пропеллер, ну они и не могут... не двигаться. Бегут. В ответ послышался хохот солдат... Горько и обидно мне было слышать их злые насмешки, но что я мог сделать... Все последствия этой войны сваливают на офицеров...

<…> В крайнем дому нас угостила радушно... старушка. Давно мы не видели таких добрых стариков, какие живут, кажется, только у нас в Сибири. С каким удовольствием мы поели окрошку с хорошим квасом, сметаной, яйцами и луком и попили чай со сдобной булкой в ее чистенькой комнатке, уставленной цветами. Пили, пили чашечками, да и прозевали эшелон. Добежали до него, а поезд уже быстро разошелся, ребята успели ухватиться и запрыгнуть, а я, нагруженный, покатился на песок. Уже вечером догнал я свой состав с эшелоном беженцев.

23 июля, с. Яр [Тюменской губернии]. Наконец-то наше мытарство закончилось, отдохнем душой и телом. Вчера вечером дотянулись до Тюмени, высадились из вагонов и уже ночью пришли в с. Яр, что в 10 верстах по р. Туре, где и разместились по домам9.

Город произвел странное впечатление. Несмотря на то что о красных здесь не слышно, жители куда-то собирались, бегали по улицам, торопились. Закупив по сумасшедшим ценам лошадей и сложив манатки, они нескончаемыми вереницами потянулись по дорогам вглубь Сибири. На транспорт попасть было нельзя. А над этим непонятным хаосом парили аэропланы...

За городом на привале нас выстроили. К полку подъехал на гнедой кровной лошадке корпусной генерал Пепеляев10. Кругом зашептались, поднялись. Поздоровался, проезжая по фронту, отдельно с каждым батальоном. После приветствия он попросил нас сойтись подружней и сказал небольшую речь. Оратор он плохой, но какой искренностью дышали его немногие слова, с каким чувством произносилась каждая его фраза. Говорил старое, знакомое нам, однако солдаты слушали со слезами на глазах: «...Что значит моя маленькая жизнь, когда гибнет Родина, да ну ее к е… матери и жизнь эту... Еще раз [хочу] спросить, могу ли я еще надеяться на вас, сибиряки?» «...Верь нам», — загремело кругом в ответ. «Я верю вам, — заключил он. — Идите с Богом». Сопровождаемый двумя солдатами, не отличавшимися от него одеждой, наш командующий отъехал от полка. Вслед ему понеслось громовое «ура».

28 июля. Забросил дневник свой, шатаясь с утра до ночи по полям и лесам. То на покосе с дедом, у которого мы живем, то за ягодами. Хорошо! Ох как хорошо!.. Меня окружают родные милые картины... Сегодня делал смотр нашего полка генерал Мальчевский11. Он почти не изменился. Разве седины добавилось в его польских усах. Долго говорил нам о нашей былой славе и о нашем бесчестии, позоре в последнее время. Волновался, кричал, но сказал очень неглупо... разнося в прах изменников и предателей. По окончании речи ему долго кричали «ура». Потом полк церемониальным маршем под звуки оркестра стройными рядами прошел мимо него и толстущего генерала, проследовал по селу, приводя всех стариков в неописуемый восторг. Музыканты и сейчас дуют перед домом, где обедает начальство. Завтра, наверное, начнутся занятия...

31 июля. <...> Мне рассказали исходящую от Шмандина12 новость, что мы находимся накануне великих событий. В России уже объявлена монархия. И Семёнов, и Колчак пришли к соглашению и хотят войти в тесный союз с Японией, которая обещает поставить войска для уничтожения большевиков и водворения монархии. В Германии также объявляется монархия, и она войдет в союз с Россией и Японией... В Ялуторовске, по словам очевидцев, страшная паника. Всем еще 7-го [июля] было приказано выехать из города. Красные, по докладу конных разведчиков, построили мост через Каму и доходят вплоть до Екатеринбурга. Вечером вчера ходили на смотр. Приезжал Зиневич13, командир дивизии. Новые бойцы прошли хорошо, но винтовки заряжать не умеют. В длинной речи к нижним чинам он говорил все о том же Учредительном собрании, о победе над большевиками. Заканчивая ее, он спросил солдат: способны ли они сражаться самоотверженно как ранее? В первых рядах ответили положительно, а в задних...

9 августа. Всего вдоволь. Объеденье одно. Жители к нам относятся радушно, особенно [женщины], которых слово «солдатик» приводит в умиление. Когда рота идет с песнями, то все плачут, хотя и песня веселая. Особенность здешних жителей — их солидность. Почти все старики и бабы толстые-претолстые, важные такие. Старики с седыми бородами и головами, а бабы грудастые, вводившие Сильку Патрикеева при встрече в возбудительное состояние... Ходили рыбачить неводом на озеро. Поймали ведро щук и карасей... Очистили, нажарили с яйцами, натрескались и валяются все, точно поросята, вспоминая минувшие дни и битвы, где вместе рубились они. Меня выбрали начальником хозяйственной части и вручили 1000 рублей денег на ведение хозяйства. Я закупаю картофель, огурцы и яйца. Прикрываясь делами по хозяйству, иногда не хожу на занятия и развожу балясы с женщинами... В Омске, по словам командира полка, все трещит и рушится.

