Вы здесь

В стихах все решает «чуть-чуть»

Интервью с поэтом, доктором филологических наук Иваном Васильцовым

 

Ваш отец был известным поэтом. Литературная, окололитературная и вообще артистическая среда — это то, что вас окружало с самого раннего детства. Кажется, ваша судьба была предопределена. И все-таки, если бы вы не стали заниматься литературой — ни писать, ни изучать, ни преподавать ее, — то чем бы вы занялись? Кем бы вы могли быть?

— Не сказал бы, что артистическая. С богемой не тусовался. Меня всегда учили, что важен черный хлеб классической стихотворной школы. Во загнул!.. Но, правда же, литература — это профессия, здесь есть свои законы, своя мастерская. Отец действительно разбирал со мной стихи буквально по атомам, говорил о звуке, цвете, композиции. В стихах ведь, вообще в искусстве, все решает «чуть-чуть». «Почти как Пушкин» — это эпигонство или графоманство. Расстояние от ничтожного до чего-то настоящего измеряется в миллиметрах, разница — в созвучиях, собуквиях. С детства слышал об этом не только от отца, но и от Николая Благова, большого русского поэта, доброго дяди Коли, который учил меня плавать на Красной речке, близ неверовских мест. Да и редакционная жизнь окружала меня с малых лет — папа брал на работу (он возглавлял Союз писателей в Ульяновске), в командировки, на планерки. Потом, в Саратов когда мы переехали, саратовские писатели (Мухина-Петринская, Ширяева, Тобольский, Палькин) помогали мне делать уроки в редакции журнала «Волга», где отец десять лет вел отдел поэзии. Так что даже не знаю, кем бы я стал вне литературы... Критик Роднянская написала как-то, что ваш покорный слуга опирается в поэзии не на копье, а на весло. Согласен. Стало быть, сел бы я в лодку, как люблю, за весла, взял бы с собой жену, милую мою Таточку (писательницу Наталию Кочелаеву), — и поплыли бы мы по реке, по речке. Знаете, иногда почему-то хочется грести, грести и не возвращаться.

 

Сколько лет было вам, когда вы написали свое первое стихотворение? О чем оно? Помните ли вы его?

— Мне было пять, кажется. Мы с отцом вернулись домой после рыбалки. Волга, дебаркадер, лодка, перевозчик, рыбаки, бакены, удочка — эти слова я уже хорошо знал. И вывел карандашом каракули в блокноте для рисования, ну на такой сероватой бумаге:

 

Рыбачок усталый,

Шторм его застал.

Сети он раскинул,

Трубочку достал.

 

Лучшее мое произведение, судя по всему.

 

От чего зависит ваше вдохновение?

От усталости.

Пользуетесь ли вы блокнотом и ручкой или записываете пришедшие вдруг в голову строчки в заметки телефона?

Про бумажный блокнот уже сказал. И ручка всегда должна быть в кармане, хотя чаще забываю ее где-нибудь. И студенты идут за мной: «Иван Владимирович! Ручка, очки, флешка...» Стих или строчку, поскольку много преподаю, могу набросать на обратной стороне зачетных ведомостей, например. Или в ноуте, среди документов и отчетов всяческих. Бывало, отсылаю отчет годовой преподский — а там, среди таблиц, строчки стихов!

 

Поделитесь впечатлениями, которые вы испытали, когда узнали о вашей первой публикации в «Сибирских огнях».

— Это было сложное для меня время затянувшегося — по разным причинам — молчания. Подборка в «Сибирских огнях», к которым отношусь с громадным уважением, меня окрылила. Когда-то давно, помню, отец говорил, что среди толстых литературных журналов «Сибогни» — старейший и интереснейший. И читал мне вслух из «Огней» что-то. Публикация в большом журнале для автора — это и повод критичнее относиться к себе (как-то внутренне собраться, настроиться на работу), и перспектива, и просто возможность поговорить с читателями. Очень благодарен редакции за этот шанс. И еще. Тут ведь дело в городе. Жизнь так складывалась до сих пор, что несколько городов считаю родными. В Ульяновске-Симбирске родился, это Венец, Гончаров, детство. Ульяновск — он в моем сердце навсегда. В солярном Саратове живу и работаю, с большой радостью читаю лекции по русскому и риторике в юридической академии, знаю каждую улочку, каждый куст сирени, каждый спуск к Волге, столько светлого и радостного случилось со мной в Саратове! В Петербург, побывав там пару раз, постоянно хочу вернуться — удивительный город с этим его имперским гранитом, лучами улиц, живой водой. А Новосибирск... Спасибо тебе, Новосибирск! Университетский и музыкальный, жаркий и снежный. Ты стал моим литературным приютом. Надеюсь, увидимся!

