Вы здесь
Ветрянка
Долбанутая семья
— Да я тебя убью! — говорит Лу. — Как ты могла забыть?
— Да не забыла, — отвечаю. — «Не помню такой эсэмэски» — это значит, что она мне не приходила. Проглючил телефон.
Эсэмэс Лу отправила о том, что стала теткой.
— Вот представь, — говорит она, когда стоим в очереди в «макдаке», — приходит Миха домой и говорит: «Мам, Соня беременна. Что нам делать?» Мама женщина крепкая: плечами дернула и только потом пошла за валидолом. А я ржу. «Что нам делать?» Нам!
— Вам кофе обычный или большой? — спрашивает парень за стойкой. — Большущий? — Он смеется. — Нате вам большущий!
На пластмассовых стульях сидеть свободно и весело. Лу достает телефон:
— Вот он, племяш! Я тетка.
Звучит это так, будто она не тетка, а бабушка. Близко к ребенку чья-то щетина и красные губы, похожие на те, что у Лу. Миха — ее младший брат.
— Соня, — рассказывает она, — с детства избалована, что называется, в порядке компенсации. Родители у нее глухие. И она должна была такой родиться. Представь, сколько было радости, когда оказалось, что она не глухая! Все ее обожали.
Недалеко от нас лестница вниз, к туалету. Над этим туалетом все смеются, потому что он по жизни не закрывается.
— Ну то есть, — говорит Лу, — Сонины родные решили, что вселенная сделала им большое одолжение. И значит, в любой момент может свой подарок забрать. И они укрывали дочку от опасностей. Заботой и обожанием.
Воспитывала Соню главным образом бабушка. Соня зовет ее мамой.
— Так и что, — говорю, — как же так получилось-то?..
— Да известное дело. Домашняя, любимая девочка, вот и не доглядели. Была бы уличной — знала бы, что к чему.
Я вспоминаю школу и подростковые компании. По статистике, в два раза чаще в полицию попадают ботаники.
— После известия мама взялась за дело. Она ж акушер. Заранее «выбила» роддом. Это сорок кусков! Звонила всем, договаривалась. Такси вызвала, когда пора пришла.
— Они поженились? — спрашиваю.
— Не-а. Одно время Миха жил у них. Потом однажды взял и ночевать не пришел. Где он был, что делал — я не знаю. Может, и ничего такого. Но она его прогнала. И правильно.
— Грустно как-то, — говорю.
— А что делать? Вернее, терять-то ей что? Замуж мы не захотели. Бабушки всегда под рукой. Подрастет ребенок, я и мама его в Крым повезем...
Уже несколько лет подряд Лу ездит вместе с мамой в Крым. Говорит, что они прекрасно ладят, только спят в разных комнатах: мама храпит.
— Чего она замуж-то не пошла? — спрашиваю.
— Да я б тоже за такого не пошла, — отмахивается Лу.
В профиле популярной соцсети у Михи стоит статус: «Бородатая хрень-перехрень за рулем! Скоро на всех дорогах страны!» И водительские права на аватарке.
Дальше выясняется, что замуж Соня все-таки вышла. За его лучшего друга. И тот сразу же стал бывшим лучшим другом. Зато мужем Сони.
— И, знаешь, непонятно... Кого ребенок должен звать отцом? Если б Миха совсем не приходил — тогда все ясно: Андрея. Если бы приходил постоянно, тогда Андрей — просто отчим и по имени. А так... ни туда ни сюда.
Внизу кто-то говорит: «Иди, я подежурю у входа, чтоб никто не зашел». Я вспоминаю свою однокурсницу, которая боялась лифтов и запертых туалетов — что замок заклинит и она останется внутри на веки вечные. При ней всегда кто-то дежурил.
— Ну и что, — говорит Лу, — что так все вышло! Зато Соня всегда будет для Гоши молодая мама. Она институт окончит — он в школу пойдет.