13 августа, д. Кутырево. Все были уверены, что после смотра нас направят на позиции. Но уезжать из деревни, где так славно обжились и завели себе Маш, Дуняш и Катюш, страшно не хотелось. Вечером в воскресенье только я подмигнул чернобровой Клашеньке и хотел удалиться от людского глаза подальше, как стало известно о выступлении в 6 часов утра. Надо собираться. Мигом уложили вещи на возы и под звуки оркестра, провожаемые ротой
девок и солдаток, тронулись в путь. На второй день пришли на станцию и, разместившись на площадках человек по 60 на каждой, словно дрова, поехали на Ишим. Не доезжая его, высадились на ст. Голышманово и заняли д. Кутырево...14

15 августа. Ну и скучно это Кутырево. Живой души не увидишь. Вчера был праздник, а деревня оставалась пустой. С досады сел играть в карты и проигрался... Красные заняли Ялуторовск. Наши бегут. Ходили на стрельбы. Новобранцы плохо стреляют. Иной со слезами на глазах трясется.

Кругом восстания, бегство на фронте, а правительство Колчака все еще на что-то надеется. Здесь никто уже не верит в победу. Думы, эти черные думы... не дают долго... заснуть мне в эти чудесные лунные ночи.

18 августа. Утром я был назначен помощником дежурного офицера по полку. В штаб привезли почту — куля три писем... Вчера вечером командир полка Журавлёв15 собрал всех офицеров на лужайке и долго беседовал. Говорил о скором наступлении, о его возможном печальном исходе... Крадут вагонами сахар и обмундирование, а мы ходим голодными и оборванными. Поговаривают, что Мальчевский присвоил енотовые шубы и золотые изделия, находившиеся в ломбарде...

21 августа. Солдатам негде даже укрыться от дождя. Мы, офицеры, и обозники занимаем крайнюю в деревне бедную и полуразвалившуюся избушку. За неимением места в хате спим под крышей...

24 августа. С утра узнали, что ротным назначают капитана Романова16, который ранее командовал нашим батальоном и вернулся из отпуска.

15 сентября, г. Ишим. Вчера, пройдя верст 15, вышли к железной дороге и остановились в небольшой переселенческой деревушке, заселенной украинцами. Станция Голышманово, говорят, уже занята нашими конными частями. Красные убирают с линии все войска, перебрасывая их на север в обход Ишима. Жители встретили нас здесь косыми, недобрыми взглядами, нередко выговаривая за несправедливое отношение к крестьянам. Красные два дня тому назад вышли отсюда, оставив о себе хорошие отзывы. Наши же как вошли, так все огороды обшарили, плетни попалили и сено увезли. «Да за что ж вы воюете?» — вопрошала старуха, вытирая передником слезы...

К вечеру вышли из деревни на разъезд и на площадках покатили в Ишим. Дул сильный холодный ветер. К рассвету мы были в городе и строем шагали по спящим еще улицам. После долгих переговоров с хозяином квартиры нам чуть ли не с помощью плети удалось отвоевать комнаты, обставленные с буржуйским вкусом, и поместиться. Солдаты заняли пустой дом во дворе. Спать не хотелось, и мы целой компанией повалили в город. Он, как и все сибирские города, мал, грязен, небогат и даже в 12 часов дня казался пустым. Жители ввиду надвигавшейся опасности покинули его... Хотели зайти к парикмахеру, но не могли духу набраться. В волосах у нас развелись уже вши. Стыдно. Побродив часа два и купив на базаре масла, сыру и семечек, вернулись на квартиру чаевничать... Комнаты нам хозяином, получившим выволочку от нашего начальства, были очищены, и прислуга к чаю подала посуду и молоко.

18 сентября, д. Преображенская. Не успели попить чай, как прибежал посыльный за нашим ротным... Стало известно, что в 5 часов утра полк выступает на Тобольск по тракту, чтобы выбить красных, занявших село по нему в 20 верстах от Ишима. До свету покинули сонный городок, где ни отдохнуть, ни помыться в бане не удалось. За трое суток прошли 80 верст, опустошая огороды, растаскивая овес и сено. Красные, забрав всех лошадей у мужиков, удрали на Тобольск17. Устали все чертовски. Сегодня до обеда отдыхали и мылись в бане. После обеда прошли еще 20 верст и заночевали. Завтра переход назначен в 26 верст до большого села, где, говорят, засели красные и ждут.

20 сентября, д. Орловка. Нас бы очень много осталось лежать... До села, на которое мы наступали, было 4 версты чистого поля. Выйдя из леса цепью, атаковали его в лоб. 2-й батальон пошел в обход... На нашу залповую стрельбу из села отвечали редкими ружейными выстрелами. Решив, что красные засели и поджидают поближе, мы шли перебежками. Одного солдата в роте ранили, в разведке пали трое. Когда до села осталось с полверсты, огонь из него смолк. Оказалось, что в с. Кротовском была лишь разведка красных, которая, собрав сведения о противнике, смылась. Красных было много, но они, по словам жителей, еще вчера с орудиями и пулеметами ушли. Заночевали. Усталый и грязный, я не разуваясь прилег на лавку и тут же уснул... Проснулся после дикого сна. Убьют или ранят, думалось мне. Вчера еще не успели войти в село, как где-то у кладовки солдаты сбили замок и утащили варенье и сметану. К вечеру покинули село и в 5 верстах заняли деревушку. Она стояла в глухом лесу и была покинута жителями. Наш «дикий барин», как прозвали солдаты нового командира батальона, послал разведчиков в соседнюю деревушку. Спать не хотелось, сел писать. Ребята улеглись и храпят на всю избу.

