Вы здесь

Телега с культурой и искусством

Да. Лучше поклоняться данности

с убогими ее мерилами,

которые потом до крайности,

послужат для тебя перилами...

Иосиф Бродский

 

Почему спивается русская деревня? Уже много лет прогрессивная мировая общественность знает, что любая зависимость, в том числе и алкогольная, происходит от недовольства реальностью и невозможности эту реальность изменить. Короче, от отчаяния...

Справедливости ради замечу, что часть этой прогрессивной общественности так же благополучно спивается, сидя в городе, но здесь отчаяние вариативно, как россыпь благ и соблазнов, городом предлагаемых. Проще говоря, каждый городской отчаян по-своему, отчаяние же у сельчан похоже и берет начало в безнадежной безработице, помноженной на сенсорную депривацию. Ведь все, что осталось у этих добрых людей, — это магазин «Рябинка», бывшая средняя школа с заколоченными ставнями и заржавевший колхозный трактор, ну и семья с детьми. Попытки уехать или заняться фермерством не у всех увенчиваются успехом, и в результате постоянное желание дела, денег и событий не удовлетворяется ничем, кроме (рано или поздно) мечтаний и забытья.

Вот и бежит босое простоволосое село от своего отчаяния прямиком в овраг хмельного веселья, где все расписано яркими этиловыми красками, где нет нищеты и страха, — таковы были мои представления о русской деревне ровно до того момента, пока я на несколько часов не очутилась там.

* * *

Село Красное (Кемеровская область) еще каких-то сто пятьдесят лет назад числилось центром Касьминской волости — шутка ли, почти триста дворов было и рысаков выращивали для армии! В 1908 году в Красном возвели каменный храм, в то время как даже в Новониколаевске на весь город каменный собор имелся тогда лишь один, а в Щегловске (будущее Кемерово) так и вообще все церкви были деревянными.

В Красное ехали из Томска на знаменитые Брюхановские ярмарки, здесь работал маслодельный завод, было сельское училище и церковно-приходская школа — короче, жизнь кипела.

Знакомство же с современным Красным лично у меня началось с бывшего дома купца Пьянкова, когда-то владевшего двумя конезаводами и поставлявшего лучших лошадей императору Николаю II. Сейчас сохранившийся особняк Пьянкова — памятник архитектуры, здесь расположен сельский музей истории крестьянского быта.

Директор музея, хрупкая, но активная Надежда Макаровна Зинкина, встречая меня, радушно хлопотала — не потому, что я желанный гость, а потому, что они тут всех так принимают, я видела. Оказалось, что Надежда Макаровна сейчас проходит онлайн-обучение развитию локального туристического продукта, а параллельно разрабатывает с коллегами реконструкцию Брюхановских ярмарок и пеший маршрут по историческим местам села — человек занятой, без шуток, и дел у нее выше крыши!

После посещения музея мы с настоятелем церкви Святой Троицы протоиереем Василием Ануфриевым полчаса проговорили о том, как развивается приход. За последние годы здесь появилось несколько частиц мощей святых, в том числе и почитаемых во всем мире (Николая Чудотворца, Георгия Победоносца, Серафима Саровского), — в этом сельском храме никогда с 1908 года не было столько святынь!

Ну а после наступила самая вкусная часть моего пребывания здесь: наваристый борщ вприкуску с салом от хлебосольных сельчан, моих друзей, которые всю жизнь живут в Красном. Для поглощения борща, кстати, мне вручили серебряную ложку 1882 года. «У нас, — говорят, — еще есть столетняя вилка австрийского производства, военный трофей, и маленькая серебряная ложечка. Красное — село старое, здесь и не такое найти можно...» И всё извинялись за беспорядок дома: делают ремонт, да и второй ребенок только месяц как родился...

* * *

Ехать от Красного до моего дома в Ленинске-Кузнецком — около часа, и у меня было время сопоставить то, что я еще утром думала о русской деревне, с тем, что я только что увидела.

Колхоз в селе закрыли десять лет назад, скорая работает только в будние дни, шестьдесят домов выставлены на продажу — но почему же мне встретились только активные жизнерадостные люди, которые строят планы на будущее? «Да, работы все меньше, — сказали друзья из Красного, — кто-то уезжает на вахту, кто-то перебирается в Краснодарский край, кто-то — на Север, чтобы пораньше выйти на пенсию. Конечно, у нас есть и пьяницы, и асоциальные семьи, но их в процентах примерно столько же, сколько и в городе. Если хочешь жить нормально — ты найдешь такую возможность, где бы ты ни жил».