 

Назовите трех поэтов, имена которых первыми пришли вам в голову прямо сейчас: поэтов-современников, поэтов ушедших (классиков) и трех иностранных поэтов.

— Юрий Кублановский, Мария Аввакумова, Александр Кушнер.

Иосиф Бродский, Борис Чичибабин, Виктор Лапшин.

Артюр Рембо, Редьярд Киплинг, Эмили Дикинсон.

 

Меняются ли ваши предпочтения с возрастом? Есть ли поэты, которых вы в ранние годы не ценили, не очень понимали, а теперь они крайне важны для вас? И обратное: есть ли поэты, которых вы совершенно разлюбили, хотя раньше были очарованы ими?

— Узнавая новые для себя имена, никогда не остываю к старым. Если тот или иной автор стал мне эмоционально близок, то это насовсем. Реплик в диалоге может становиться больше, но сам диалог не завершается.

 

Нужны ли сейчас кому-нибудь стихи, кроме самого пишущего? Порою складывается ощущение, что даже поэты (хорошие поэты) замкнуты на себе, не интересуются тем, что делают их «собратья», и не способны искренне порадоваться чужому стихотворению.

— Поэты замкнуты на себе не в силу эгоистичности — пишущий всегда одиночка. Дело, думаю, в другом: совершенно стерлись критерии оценок. Литературная критика страдает избирательностью зрения. Причем часто видит то, чего нет. А то, что есть, — не замечает в упор. Абсолютному большинству читателей разобраться в происходящем не представляется возможным. И навязанное — зачастую непрофессиональное — мнение становится эталоном. Все эти кружки, тусовки, междусобойчики, разделение на «наших» и «не наших», на «лагеря» и прочее — все это пустое, далекое от настоящего, каждодневного дела. Поэзия любит рутину, не глянцевый лист, а серую каждодневность. В ремесле без этого нельзя. А без ремесла — не может быть настоящих взлетов, озарений. Разговоры о том, что «я так вижу», «пишу по-своему», и прочие глупости — в пользу бедных. Поэзия любит нарушать законы, да. Но чтобы нарушать — нужно их знать! Знают единицы, и им очень трудно в мире, разучившемся понимать и ценить поэзию. Так что замыкание на себе вынужденное, больше не на ком и не на чем замыкаться. У поэта под ногами сегодня нет почвы. Что до стихов — конечно, они нужны и пишущим, и читающим. Признаюсь: иногда читаю стихи разных поэтов своим студентам-юристам на семинарах по русскому. Самых важных на свете. И у ребят лица становятся светлее! Что лично до меня — радуюсь удачам и обретениям поэтов-современников. Как пронзительно пишет сегодня, например, Татьяна Некрасова! Мне интересно и радостно читать на страницах тех же «Сибирских огней» стихи прекрасного поэта Светланы Кековой, которой благодарен за поддержку, тонкой и чуткой Алены Бабанской, глубокого Дмитрия Мельникова, неожиданного Александра Францева... Невостребованность поэзии — это еще одна надуманная, в некотором смысле бесцеремонно навязанная обществу легенда, в которую начали, к сожалению, верить и многие авторы. А поэзия, истинная поэзия, она просто есть, и она навсегда.

 

Кого из поэтов вы посоветовали бы читать детям перед сном?

— Роберта Бернса в переводах Маршака. Даже не знаю почему.

 

Вам знаком, конечно, «ахматовский тест». Итак. Чай или кофе? Собака или кошка? Пастернак или Мандельштам?

— Чай. Кошка и собака — потому что дома у нас живут собачка размером с кошку, кот, умный, как собака, и кошка, похожая на лемура. Пастернак и Мандельштам тоже на полке рядом, но выберу Осипа Мандельштама.

Возможно ли, как вы считаете, появление на «поэтическом небосклоне» фигуры поистине грандиозной — и по уровню дарования, и, главное, по степени влияния на современников и на последующие поколения? Последним таким поэтом (опровергните, если не согласны) был Бродский. После него писали и пишут множество замечательных поэтов, у каждого из которых есть свой голос, свои подражатели и последователи, каждый из которых что-то в литературу привнес, однако масштаб — не тот. В чем причина, на ваш взгляд? Мир изменился? Время «героев» прошло?