22 сентября. Вчера после обеда батальон двинулся в наступление на такую же деревушку в 4 верстах. Я был послан с 3-й ротой, которая пошла в обход и вышла в тыл красным. Окопавшись, открыли залповый огонь. Красные в ответ стреляли из пулеметов и ружей. Было начала стрелять и наша батарея, но затем замолкла. Темнело, начался дождь с холодным ветром, а стрельба не смолкала. Нас и красных разделяло лишь ровное пшеничное поле. Но атаковать побоялись. Опасались атаки с фланга, связь не могли наладить. Прошло три мучительных часа. Никто из посланных связистов не возвращался. Положение становилось все неопределеннее и страшнее. Все ругали штабных и комбата. Когда же узнали, что командир 2-й роты Чернобровин18 отвел свою часть в тыл, то разорвали бы его. В темноте тихо пошли обратно. Пулемет разобрали и несли на себе. Вышли на тракт и вернулись в прежнюю деревушку. Там все спали, решив, что мы попали в плен.

24 сентября, с. Кротовское. Вчера в 4 часа утра двинулись в наступление на д. Александровку. Наша рота была на левом фланге, в густом лесу. Недалеко от шоссе красные нас обстреляли и ушли в деревню. Мы тихо продвигались следом. Вот и деревня: слышен разговор, лай собак. Но тут перед нашей цепью затрещали выстрелы. Попадав в траву, люди начали окапываться. Я прилег за березку, ожидая появления красных... Овладевала преступная мысль прострелить себе руку. Но тут что-то тяжелое ударило меня в левую ногу. Оказалось, что я ранен пулей, пущенной рикошетом. Пополз в направлении перевязочного пункта, где стояли подводы. Только к 2 часам ночи с грехом удалось добраться до него. Утром приехали в село. Раненых в тот день насчитали до 30 человек, между ними был и наш ротный командир. Нас всех отправили в Ишим. Убитых, человек 6, похоронили здесь же...

2 октября. В госпитале полно раненых и больных, которые находятся на попечении сестры — большеносой типичной еврейки. Грязно, коек нет, сделаны из досок нары с соломой, покрытой холстом. Здесь вот один около другого и валяются больные... Третий день под дождем тащусь по грязной дороге в полк. Он, говорят, ушел на ст. Голышманово три дня назад, а ехать туда 70 верст.

6 октября. Наконец-то, после 5-дневного перехода в 300 верст, я добрался до родной роты. Соскучился немало о ребятах, соскучились и обо мне. Поместившись в одной избе, солдаты, измученные ночными переходами, спали прямо на полу, на лавках, печи и полатях. Словом, изба производила впечатление мертвецкой, но все же я благодарю провидение за благополучное возвращение.

8 октября. Вчера полк ушел на позиции. Командиром роты после Романова, раненного под Александровкой и уехавшего в Красноярск, стал Максимов. Все мои товарищи побывали в отпусках, резервных ротах и командировках. Я же никуда ни на день не отлучался из роты. Поэтому меня, как офицера, бывшего более других на фронте, оставили отдохнуть в обозе... Мишка, черт, уехал вчера в Ишим для обучения вновь призванных мужиков. Ну и рад же он!

10 октября, д. Костелево. Еще день пробыл здесь. Много наших ранено и убито. Максимов заболел и, передав роту Моисею, уехал в госпиталь. В ночь поеду и я. Пропадать, так на миру.

12 октября. Стоим всем полком среди поля и ждем чего-то... Вчера отошли на новую позицию19 и сидели весь день в окопах рядом с Барабинским полком. На его участке красные дважды наступали. Барабинцы то отходили, то снова возвращались, а мы сидели по окопам и наблюдали. Канонада не умолкала до ночи. С нашей стороны били 10 орудий. К вечеру подошел отряд Красильникова20. Егеря и мы дважды сходились с красными в штыки. Наконец, противника сбили с позиции. Он бежал, оставив трофеи и раненых. Нас вечером отвели в армейский резерв.

Тихо сегодня, лишь изредка на линии железной дороги ударит раз-другой орудие. Ребята поснимали рубашки и бьют вшей, рассказывая сказки и анекдоты. Гремят взрывы дружного молодого хохота. Наших офицеров осталось только четверо — Моисей, Чернявский, Гилев, Патрикеев и я. Все спят, зарывшись, точно свиньи, в сено.

18 октября. Третий день живем на позиции, расположившись в глубокой канаве. Понастроили избушки-землянки с вырытыми печками вроде камина с пробитым отверстием для дыма. Я вошел в компанию с двумя стрелками моего взвода, веселыми ребятами-татарами. Землянку устроили такую, что она служила образцом для всех. И печь не дымит, и имеется кушетка, стул и нары. Не переставая потрескивают дрова...

Красные не наступают, наши тоже молчат. Прошел слух о снятии нашей дивизии и отправке полков в свои города на переформирование... Обмундирования нет. Вся рота ходит босиком... Вчера наше житие-бытие ознаменовалось приездом Пепеляева. Приехал под вечер, поздоровался, спросил о пище и обмундировании. Обошел наш участок и… Вся его кавалькада помчалась по дороге обратно.

28 октября. В той канаве, где было тепло устроились, нас... сменили красильниковцы. Мы ушли в резерв и два дня поблизости от железной дороги рыли землю, устраивая землянки, углубляя окопы. [Казалось,] крепко засели в окопах с проволочным заграждением и артиллерийским прикрытием из 40 орудий. Наступление красных по чистому полю было немыслимо. Однако это не помогло. Дня через три красные поперли так, что мы к вечеру бросили окопы и сломя голову бежали на другую сторону села. От рвавшихся снарядов все кругом гудело. Разрывы их в цепях красных поднимали землю с людьми выше берез, но они как ни в чем не бывало двигались на наши окопы. Достигнув проволочного заграждения, они с криком «ура» бросились на нас. Мы побежали толпой, обгоняя друг друга, бросая шинели, мешки и винтовки, и остановились уже за рекой, где залегли в березовой роще. Вечерело. В селе кое-где горели дома, выли собаки и кричала домашняя живность. Простояли ночь без сна и голодом, окопались. Днем около десятка солдат было ранено. Руфиму Мальцеву пуля угодила в грудь. Бедняга только что вернулся из отпуска по ранению, на Пасху женился и вот...