Эта поездка и этот разговор изменили не только мое представление о русской деревне, но и мое понимание своего профессионального существования. Когда-то, уезжая из Ленинска-Кузнецкого в Новосибирск, а затем из Новосибирска в Москву, я была уверена, что никогда не вернусь — огни больших городов освещали тысячи путей развития и сотни перекрестков, где я встречала единомышленников. Мы генерировали идеи, воплощали их, учились друг у друга, искали, падали и поднимались.

Первое, что сказал нам мастер курса на вводном занятии по режиссуре во ВГИКе: кино — дело командное. Даже великий Чаплин, будучи сценаристом, композитором, режиссером, монтажером, актером и продюсером в одном лице, не обошелся без актрисы Вирджинии Черрилл, звукорежиссера Джеймса Л. Филдса и сотен других коллег, благодаря которым и смог создать свои киношедевры. Без команды ничего бы не сделали ни Чаплин, ни Тарантино, ни Данелия, поэтому, говорил нам мастер, ищите свою команду.

Студенческий билет ВГИКа давал нам возможность посещать театры Москвы бесплатно (только в Малом приходилось платить двадцать рублей, что нас ужасно возмущало), и там, смотря спектакли из ниш или со ступеней театральных проходов (места студентам выделяли редко), мы понимали еще одну прописную истину: командное дело — не только кино, но и театр. Команда была основой и на кинофестивалях, и в интернет-изданиях, куда я писала студенческие рецензии, — залогом успеха любого дела, за которое мы брались, всегда оказывался коллектив одаренных личностей, профессионалов, заряженных на продуктивную работу.

Но одно дело — сказать об этом, и совсем другое — действительно найти своих. Мы искали друг друга методом проб и ошибок: студенты-продюсеры пропадали на так называемых «сценарных ярмарках», читая десятки сценариев, пьес и прозаических произведений в поисках прекрасного сюжета; художники не пропускали ни одного показа вгиковского кинофестиваля, где можно было подсмотреть, кто из операторов лучше работает со светом и камерой, а значит, выгоднее предъявляет зрителю предметный мир кадра; режиссеры не выходили с актерских экзаменов по мастерству (а актеры по сарафанному радио передавали друг другу отчеты о работе с тем или иным студентом-режиссером); звукорежиссеры следили за всем вышеописанным, и только «мультики» (режиссеры анимации) жили своей жизнью, поглядывая на остальной студенческий люд с долей отрешенности, изредка перемешанной с любопытством...

Договорившись однажды о съемке учебной работы с оператором и звукорежиссером, я очень волновалась: мы снимали документальное кино, в котором необходимо фиксировать жизнь, и второй дубль в нем не предусмотрен. С этим оператором мне еще не приходилось работать, его неигровых работ я не видела и не знала, насколько он подготовлен к методу наблюдения. Документалисты прекрасно знают, как важен оператор, чувствующий точный момент, когда нужно включить камеру (или, наоборот, не выключить ее), чтобы поймать нужную эмоцию героя или зафиксировать ситуацию, которая потом спасет весь фильм. Мы много толковали об этом со съемочной группой, договаривались о системе знаков и жестов на съемке, обсуждали тему, идею, места и людей, которых будем снимать. Ребята были полны энтузиазма, и это вселяло надежду, что мы сделаем достойный фильм.

Накануне дня «икс» я позвонила оператору, чтобы напомнить о времени сбора, и внезапно услышала от него слова, больше подходившие глупому персонажу низкосортного сериала: мол, мне рассказали, что ты говорила обо мне плохо, поэтому я ничего снимать с тобой не буду. Так я впервые столкнулась с тем, что называется «закулисная игра», «грязные сплетни» или «шоу-бизнес, детка», — оказывается, студенты творческих профессий не только оттачивали навыки командной работы, но и упражнялись в умении вставлять палки в колеса.

В один миг мой корабль пошел ко дну: наш фильм внезапно остался без человека с киноаппаратом, и была всего одна ночь на поиски нового оператора и введение его в курс дела. Но мне повезло!

С этим новым оператором, Тимофеем Лобовым, и звукорежиссером Сергеем Ермаковым впоследствии мы сняли еще несколько студенческих работ и даже документальный фильм на пленку с запуском на киностудии ВГИКа и совместным производством на Киностудии им. Горького. Пожалуй, это были последние годы, когда кино снимали на пленку, — после 2010 года практически все производство в России и мире перешло на цифру. Но главное осталось неизменным: команда как была, так и до сих пор остается главной движущей силой в творческом проекте. Один в поле не воин.