Конечно возможно. Может и так статься, что действительно большие художники работают изо дня в день, известные пока лишь узкому кругу. Я, во всяком случае, очень надеюсь на это. Мир изменился, действительно. И отношение мира к слову тоже изменилось. Но так было всегда. Всегда что-то меняется. Полагаю, сегодня стало труднее, чем когда бы то ни было, объективно оценивать истинные масштабы фигур в литературе. Однако это не значит, что подобных фигур нет.

 

Есть ли у вас откровенно, на ваш взгляд, плохие стихи? Смогли бы не постесняться и привести пример?

— Нельзя отрекаться от своих стихов, даже неудачных, — ведь ты же их создал. Читая, что написал раньше, чувствуешь естественное сопротивление материала. Вроде как тяжесть воды. Иногда нужно дорасти до своих «неудач» и понять, почувствовать, в чем для тебя их смысл. Мы состоим из ошибок и неверных слов — это известно. Но поэты ошибаются чаще, потому что, может быть, идти нужно им по грани, по натянутому канату событий, переживаний, тревог. Поэзия — это волнение. Волнуясь, сомневаясь, такие свои строчки приведу. Не «плохие» и не «хорошие», но до сих пор мной самим не понятые:

 

Телом пилы литым

Спрошено: дуб иль дым?

Ловит светотела

Станом стальным пила.

 

Как она терпит гнет!

Как она спину гнет!

Но выправляет стать.

Нам такими не стать.

 

Сам идет на растоп

Строй не наших ли стоп?

Греют новых людей

Щепки наших детей.

 

В сердцевине ствола

Несмирима смола?

Для смелеющих жил

Нужен пыл бензопил.

 

Только и на пиру

Что-то пилит пилу:

Ей, двуручной, и вам —

Корень не по зубам!

 

Пусть близки мы к земле,

Силы нет на земле,

Чтобы в майский денек

Не расцвелся пенек.

 

Припять-река права:

Древляне, а не дрова!

Пусть мы пепел — светло

Наше вечное тло.

 

Какой — давайте пофантазируем — будет русская поэзия во второй половине XXI века? Появятся ли некие новые формы, новые темы? В каком направлении она может двигаться? Или двигаться некуда и все уже было, было?

— Было — но и не было. Каждый день и каждый час нас окружают неизведанные вселенные. Нам кажется, что мы знаем все, но мы не знаем и малой капли. «Слишком много знаем мы — ничего не знаем // Про сорок обычных, галок ли, ворон», как писал замечательный поэт Геннадий Ступин. Галок не галок, а вот стрижа, выпавшего из гнезда, жена принесла прошлым летом. Ну и работенка же была выхаживать его пару недель! Начали его выкармливать, выпаивать. А надо пять-шесть раз кормить-то, и рано утром тоже. Около месяца занимались им, а тут же полно всякой отчетной преподавательской работы, с кафедры звонят, из редакций журналов статьи требуют обещанные. Не объяснишь же, что стрижонка выкармливаешь и ни на что больше сил нет... Да и чем выкармливать — тоже нужно знать! Это целое предприятие. Мы даже кузнечиков как-то вечером пошли ловить в скверик, и представьте эту картину: два писателя скачут по лужайке с банкой в руках, проходящие мимо смотрят сочувственно — бывает, мол... Потом настало время отпускать, стрижонок наш окреп, встал на крыло, все в небо смотрит. Ну и улетел. Прямо в облака взмыл. Только что вот был у нас дома, ел с руки у Наташи, а теперь — пикирует высоко-высоко. Сейчас, надеюсь, где-то в далекой Африке. Удивительные птицы — стрижи! Отчаянные. Всю жизнь проводят в небе. Нам есть чему у них поучиться... И вот я думаю, что литература будущего вполне может проявить внимание к тому примелькавшемуся и обиходному, что нас привычно окружает и что, в действительности, фантастичнее и непредсказуемее самой смелой фантастики. Только нужно уметь видеть, слышать и сочувствовать. А что, если человечность, понятая как сочувствие, как смягчение нравов, как, помните у Кочеткова, «жалость неисцелимая», станет новым старым направлением нашей словесности? Сегодня это, видимо, звучит немыслимо, и все же...

 

Ваше новогоднее пожелание журналу «Сибирские огни».

— Дорогой журнал «Сибирские огни»! Дорогая редакция! Дорогие друзья! Пусть в Новом году стихотворные лесенки всегда будут восхождением, будут открыты новые прозаические материки, а литературная критика и публицистика осветит идущим дорогу и поможет осилить ее. Будьте такими же, как и всегда, человечными, добрыми и яркими, дорогие мои «Сибирские огни»!

 

Интервью подготовили Марина Акимова и Евгения Акимова

100-летие «Сибирских огней»