Прошли день и ночь, поели супа, а наутро заметили цепи в лесу. Поднялась стрельба. Красные с криком бросились вперед. Я прилег в окопе и начал было стрелять. Гляжу, наши уже бегут, мелькая между берез, побежал и я. В деревне командир полка пытался со своим штабом задержать роты. Но солдаты бежали еще верст 6, с пеной у рта падали и оставались лежать. С трудом вставая, по ужасной грязи и под дождем шли куда-то. После пяти тревожных дней, осилив 50 верст и достигнув с. Сорокино, мы смогли нормально поесть и спокойно уснуть.

31 октября, д. Быстрая. Проходим старые, кровью добытые места. Сидим в деревне, которая месяц тому назад 12 раз переходила из рук в руки. Так же, босые и оборванные, мы мокли под проливным дождем, но были сильны духом и дисциплиной. От усталости или из-за наших доморощенных стратегов — разобраться трудно — наша армия дезорганизована. Вчера ночью человек 20 красных, стреляя залпами, пуская ракеты и крича «ура», объехали с двух сторон деревню, где отдыхал Барабинский полк. В панике заставы бежали, не предупредив спящих солдат. Все бросились из деревни кто куда, забыв пулемет, обоз и кухню. Наши также от двух-трех выстрелов все бросают и бегут. А разговоров и ругани — боже мой. Доходит порой до смешного. Вечером приходит в цепь командир батальона и, собрав всех офицеров, объявляет своим картавым языком, что ночью наша артиллерия откроет огонь, а мы должны ее поддержать... Поздравим, говорит, красных с годовщиной Октябрьской революции. Сказано — сделано. В 3 часа ночи с. Сосновское содрогнулось от взрывов. Затрещали пулеметы, мы орали «ура». Но вот все стихло. Минут через 15 красные открыли такой же огонь. Темноту над селом прорезали ракеты. Близко от нас раздалась стрельба из пулемета и залпами, еще ближе — мощное «ура». Наши, как испуганное стадо овец, бросились бежать...

3 ноября, ст. Ишим. Вчера наконец-то добрались до долгожданных вагонов и поехали в Ишим.21 В одной теплушке поместилась вся рота — 62 человека. Теснота невообразимая, холодно, грязно... Сегодня всю ночь пришлось трястись у разложенного в вагоне костра, утирая рукавом слезы от едкого дыма.

5 ноября, ст. Драгунская. За 4 дня не проехали и двухсот верст. Тянемся... на много верст эшелон за эшелоном. На улице как-то вдруг с первым же снегом повеяло сильным северным ветром. Хорошо, что ребята на одной из станций умудрились достать печку, и обитатели вагона избавились от дыма. Теснота ужаснейшая, но терпимо. Все фронтовые полки едут. Кто же остался воевать? Ишим уже занят красными, Омск эвакуируется. Черт их знает, что там опять задумали наши бюрократы. А наши мудрые вожди придумывают и пишут людям в роты новые и новые бумажки. Словно маленьким ребятам обещают конфетку, если они будут паиньками.

11 ноября, ст. Барабинск. 16 дней едем, а половину пути преодолеть не можем. По 30—40 верст делаем в сутки. Один за другим проходят дни... Теснота, духота, особенно ночью — это что-то невозможное. Вчера ночью меня вырвало от поднявшейся вони. Каждое утро, просыпаясь, снимаешь и тщательно обыскиваешь одежду, давя и выбрасывая за окно сотни... вшей... У солдат их еще больше... Время проходит в картежной игре и спанье, иногда поем всем вагоном. Частенько Чернявский угощает нас своими романсами или исполняет «Вечерний звон». Выходит очень красиво. Но все мы уже порядком надоели друг другу, а до Красноярска еще далеко.

16 ноября. Ползем по 50—100 верст в сутки. Все боятся тифа. Еще третьего дня у нас был один больной, а сейчас половина стрелков валяется в жару с бредом и криками...

18 ноября. Вчера 6 больных удалось поместить в летучку, а сегодня заболело еще четверо. Болит и у меня голова. Ухаживая, я заразил и себя, наверное. Если не свалит, то благодаря моей крепкой натуре. Омск, наверное, сдан. Что ждет в Красноярске? Тревожные мысли не выходят из головы... Добыть паспорт, рискнуть, что ли, и сойтись со своими охотниками. Тут не могу больше оставаться. Хуже во всяком случае не будет.

25 ноября, г. Красноярск. Красноярск встретил нас холодно, безучастно. Ни одна живая душа не встретила. Приехали ночью на 21-е. Но простояли в вагонах до 23-го, ожидая предоставления квартир. Только к ночи 25-го, грязные, в лохмотьях, мы, с оркестром пройдя город, направились в с. Ладейки, что на другом берегу реки в 10 верстах от города. 3/4 солдат роты слегли от тифа в госпиталь. Отпуск не дают. Красноярцы живут преспокойно. Тогда как везде восстания и фронты... Из дому утешительного ничего, разве то, что... мои хлопоты об открытии школы в Айтате увенчались успехом... Если поеду домой, надо не забыть купить ребятишкам в подарок карандашей и тетрадей.