Именно этот постулат я часто вспоминаю, живя и работая в маленьком городе Кемеровской области под названием Ленинск-Кузнецкий. Вопреки моей юношеской уверенности, что я сюда никогда не вернусь, я не просто вернулась, а задержалась здесь на одиннадцать лет по семейным обстоятельствам непреодолимой силы. Плавая баттерфляем по тихой гавани провинциальной жизни, я периодически делала шумные вдохи над водой в виде работы в Новосибирске и Томске, но затем вновь возвращалась на эту небольшую глубину, стабильную в своем штиле.

Одиннадцать лет, уезжая и возвращаясь, я открывала для себя мир маленького шахтерского города, воевала с ним и смирялась, ненавидела его и восхищалась им. Мне сразу стало понятно, что про кино здесь можно забыть, равно как и про театр. Кинематографом тут жители называли пошлые комедии и блокбастеры категории B, демонстрировавшиеся на экране единственного в то время в городе кинотеатра «Победа», театром — новогодние представления в местных домах культуры, не отличавшиеся, мягко говоря, художественной новизной. Вины на ленинск-кузнечанах за это не было — истинно творческая сфера тем и отличается от финансовой, что в ней не спрос рождает предложение, а именно наоборот: искусство подтягивает до своего уровня, обогащает зрителя, дает ему пищу для ума и эмоций, а ответственность за эти процессы лежит непосредственно на культурных руководителях и выстроенной ими системе в отдельно взятом городе и отдельно взятой стране.

Я не могла отделаться от этих мыслей, когда видела, что пока там, в столицах, спектакль «Рассказы Шукшина» собирает «Золотые маски», Алексей Учитель встречается с драматургами на «Любимовке», а Кама Гинкас ставит Ибсена в Александринском театре, сюда, в этот маленький прекрасный город, приезжает юморист из телевизора с концертом, следом — цирк, а затем — всеми уже забытая звезда поп-музыки девяностых. И люди идут на эти выступления и радуются...

Тогда мне казалось, что в Ленинске-Кузнецком я единственная, кого смущает данное положение вещей, — так мне пришлось познакомиться с идейным одиночеством. Ни о какой команде речи не шло, привычное творческое nos сменилось на растерянное и беспомощное ego. В поиске применения своим навыкам я пришла к выводу, что писательское дело — вероятно, то занятие, которое поможет мне здесь сохранить свои потребности и умения. Профессия, связанная с текстом, казалась наименее зависящей от команды. Я выбрала путь писателя как примиряющий с одиночеством и позволяющий не сойти с ума.

...Отрицание оказалось первой остановкой на этом пути. Женщина в блузке, служительница центра занятости населения, кхекнула, увидев мой диплом: да, работу вам найти будет сложно. В этой небрежно брошенной фразе прозвучала ирония даже не кадровика, а непостижимая ирония судьбы: когда-то я поступала в НГУ и ВГИК как в лучшие вузы страны с надеждой, что их дипломы откроют мне все двери, — и кто бы мог подумать, что ключи к дверям ленинск-кузнецких предприятий лежали совсем в других местах! Вакансий журналиста, сценариста, режиссера здесь отродясь не бывало, зато требовались машинисты, горнорабочие, механики, учителя и врачи.

Писателя как профессионала здесь отрицали, это не считалось работой, люди не видели в ней никакой практической пользы, человек пишущий в этом городе был не нужен. Только на одном чудом уцелевшем островке, в «Городской газете» (бывший «Ленинский шахтер»), еще держалась могучая кучка мастодонтов журналистики, но, к сожалению, штат был под завязку укомплектован редактором и двумя корреспондентами и молодежь не принимали. Мне пришлось признать, что такое, казалось бы, совершенно не зависящее от места жительства автора дело, как писательство, все-таки — профессия крупного города.

* * *

Первая связь с «большой землей» была налажена с помощью телевизионных сериалов, где я стала работать сценаристом. Удовольствия от скандальных мелодрам и псевдодока было мало, как и связи с литературным трудом, но, во-первых, появилась хоть какая-то возможность творить, а во-вторых, семья наконец-то была накормлена. Тем не менее отрицание писательской деятельности как значимого занятия набирало новые обороты среди местного населения.

