Ветвь большого дерева

Предназначение поэзии — облагораживать и возвышать человеческие души. В этом убеждена омская поэтесса Татьяна Четверикова:

Цветет по провинции цветом

неброским,

Хвалу воздает то полям,

то березкам,

Робеет под натиском ора и мата

И все же светла она, все же крылата.

Все что-то хранит, все о чем-то

хлопочет,

Да все наставляет сыночков и дочек.

Изгонят из школы, с экранов

и книжек —

Лишь станет суровей, печальней

и тише.

И все же не даст поломать,

искалечить,

Чтоб душу до Бога поднять

человечью.

(«Поэзия»)

Но есть поэзия, а есть, по меткому замечанию Т. Четвериковой, «не проповедь — пропись», «вышиванье… по знакомой канве». А потому: «Открой журнал — одни кликуши. / Одни и те же песни в уши: / Про колосок, про край родной. / Про честь и совесть, вечный бой». Загляни в другой — «еще похлеще: / Страдания столичных женщин. / И антураж всегда один: / Поселок дачный и камин». Этот псевдопоэтический диапазон — «от барабана до гламура» — для самой Т. Четвериковой совершенно неприемлем. Ее стихотворная строка пребывает совсем в других координатах.

Это как раз ее поэзия «цветет по провинциям цветом неброским». А осью, вокруг которой вращается планета-провинция Т. Четвериковой, становится ее родной Омск, город, с которым она навсегда связала свою судьбу. Не случайно книжка ее посвящена 300-летию Омска, а его образ так или иначе просматривается в большинстве стихотворений сборника.

Под пером Т. Четвериковой город-«ретро» сосуществует с современным мегаполисом. И в стихотворных циклах («Омские мотивы», «Январь», «Приходит…», «Стихи об Омске»), и в отдельных посвященных городу на Иртыше стихах чуть ли не на каждом шагу ощущается этакое «наложение времен».

Предпочтение поэтесса отдает времени прошедшему, и Омск минувших дней — «былинный», «бережно хранящий старину», «наследник славы Ермаковой» и колыбель многих выдающихся деятелей русской культуры — ей ближе и дороже современного. Именно к нему обращаясь, восклицает она в полноте чувств: «Живи в веках, живи во мне, живи / В домах, музеях, скверах, обелисках!»

Однако память лирической героини хранит еще и другой Омск — интимно свой, «личный», с собственной историей. Историей рядовых его обитателей. Таких, например, как дед из «Омских мотивов», который был мастером на все руки, вырастил двенадцать детей, «голодал, воевал, / прожил семьдесят лет / И ушел, чтоб в потомках своих / раствориться…» Вот только у официальной «истории гордой» для ему подобных «и строки нет». Как не будет им и «досок мемориальных» на старых частных домах, где они жили. Остаются живым и зримым напоминанием об их судьбах лишь эти дома, которые «словно в вечность врастают», да улочки, «заросшие сиренью, бузиною», где «хрупко одуванчики белеют». В неповторимой их атмосфере прошло детство и самой Т. Четвериковой:

Хожу-брожу по улочкам знакомым,

Что прячутся от времени успешно,

И сердце детство вспоминает нежно.

И воспоминания эти, и многие запечатленные поэтессой картины старинного города почти документальны. Как адресно-конкретна и узнаваема в стихах Т. Четвериковой омская топонимика. Автор книги ведет читателя по улицам Красных Зорь, где жил когда-то поэт Леонид Мартынов, и Красный Путь, куда маленькой девочкой ходила она с мамой в керосиновую лавку, показывает нам Птичью Гавань, «Зеленый Остров и затон» на «Омь-реке» и окраинные улочки — несколько Северных, Гусарова, Тарскую, Кемеровскую, Почтовую… — где она «бегала летом арапкой» и во глубине которых растил ее с отеческой нежностью родной город.

Оставаясь привязанной к Омску минувших дней, «городу отчему», грустя о нем, Т. Четверикова не отвергает города современного. Ибо один есть продолжение другого. Многое ей, выходцу из века минувшего, здесь не по душе, но: «Ведь не сидеть же, право, на завалинке, / Не заливать же в лампы керосин!» А потому: «Я учусь любить тебя таким — / Современным, динамичным, резким, / Тем, что ближе для моих детей», — признается Т. Четверикова в «Омских мотивах».