2 декабря. Славно обжились у Анны Матвеевны, словно у себя дома спалось на ее постелях и елось за ее хлебосольным столом. Вчера черт принес артиллеристов и нам было приказано очистить занимаемый участок для них. Избы нашли плохие, а хозяева еще хуже, неприветливые и злые.

6 декабря. Пришли собирать пожертвования на венок Мальчевскому. Умер от тифа. Меня словно кольнуло что. А ведь сколько он крал... на миллионы одного золота набрал в пермских ломбардах и… умер. Осталось все, и пожить не пришлось...

12 декабря, с. Ладейки. Наконец-то я выбрался из полка. В субботу на той неделе пошел вновь к командиру полка с твердым намерением дожать его. И он разрешил мне отпуск бессрочный... Утром назавтра, собрав свои манатки, уехал к дяде и на его лошади ночью на третий день приехал домой... Своих-то и я не боюсь, [они] ничего не сделают и не выдадут, но меня страшно пугает эта наша самоходня несчастная... Изменился я, не бьется уже сердце при приближении к родному Айтату, как раньше бывало. Точно не домой я вернулся после всего пережитого, а в одну из деревень, как на фронте. Сердце очерствело, пусто на душе. Мама состарилась еще больше...

20 декабря, д. Айтат. Дни бегут незаметно. То хозяйством занимаюсь, то в школе с ребятишками вожусь... А вчера так весь день прозанимался, отпустив учительницу в Мурту. Третьего дня с Ольгой Александровной у соседей крестили дочь. Она еще молодая красивая женщина. Немудрено, что мы скоро сдружились. Вчера, затаскивая парты в класс, она назвала меня «Петенькой» и стушевалась, как гимназистка. Я сделал вид, что не расслышал… Фельдшер обещал... дать удостоверение о болезни, значит, можно пожить до Рождества дома, а там… Паспорт получу, и вольный казак.

9 января 1920 г., г. Красноярск. Город... наводнен войсками разоруженной «белой» армии, пришедшими советскими войсками с запада и войсками Щетинкина из Минусинска. Люди бродят днями голодные, полубольные из дома в дом, прося кусок хлеба или обогреться. В худшем положении находятся... лошади. Бедные, заморенные животные слоняются по улицам, как тени, отыскивая соломины на дороге. Сердце разрывается, глядя на них. А их тысячи. Куда ни глянь — всюду лошади и лошади… Ходил сегодня в штаб своего полка, где решил записаться и служить верой и правдой в новой, советской армии, в ее 4-м советском Енисейском полку... Максимов выбран ротным, Силька и Мишка — взводными, а я остаюсь начхозом роты. Рота стоит заставой при въезде в город. Все проезжающие обыскиваются. Казенное имущество и оружие отбираются. Словом, идет грабиловка. Ребята по 3—4 револьвера завели, лошади, седла, английские сукна, шубы... Столпотворение какое-то. Офицеров, не признающих советскую власть, сажают в тюрьму. Полна уже, говорят.

10 января. Да, выход один — это поступление в Красную армию. Скрываться? И с чем?... В деревню уехать — каждый встречный может бросить упреки... Ушел к ребятам в роту... Гуляй, Митька, пока…

11 января. Быстро же я отгулял. Вчера еще успел съездить к дяде в город... а вечером принесли приказ о разоружении нашего полка и сдаче всего имущества, за исключением пары белья и верхнего платья, в полковой цейхгауз. Сегодня будут выданы всем стрелкам документы, и кто куда. На все четыре стороны. Перед роспуском все пойдут на митинг. Хотят, видимо, из добровольцев создать новую бригаду, а нам не верят. [Прежний] командный состав пока остается на месте, а после окончательной ликвидации части всех загонят, говорят, в городок, в лагерь военнопленных, и бог их знает, что там еще станут с нами делать... Вчера весь вечер шутили, дурили со своими хорошенькими хозяйками... а ночь не спалось, черные думы не идут из головы. Опять тот же вопрос встает: «Что-то будет, что-то будет?»

15 января, д. Кузнецово. Вчера поздно ночью из штаба полка получил бумажку, в которой указано явиться завтра утром с 30 молодцами в распоряжение комиссара по сбору и ликвидации колчаковского имущества... Товарищ Крутуха принял меня очень любезно и объявил, что сегодня мы выступаем с 3 тысячами лошадей по Иркутскому тракту. «Прикажите своим молодцам словить хороших лошадей и седлать». Я вышел во двор. Он был полон лошадей, голодных, еле волочащих ноги. Бедные животные шатались из угла в угол, грызли стены, падали и дохли... Часа через два мы выехали. Не успели из города выгнать хвост нашего табуна, как случилось нечто ужасное. Лошади, не видевшие неделю воды, бросились на Енисей к прорубям и полыньям. Отогнать их и восстановить порядок не было сил. Лошади давили друг друга и сваливались в воду. Скоро проруби и полыньи наполнились телами животных. Другие сошли с дороги на лед и попадали... Только к вечеру, оставив половину [животных] на реке, остальных погнали дальше. На намеченный станок... где была заготовлена солома для корма и квартиры, приехали часов в 11 вечера. Я простыл, будучи верхом, морозит...

18 января, с. Маганское. Так и есть, я заболел. Видимо, тиф. Лежу третий день в крестьянской избе. Ребята, оповестив соседние деревни, раздают лошадей мужикам. Вчера ночью думал, что умру. Жар. Спасибо старику хозяину. Он помогал. Всю ночь ходил за мной. А днем надо писать расписки мужикам о взятых лошадях.