Когда-то давно, еще в университете, мы обсуждали этот интересный феномен: сложно поверить, что сосед по подъезду, какой-нибудь дядя Петя, с которым здороваешься в лифте, — нобелевский лауреат или, например, Герой России. Нам кажется, что такие люди — избранные, небожители, и потому не могут, как все, есть, спать, выбрасывать мусор, жить в нашем подъезде. Конечно, я не претендовала ни на орден, ни на премию, но оказалось, что сценарист для местных — примерно то же, что и вышеописанный дядя Петя, если точнее — человек, застрявший где-то между цирковой обезьянкой и нобелевским лауреатом. С одной стороны — интересно, с другой — не верится. Кино, книги, литературные журналы для ленинск-кузнечан словно существуют где-то там, в другой галактике, в ином пространстве и времени, и, услышав о моей работе, люди похихикивали и смотрели искоса — в общем, не верили и не воспринимали всерьез.

Логично предположить, что одна из естественных реакций человека на такое отношение — замкнутость на своей «инопланетной» деятельности и отстранение от сомневающегося социума. Но тогда это оказалось невозможным: я обнаружила себя уже на следующей станции своего пути, которую условно назову переизбытком.

Менталитет жителей больших и малых городов отличает, помимо прочего, разное отношение к личному пространству друг друга. Если в мегаполисе уважение к чужим границам порой доходит до абсурда и даже отдает равнодушием, то в районных центрах — обратная история. Любой житель маленького города испытывает давление переизбытка внимания людей разной степени близости, а по причине общей тревожности и большого влияния традиций отсюда вытекает еще и излишек требований соответствия стандартам — быть как все. И чем сильнее человек отличается от этих абстрактных «всех», тем сильнее на него давление.

К тому времени я уже знала нескольких прозаиков и поэтов, живших со мной в одном городе и деливших одну долю. Для поддержания штанов и сохранения нервов они работали кто где (в регистратуре поликлиники, на шахте, в методическом кабинете Дома культуры), а по выходным встречались узким кругом в каминном зале библиотеки им. Крупской, чтобы почитать и послушать стихи и прозу друг друга, ездили на фестивали и конкурсы за свой счет, за бесценок или совсем бесплатно публиковались в альманахах и сборниках. Среди них были прекрасные авторы, и я наблюдала за этим шокирующим феноменом — человек дело своей жизни долгие годы вгоняет в рамки хобби, уделяя большую часть времени работе, которая его не радует. Было очевидно, что дело здесь не только в средствах к существованию, но и в давлении общественного мнения.

Это Толстой и Достоевский зарабатывали своими нетленками, а ты, житель Ленинска-Кузнецкого, прекрати заниматься ерундой и займись полезным делом! В этом требовании маленького города за последние пять лет ничего не изменилось — писатель в провинции и сегодня вынужден маскироваться под «нормального человека».

...Так появилась моя первая большая пьеса «Угольная пыль», которую опубликовали журнал «Сибирские огни» и ряд электронных изданий, прочитали со сцен театров Новосибирска, Москвы, Риги. Пьеса, которая заняла первое место в номинации «Весь мир» международного драматургического конкурса «Баденвайлер» (2018). В этот драматургический текст я вылила всю свою боль за творческую личность в условиях маленького давящего города и постаралась поговорить с читателем о том, к каким катастрофическим последствиям это давление может привести. К тому времени я была уже на третьей станции своего пути — станции недостатков.

Развитие интернета позволило мне вести дела в формате «удаленки» — я продолжала писать корреспондентские материалы и телесериалы лучшего качества, чем в 2012 году, но настоящую жизнь мне дали пьесы. Вот где творческая душа могла разгуляться!

После жестких рамок кинодраматургии и условностей журналистики мир театрального текста казался раем: здесь тебе и возможность поговорить о насущном, и полная свобода в построении конструкции, и тысячи путей развития. Пьесу моего друга Вовы Зайцева поставил Константин Райкин в «Сатириконе», и мы поняли, что это не просто занятие для души, а еще и профессия, которая может кормить. В какой-то момент я обнаружила себя уже несколько недель сидящей перед компьютером и не выходящей из дома, а очнувшись, поняла, что за эти три недели посмотрела по несколько спектаклей Туминаса, Фоменко, Додина, Захарова, Някрошюса, но мне показалось мало. Я вновь нырнула в глобальную сеть и поглотила все доступные спектакли «Театра.doc», Серебренникова, Рыжакова, Панкова, Бутусова — и все равно мне казалось недостаточно. Наконец я поняла, в чем причина ненасытности: театр надо смотреть живьем.

Вновь всплыло уже почти забытое мной слово «команда», неотъемлемой частью которой в театре всегда был, есть и будет зритель. Пандемия показала, что без людей в зале нет энергии, спектакль не идет. Справедливо и обратное, ведь смотреть постановку в записи через интернет — все равно что красть из собственного кармана. Но это еще полбеды, а настоящая беда заключается в том, что современный мировой и российский театр уже давно вышел за рамки одних только спектаклей. Читки, лаборатории, мастер-классы, семинары, проекты, эксперименты — все это давно набирает обороты и развивает театральное сообщество, выводя и драматургов в том числе на качественно новый уровень. Театральные авторы общаются, перенимают опыт, учатся на ошибках друг друга, смотрят постановки — и «подпитываются» и набираются идей.

