Сведи меня — сквозь птичий гам...

СТАНСЫ

Безмолвию я предпочту молчанье,
Прохладе горней — дольний холодок.
…Вас время оправдает, угличане,
Но мир не станет менее жесток.

Жизнь сузилась. Сквозь смотровую щель
Доступен лишь сегмент июльской воли,
Где первобытный освящает шмель
Не минное, но клеверное поле.

Далекие клубятся облака,
Их глубину зарница прорицает.
Дитя не спит. И матери рука
Звездой на лбу младенческом мерцает.

Ничем печали этой не унять,
Беззвучен миг прощания со Словом.
Да! — не забудьте плакальщиц нанять
В сиреневом, под цвет грозы, в лиловом…


* * *

Честные спят сторожа.
Чуткие бдят егеря.
Встанет моя госпожа —
И устыдится заря.

На внеземном чертеже
Горестей знаки внахлест.
Зябко моей госпоже
Под укоризною звезд.

Рань луговая свежа.
Бьют вдоль тропинки ключи.
— Слышишь, моя госпожа?
— Тсс… — отвечает, — молчи.

Не по земному легка
Поступь моей госпожи.
Ночь эта длится века,
Но и словца не скажи.

С нею — в любом падеже
Соподчинения нет.
Зябко моей госпоже.
Не наступает рассвет.

* * *

Что, взашей из жизни вытолкан
Хлыщ, добредший до седин?
… Дом сгорел. Крыжовник вытоптан.
Не успел родиться сын.

Исповедовал язычество,
Мнил, что вышел из огня.
Вместо класса — ученичество.
Вместо жизни — беготня.

Все толпа, в толпе, а вспомнится
Не людская толчея:
Одинокая бессонница,
Половчанка Асия.
И уста полураскрытые,
И ворсинка на щеке…

…Но стихи такие сытые
Ты слагал о нищете.
Да и тех-то — горстка, книжица,
В строчку сшитая тетрадь.

И не должно, братец, пыжиться.
Неохота умирать.

ДРИАДА

                 
Там, где сомкнулись даль и высь,
Есть перспектива грозовая…
Не скаредничай, поделись
Хоть чем, подружка стволовая.

Мы обойдемся без чудес,
Голь на диковинки не чутка —
Впусти меня в дремотный лес,
Нависший на краю рассудка.

Я ни на что не посягну,
Ветвей мифических не трону —
Лишь исподлобья всколыхну
Одну-единственную крону.

Сведи меня — сквозь птичий гам,
Под иволгину кантилену —
По серебристым мягким мхам,
Лишь ты которым знаешь цену,

По таволге, точащей сок,
К истокам бытия, в долину,
Чтоб я размять в ладони смог
Доисторическую глину.

Яви, как можешь только ты,
Насквозь обыденные вещи.
Избавь меня от слепоты.
Ясней! Отчетливее! Резче!

Где в обмороке озерцо,
Как зеркальце в грибной корзине,
Любимой светлое лицо
В холодной глади отрази мне.

…В том сундучке заветном, там,
На дне, хоть что-то да осталось?
Так подели же эту малость,
Как пряник в детстве, — пополам.

* * *

Незнаком я с цветочным уставом.
Почему же герань на окне
Расцветает бутоном кровавым
(На подвластной ветрам стороне)?

Запершит среди ночи в гортани,
Наяву ли, во сне ли, в бреду —
Встрепенусь и к окну подойду.
… Никакой не стоит там герани.

* * *

Примеряется осень, как ей поудобней нагрянуть,
Репетирует, изморось сеет с утра.
…Не роняет еще лес убор свой багряный,
Неуютно уже пастухам у ночного костра.

Торжествуй, домосед! Ни крутых этажей, ни одышки.
Чай с душицей, шуршанье вчерашних газет.
А еще хорошо — перелистывать детские книжки.
А еще — вспоминать. Или просто из окон глазеть.

Вон девчушка соседская скачет из классика в классик.
И живет набело перед первосентябрьским звонком.
Ей и дождь нипочем. И несносно топорщится плащик,
И стучат каблучки, и смешные косички торчком.


СТРАХ

Ничего в этой жизни не ново —
Ни восторг, ни покой, ни тоска.
Только нежная прихоть родного —
И за Млечном путем — языка.

Ни эпиграфов, ни посвящений,
Ни иной продувной шелухи.
Разве требует ветер осенний,
Чтоб его заключали в стихи?

Разве требует смертная мука,
Чтоб цветы не цвели на лугах?
Разомкнись, круговая порука.
Отпусти до полуночи, страх.

Та заря оказалась вечерней.
Разве чья-нибудь в этом вина?
Вот и все. Никаких отречений.
Лишь посмертная слава верна.


* * *

Присягну и апрелю, и маю,
Январю — и тому поклонюсь.
…Как зовут ее, право, не знаю, —
То ли гроздь, то ли горсть, то ли грусть.

То дарит она щедрой лозою,
То сама по щепотке берет.
…Этой милости, право, не стою
Перед нею, с бровями вразлет.

Умираю у стен Карфагена,
Нелегко у истории красть.
…А она и нежна, и надменна,
И корыстна, как всякая власть.


* * *

                  След кровавый стелется
                  По сырой траве.
                                    Из песни

Занесло историю
Вкось на вираже,
Словно блядь в «Асторию»,
Спьяну, в неглиже.

Полная нелепица!
Сзади и с боков
К ней, болезной, лепятся
Сонмы пошляков.

Лакома, не лакома —
Разве ж в этом суть?
Коль готова всякому,
Так не обессудь.

Зашибись поэзия
С юбкой на башке!
… Наготове лезвие
В ласковой руке.

ПРОСТО ТАК

Выхожу на ловлю слов,
А не счастья, не чинов.

Счастье — птицей улетело
И — разобраны чины.
И кому какое дело
До озерной глубины…

Загудят в печи поленья,
Сладострастное смолье.
Воспою местоименье.
Не тревожься, не твое.

* * *

Кладбище сразу за дачным поселком
Служит приютом и мёртвым, и ёлкам.

Древний как мир, невесёлый порядок —
Ветхость крестов, кособокость оградок.

Здешний же сторож, хотя и старик,
Думать о смерти пока не привык.

Он, презирая свои костыли,
Копит на лодку с мотором рубли.

В лодку с собою посадит щенка,
И навсегда унесёт их река.