4 февраля, г. Красноярск. Отлежав неделю, две недели как приехал, болтаюсь у дяди. Было еще три сильных приступа, но, благодаря уходу сестры из госпиталя Раи, кое-как перенес и начинаю ходить. Ослаб, сил нет, похудел до неузнаваемости. Умерла тетка. Горе дяди, неутешное горе этого обиженного жизнью человека, бесприютность девчат доконали меня окончательно. Малокровие развивается с каждым днем. Доктор велит ехать в деревню... Удалось достать отпускной документ. Счастливый, еду завтра к маме. Полк, кажется, расформирован по разным командам. Не знаю о судьбе ребят. Война на востоке разгорается. Чехи и остатки колчаковской армии сопротивляются где-то за Канском. Здесь понемногу все прибирают к рукам.

15 февраля, д. Айтат. Добрался наконец и снова в своем родном Айтате. Мама несказанно рада моему приезду и не знает, что мне приготовить поесть из молока, т. к. я, кроме молочного, ничего есть не могу. Соседи ежедневно посещают. Друг покойного отца рассказывает нескончаемые приключения из своей с отцом военной и охотничьей жизни. Местные власти, несмотря на пятидневное пребывание, пока оставили меня в покое.

20 февраля. Тихо, грустно порой от этой монастырской тишины. Время убиваю в работе или чтении книг. Нет желания общаться. Недаром же муж Ольги Александровны вчера назвал меня флегматиком. «Может быть, и так,— ответил я. — Жизнь сделала таким. Вы ведь не пережили того». Разговор вышел какой-то злой, как с моей, так и с его стороны. А вечером Ольга Александровна попросила не обращаться к ней в присутствии мужа. Хотел объясниться с ним, да ну его ко всем чертям, дурака. Надоели мне эти ревности. Словно я красавец какой. Ну и глупы же все эти молодожены... Дядя очень плох. Вчера принесли телеграмму...

27 февраля. Дня четыре назад получил из волости бумагу, в которой предлагалось бывшим офицерам... в трехдневный срок явиться на учет в военкомат. Воспринял это известие с равнодушием. Но когда мне сказали, что военком и мой старый враг А. Ковригин спрашивал о моем выезде в Мурту для постановки на учет, меня немного покоробило. Ведь он может меня арестовать, хотя я уволен до выздоровления. Придется собираться куда-нибудь.

6 марта. Вчера привезли письма из Красноярска, которые меня оживили и успокоили. Поехал в Мурту и зарегистрировался. В опросном листе на вопрос о признании советской власти написал «сочувствую» и дал свой адрес. Этот лист вроде анкеты, которую отправят в Красноярск, а там что скажут, не знаю. Да черт с ними. Хуже не будет, что было уж.

Дни проходят в работе по хозяйству, некогда и почитать, а вечера — на собраниях односельчан. Нет дня, чтобы Ефим, здоровенный дядя, с такой же дубиной в руках от собак, осаждавших его, не кричал, шагая улицей: «На сход, эй, Петро Павлинович, на сход иди, прочитай там». Иду, читаю и пишу ответы на бесконечные требования овса, муки и сена на нужды Красной армии. Мужики гнутся, кряхтят, да везут.

На днях наблюдал случай, лишний раз доказывающий отсталость и сохранившееся грубое отношение к женщине моих сородичей. В деревне уже три недели, как стояла красноармейская часть. Красивые, чистые и бойкие ребята сразу заняли первое место у местных красавиц. Начались ссоры с нашей молодежью. Когда же солдаты собрались уезжать, то легкомысленные девахи собрались следом. Уход одной из них открылся, ее нашли у красноармейца и избили до полусмерти. Возмущенная толпа человек в сто, подгоняя кулаками и сопровождая беднягу боем в заслонку, гиканьем и воем, повела ее по деревне, а она, заливаясь слезами, все цеплялась за шинель уходившего и кричала: «Миша, Миша, заступись, убьют». А толпа неистовствовала...

14 марта. Быстро и неудержимо летит время. Работы хватает: то коров кормить, лошадей и ягнят, то телят поить. Встанешь в 4 часа и до 4 все ходишь...

1 апреля. Слава Всевышнему, самую тяжелую и нудную работу кончили: измолотили весь хлеб. Уж и поработал я эту неделю. Измаялся вконец...

4 апреля. Боже ты мой милосердный! Неужели умер дядя, неужели убит Георгий? А говорят, что это так. Мама извелась... Нелегко и мне, вместо предполагаемого отдыха — в душе страдания за своих близких и за себя. Заклейменный печатью офицера, я изгнан даже из среды мужиков. «Ты — буржуазия, кулак, колчаковский наймит и офицер», — слышу от них. Мне стало нельзя присутствовать и высказываться на собрании. Мало того, за мной следят, хотят в чем-либо замешать, чтобы арестовать и отправить отсюда. Вчера арестовали учительницу Ольгу Александровну за то, что она по дороге из Красноярска в споре с кем-то прямо высказала свое мнение о существующей власти. Сегодня, говорят, отправили ее из Мурты в тюрьму... Школа осиротела. Книги ребятишкам меняю пока, но… Очередь на арест висит над головой, и чувствуется ее близость с каждым днем, хотя и не за что. Эх ты, доля злая.