Но, оказывается, и «дети» вполне осознают, что без прошлого нет будущего. И вот уже «приходит дочь и говорит: познакомь меня со своим Омском». Оглядываясь в ушедшее, вспоминая, «сколько было стихов, сколько было порывов», Т. Четверикова приходит к вполне диалектическому выводу:

Ничего не ушло, просто перетекло

В наших дерзких детей,

пусть не очень счастливых,

Но в глазах и душе у которых

светло.

Все-то рвутся они: ищут пусть

да обрящут

То, что молодость только

и даст им сполна:

Бесконечность небес,

заповедные чащи

Да любви торжество:

что ни день, то весна!..

(«Январь»)

Той же мыслью об извечном круговороте жизни проникнуто и другое стихотворение Т. Четвериковой:

Как мама, полюбила тишину.

Как мама, чаще вспоминаю детство,

Как мама, чаще подхожу к окну

И не могу на осень наглядеться…

Я в зеркало смотрю: ее черты.

И не пугают седина, морщинки.

Понятно же, что проиграешь ты

Со временем в напрасном поединке.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как маме, мне все чаще снится

мать…

А с нею — и вся ее «небесная родова», которая «куда обширнее земной».

О своем послевоенном поколении, с которым чувствует она самую кровную связь, у Т. Четвериковой отдельный разговор, который она ведет в посвященном «памяти друзей-поэтов» цикле «Дети Победы»:

Мы — дети той весны непобедимой,

Когда — по счастью —

выживших солдат

Встречал — в слезах —

советский край родимый.

Полны бараки горькой нищетой,

Но столько было нежности

сердечной,

Что прорастали мы густой травой

И грелись под звездой

пятиконечной…

Многое со временем изменилось, подверглось не всегда справедливой переоценке. Но в сердцах послевоенного поколения, убеждена поэтесса, навсегда осталась «родительская слава» и понимание того, что Родина — это крест, который им, «Победы детям», надо по жизни достойно нести и делать все, чтобы «Вечного огня не погасить, / И тени пасть на Май наш не позволить».

Омская тема в книге, безусловно, стержневая, связующая, но не единственная. Т. Четверикова — поэт до самого донышка лирический, а куда же лирику без любовного трепета и чувственных переживаний? Впрочем, отношение к ним тоже меняется под воздействием времени. В стихотворении «У нас такая разница» поэтесса вспоминает давний роман с человеком старше ее на тридцать лет, который «ожогом, откровением, / был смутой» для нее. Однако пара рассталась: «Но жизнь твою осеннюю / я не смогла принять». Много воды утекло с тех времен. Ушел в мир иной былой возлюбленный, а сама героиня стихотворения теперь пребывает в той «осенней» поре. И, как бы ставя точку в давней любовной истории, женщина в финале стихотворения просит ушедшего, но не забытого возлюбленного: «Ты жизнь мою осеннюю / с небес благослови…»

Лирика Т. Четвериковой не отличается какими-то особыми формальными изысками. Впрочем, поэтической форме поэтесса также уделяет немалое внимание. Например, извечность одних и тех же состояний-матриц Т. Четверикова в цикле «Снился мне сад…» подчеркивает весьма оригинальным способом. Предваряя стихи эпиграфами из поэтов минувших веков, она отталкивается от них и по-своему интерпретирует их в контексте уже современных реалий и собственного опыта.

Все недосказанное вами

И не дослушанное мной…

Я. Полонский

…Тебе расслышать бы тогда,

Когда еще мы были вместе,

О чем стучали поезда,

Какие ветер нес нам вести.

О чем гудел твой самолет,

Что возносил тебя все выше.

Романс любимый мой, и тот

Ты не расслышал, не расслышал.

Два века — что для сильных чувств!

Как оказалось, это малость…

Ты упрекаешь, что молчу,

А все давным-давно сказалось.

Имя сибирячки Т. Четвериковой читателям известно уже давно. В ее творческом багаже более десятка книжек, в каждой из которых являет она себя интересным и самобытным поэтом. Сборник «Ветвь» — не исключение. Последний по времени появления, он тем не менее не производит впечатления итогового, подводящего некую черту. В одном из стихотворений, написанном на заре нынешнего века, Т. Четверикова, помнится, оптимистически восклицала: «Далеко еще до конечной!..» Думаю, что и сегодня «до конечной» поэтессе по-прежнему далеко. А потому будем ждать новых и новых поэтических с нею встреч.