Что же в Ленинске-Кузнецком? У нас увеличилось количество площадок для новогодних представлений, правда, люди, которые их делают, состарились на десять лет. Недостаток актуальных театральных и литературных событий, а потому и единомышленников создал здесь для редкой созидающей единицы невероятное творческое голодание, которое, по мере развития креативной России, обостряется в геометрической прогрессии.

Мы разговаривали с Дмитрием Филиппенко, членом Союза писателей России, организатором тех самых встреч поэтов и прозаиков в каминном зале библиотеки им. Крупской, редактором литературных альманахов «Образ» и «Кольчугинская осень», организатором Всероссийского фестиваля поэзии им. Алексея Бельмасова и творческих встреч с поэтами и писателями в Ленинске-Кузнецком — кажется, что такая продуктивная работа уже давно должна бы принести плоды, но на недавнюю встречу с новосибирским поэтом Сергеем Самойленко приехали всего двадцать пять зрителей. Для города с населением в сто тысяч человек это катастрофически мало... Спрашиваю у Димы, почему так. У него единственная версия: интернет стал увлекательнее, общество потребления диктует свои правила, люди перестали интересоваться живой литературой.

* * *

Делая документальный фильм о Воронеже, я наблюдала толпы и очереди на Платоновском фестивале. Я занимала столик заранее на поэтических битвах в Новосибирске, чтобы было где сесть. Я вижу, как на читках пьес-победителей конкурса «Ремарка» (каждый год в новом городе) яблоку негде упасть. Вряд ли дело в интернете...

В 2019 году, вспомнив свои мысли об ответственности культурных руководителей и выстраиваемой ими системы, о том, что искусство должно воспитывать читателя и зрителя, обязано прививать вкус, вести за собой, давать пищу для ума и эмоций, — ныряю в эту самую систему и становлюсь одним из руководителей: заведующей отделом во Дворце культуры и искусства. Знакомлюсь с коллективом, радуюсь: вот она, команда! Борюсь с требованиями вышестоящего руководства о стандартных схемах сценариев, с повторяющимися из года в год песнями и танцами на массовых мероприятиях, с розочками из гофры и колоннами из пенопласта. Воюю с начальственным страхом перед творческим экспериментом, бьюсь с трафаретностью и однообразием.

Организую мероприятия, готовлю сценарии, веду приемы, монтирую фильмы, провожу репетиции, играю в детских программах, пишу отчеты, анонсы, планы, ищу реквизит, работаю на праздниках, работаю на выходных, работаю без выходных. Тону...

И вижу, как вместе со мной тонут профессиональные хореографы, музыканты, вокалисты, режиссеры — вся наша команда.

Четыреста двенадцать мероприятий в год — дорожная карта культурного учреждения, обязанность, наложенная на него государством. Это одно-два мероприятия в день, которые необходимо готовить и репетировать. Без выходных и отпусков. Мы оказываемся перед выбором: либо работать на совесть, либо потонуть. Я останавливаюсь.

Передо мной сидят уставшие, обессиленные, давно разочаровавшиеся люди, у которых нет ни сил, ни желания развиваться и которые говорят мне: «Мы делали ставки, надолго ли тебя хватит...»

Я возвращаюсь в свой тихий домашний угол, включаю компьютер и пишу новые сценарии для Москвы, документальные пьесы для Санкт-Петербурга, статьи для Екатеринбурга, две книжки для Новосибирска. Дмитрий Филиппенко анонсирует выход нового альманаха и предстоящую встречу с профессиональным литературным редактором.

Дворец культуры и искусства стоит. Город заволакивает смогом из смеси январского мороза и угольной пыли. Бегают бродячие собаки, дети идут из школы. Мы с Ленинском-Кузнецким живем разными, параллельными, жизнями. Я вспоминаю свою поездку в село Красное и слова моих друзей: «Если хочешь жить нормально, ты найдешь такую возможность, где бы ты ни жил». И понимаю, как были правы эти простые ребята, берегущие серебряные ложки XIX века, откопанные ими в огороде.

И задаю всего один вопрос, повисающий без ответа в угольном воздухе: Русь, куда же несешься ты и почему не замечаешь плетущуюся сзади телегу, которая везет культуру и искусство в мой маленький город?

100-летие «Сибирских огней»