[Последняя страница, без даты.] Как много прошло времени, больше месяца я не заглядывал в свой дневник... Хотя что и писать-то было, так однообразно, тихо проходит жизнь. Работаю с утра до ночи, ни о чем не мечтая, ничего не жалея. От грубой и тяжелой работы огрубел я как физически, так и духовно. Руки грязные, мозолистые... Я ушел в себя, я одинок, но счастлив, что меня пока оставили на свободе. Ведь всех арестовали уж, а я…

1 Газета «Труд», 1918, 1 августа; альманах «Белая армия. Белое дело», 2003, № 13, с. 30—42; 2015, № 22, с. 13—17; Симонов Д. Г. «Белая Сибирская армия в 1918 году», Новосибирск, 2010.

 

2 Финьковский Сергей Григорьевич — прапорщик, окончил 2-ю Иркутскую школу прапорщиков 20 декабря 1917 г. (Примечания здесь и далее даются по изданию: Сибирский исторический альманах. Т. 2. Сибирь на переломе эпох. Начало XX века. — Красноярск, 2011).

 

3 Никитин Борис — штабс-капитан. Награжден орденом Св. Владимира IV степени с мечами и бантом.

 

4 Чернявский Иван — прапорщик, в июне 1919 г. произведен в подпоручики. Награжден орденом Св. Станислава III степени с мечами и бантом.

5 Шеллер-Михайлов А. К. — русский писатель-демократ 60—90-х гг. XIX в., автор злободневных и популярных романов, содержащих прямую критику паразитирующего дворянства, никчемной, прожигающей жизнь молодежи, искреннее сочувствие труженику-разночинцу, пафос общественного служения.

 

6 Патрикеев Ксенофонт — прапорщик, награжден орденом Св. Станислава III степени с мечами и бантом.

7 Максимов Павел Ильич — прапорщик, окончил 7 декабря 1917 г. 1-ю Иркутскую школу прапорщиков.

 

8 Полонский Николай Павлович — в Первую мировую войну служил в 11-м пехотном Донском полку. Произведен 11 января 1919 г. в капитаны, 12 октября того же года в подполковники. Умер от ран.

9 В результате этого перехода к р. Тобол белые части были преобразованы в армию без корпусов, но с воинскими группами переменного состава. 1-я Сибирская стрелковая дивизия пополнилась местными ресурсами. Полки были доведены до 16-ротного состава.

 

10 Пепеляев Анатолий Николаевич родился в 1891 г. в Томске. Из семьи кадрового военного. Окончил Сибирский кадетский корпус и Павловское военное училище (1910). Служил в 42-м Сибирском стрелковом полку. Отличился на фронтах Первой мировой войны. Награжден Георгиевским оружием (1916) и орденом Св. Георгия IV степени (1917). В феврале — мае 1918 г. — подполковник, один из руководителей подпольной антибольшевистской организации в Томске. С июня 1918 г. — начальник Томской дивизии и командир I Средне-Сибирского армейского корпуса. В июле 1918 г. произведен в полковники, в сентябре — в генерал-майоры. Награжден орденом Св. Георгия III степени. С января 1919 г. — генерал-лейтенант, с апреля — командующий Южной группой Сибирской армии. В июле назначен командующим 1-й Сибирской армией. С 1920 г. — эмигрант. В 1922—1923 гг. командовал Сибирской добровольческой дружиной, воевал в Якутии, сдался. Военным трибуналом 5-й Красной армии приговорен к смертной казни, замененной на 10 лет лишения свободы. Отбывал наказание в Ярославском политизоляторе. После освобождения в августе 1936 г. работал в г. Воронеже. Арестован в августе 1937 г. по обвинению в «контрреволюционной кадетско-монархической деятельности», в декабре тройкой УНКВД по Новосибирской области приговорен к расстрелу. Казнен 14 января 1938 г. Реабилитирован в 1989 г.

11 Мальчевский Модест Иванович родился в 1879 г., в службу вступил в 1899 г., окончил Чугуевское пехотное юнкерское училище (1901). Служил в 47-м пехотном Украинском и 30-м Сибирском стрелковом запасном полку. Проявил себя во время Первой мировой войны в боях в Восточной Пруссии. Награжден орденом Св. Анны IV степени и мечами с бантом к ордену Св. Анны III степени. С июня 1917 г. — подполковник. В январе 1918 г. приехал в Красноярск, стал членом подпольной антибольшевистской организации. С падением советской власти в Красноярске командовал частями, преследовавшими бежавших большевиков и красногвардейцев в Туруханском крае. С июля 1918 г. — командир 1-го Енисейского стрелкового полка, позднее 4-го Енисейского Сибирского стрелкового полка. Сражался с войсками Центросибири в Забайкалье, осенью 1918 г. вместе с полком был направлен на Урал, где принял активное участие во взятии Перми. Приказом адмирала Колчака от 21 января 1919 г. произведен в полковники, приказом по Сибирской армии от 16 марта 1919 г. — в генерал-майоры. Награжден орденом Св. Георгия IV степени. С 28 марта 1919 г. — командир бригады 1-й Сибирской стрелковой дивизии, с 28 апреля — начальник 1-й Сибирской стрелковой дивизии, с 8 августа — помощник ее начальника, с 18 ноября — командир 2-й Прифронтовой бригады. Умер в декабре 1919 г. в Красноярске от тифа.

12 Шмандин Александр — прапорщик, в апреле 1919 г. произведен в подпоручики. Награжден орденом Св. Станислава III степени с мечами и бантом.

13 Зиневич Бронислав Михайлович родился в 1874 г., из мещан Оренбургской губернии. В службу вступил в 1891 г., окончил Казанское пехотное юнкерское училище (1895), а позднее Академию Генштаба. Служил во 2-м Восточно-Сибирском батальоне, капитан (1905). Участник Русско-японской и Первой мировой войн. Воевал в составе 31-го Сибирского стрелкового полка, был ранен, награжден орденом Св. Георгия IV степени (1915) и Георгиевским оружием (1916). С ноября 1916 г. по ноябрь 1917 г. — командир 534-го Новокиевского полка, полковник. Весной 1918 г. — член подпольной антибольшевистской организации в Красноярске. С 20 июня 1918 г. — командир 1-го Енисейского стрелкового полка, с конца июля — начальник 2-й стрелковой дивизии Средне-Сибирского корпуса (с августа 1-й Сибирской дивизии). Успешно действовал против красных в Забайкалье. За отличия в боях приказом по Сибирской армии от 31 октября 1918 г. произведен в генерал-майоры. Награжден за Пермскую операцию орденом Св. Георгия III степени. С апреля 1919 г. командовал I Средне-Сибирским армейским корпусом. В конце 1919 г. назначен командующим войсками Енисейского района и начальником гарнизона г. Красноярска, предложил, перейдя на сторону Политцентра, установить в губернии власть Временного комитета общественных организаций и призвал Колчака передать свои полномочия Земскому Собору. В январе 1920 г. был отстранен от власти, арестован, находился в красноярской тюрьме. В июне-июле того же года коллегией Омской губернской ЧК приговорен сначала к расстрелу, затем к пяти годам заключения в концлагере. В августе был отправлен в Москву, а в ноябре освобожден с назначением на должность помощника инспектора пехоты при штабе помглавкома по Сибири. В феврале 1921 г. выслан из Красноярска в Омск, в марте — вновь арестован и препровожден в Бутырскую тюрьму. 13 февраля 1922 г. Президиумом ВЧК приговорен к заключению в концлагерь до обмена с Польшей. Реабилитирован в 1993 г.

14 Согласно приказу по 1-й Сибирской армии от 14 августа 1919 г., ее частям было предложено перейти в общее наступление. Перед ними была поставлена задача покончить с 29-й дивизией красных и, преследуя их в направлении Ялуторовска, выйти в район Емуртлинского, Уваровского и Кургана. Задача была заведомо невыполнимой, т. к. перед белыми стояла вновь сформированная 51-я стрелковая дивизия 9-полкового состава.

15 Журавлёв Пётр Николаевич родился в 1892 г., окончил 1-ю Иркутскую школу прапорщиков, на военной службе с 1915 г. В Первую мировую войну подпоручик и поручик 39-го пехотного Томского полка. В 1917 г. награжден орденом Св. Георгия IV степени. С августа 1918 г. — капитан. Отличился при взятии Перми. Приказом адмирала Колчака от 11 января 1919 г. произведен в штабс-капитаны. Командир полка с марта 1919 г., подполковник. Награжден Георгиевским оружием, орденами Св. Владимира IV степени и Св. Анны III степени с мечами и бантом. Автор статьи «Взятие Перми», опубликованной в газете «Свободная Сибирь» и перепечатанной в газете «Свободная Пермь» соответственно от 8 и 11 февраля 1919 г.

 

16 Романов Борис — штабс-капитан, командир роты. Награжден орденом Св. Станислава II степени с мечами. В феврале 1919 г. переведен в 1-ю Сибирскую штурмовую бригаду. С лета того же года вновь служил в 4-м полку.

17 Части 1-й Сибирской стрелковой дивизии выбили 256-й полк 29-й дивизии красных из обороняемого селения, но с подходом свежих сил Красной армии наступление белых было остановлено.

 

18 Чернобровин Иван — поручик, с марта 1919 г. штабс-капитан. Награжден орденом Св. Анны III степени с мечами и бантом.

19 10 октября 1919 г. началось наступление частей 3-й Красной армии, которое сбило с позиции части 1-й Сибирской стрелковой дивизии.

20 Красильников Иван Николаевич родился в 1888 г., уроженец г. Илецка. Окончил Симбирский кадетский корпус (1907) и Александровское военное училище (1909). Служил в 1-м Сибирском казачьем Ермака Тимофеевича полку. Во время Первой мировой войны находился в составе Отдельной Сибирской казачьей бригады, сражавшейся на Кавказском фронте. Отличился в бою под Ардагашем, под Эрзерумом был ранен. В 1917 г. — есаул. Весной 1918 г. — член Омской подпольной антибольшевистской организации, с июня того же года — командир отдельного партизанского отряда. За взятие Иркутска приказом по Сибирской армии от 13 июля 1918 г. произведен в войсковые старшины. Успешно воевал с красными на Ленско-Витимском фронте. Один из главных участников государственного переворота в Омске 18 ноября 1918 г., произведен в полковники. С февраля и по июнь 1919 г. занимал пост начальника Канского военного района, командовал войсками, подавлявшими крестьянское повстанчество, с июля — Отдельной Егерской бригадой. За отличия в боях в августе 1919 г. произведен в генерал-майоры. Сражался с Красной армией на Восточном фронте. В январе 1920 г. умер от сыпного тифа в Иркутске.

 

21 Приказ о снятии с фронта частей 1-й Сибирской армии, понесших тяжелые потери, и отправке их на переформирование в тыл был принят командованием 25 октября 1919 г. Согласно этому приказу, 4-й Енисейский Сибирский стрелковый полк и штаб 1-й Сибирской стрелковой дивизии перебрасывались в Красноярск.

 

100-летие «Сибирских огней»