На видео мальчик лет пяти стоит на табуретке и читает наизусть:
— Трамвайное депо пятнадцатого автобусного парка приглашает на работу водителей и работников других специальностей. Заработная плата...
— Выучил! Наизусть! Сам!.. — За прошедшие годы Лу своего умиления не растеряла.
Под нами все так же не закрывающийся туалет.
Соня развелась с Андреем, бывшим лучшим другом Михи, и тот из бывшего лучшего друга снова стал нынешним.
— Вот это они под елочкой, — говорит Лу и показывает фотки. — Это Соня, Гоша и Михандрий. Это Соня, Гоша и Андрей. А это, — она поворачивает телефон: следующая фотка горизонтальная, — это они все. Одна дружная долбанутая семья.
Ветрянка
— Алло! Рита! Здорово! Это Жека.
— Какой конкретно? — Номер был незнакомый.
— Ой, извините, — сказал Жека. — Я, видимо, ошибся.
— Ничего страшного, — ответила я.
И зависла. Если ошибся, то откуда он знает, что я Рита? А если я у него в телефоне, то это еще почему?
Через пять минут мне пришла СМС, набранная транслитом: «Рит, до меня только что дошло. Это Жека Скурихин. Звонил однокурснице насчет диссера, тоже Рите. Перепутал, и вот что вышло».
«Быстро добавился в друзья в “ВК”!» — ответила я.
Жека Скурихин — один из двух братьев, сыновей маминой подруги. Гена меня на три года старше, а Жека — на два младше. Поэтому Гена был для меня ухажер, а Жека — мелочь пузатая.
Гена ругал меня за сигареты. За мат в предложениях. Говорил, мне не идет.
«Не виновата я в своей смазливой морде», — отвечала я.
И все-таки каждый день я, роняя берцы, бежала к ним. У них было тепло, мягко, олдскульно и из кухни пахло едой.
«Мама, закрой дверь! — кричал Гена. — Или вытяжку включи. Неприлично». «Что может быть неприличного в еде?» — вступалась я. Тети-Надино умиленное лицо появлялось и исчезало в дверном проеме.
Братьев отвозили в гимназию на машине и на машине привозили обратно. Это был другой мир, и я бежала в него — не окунуться, так припасть губами.
Гена, как и я, слушал «рокешник», но в перерывах между классикой и без внешних атрибутов. Носил простые клетчатые рубашки, густые волосы прилизывал.
На семнадцатилетие я получила от него эсэмэс: «Поздравляю с днем рождения! Желаю проще относиться к вещам и не грустить по мелочи».
Иногда мне писал и Жека. Транслитом: «Рита, привет! Музыка — это хорошо, но приходи, полепим инфузорий». Я смеялась и из вежливости иногда заглядывала к мелкому Жеке. Инфузорий он лепил из пластилина.
А с Геной я в итоге порвала. И даже не потому, что чувствовала себя собакой, которую надо только погладить, а понимать необязательно. Просто плохое перевесило.
— А ты все такая же! — заметил Жека.
При встрече он со всеми обнимается. Чем холоднее на улице и чем толще куртка, тем крепче его обнимашки. Прямо настоящий плюшевый медведь.
— Ты меня просто с черным хайром не застал, — ответила я.
— Застал, застал. Я не об этом.
— Спасибо, Жек, — вдруг сказала я.
— За что?
— За слово «хайр». За то, что оно в нашем семантическом поле свободно располагается.
Гена меня ругал. И за слово, и за то, что волосы покрасила.
— Ну я-то понимаю, — ответил Жека и почесал подбородок. — Хайр — это святое.
Мы пошли к нему. Скурихины-старшие уехали в Сочи. Гена, оказывается, мотался по съемным квартирам. А Жека — из того редкого типа людей, которые говорят: «Пошли ко мне чай пить!» — и подразумевают именно чай.
Почему-то в этой части Тушина ничего не менялось. Даже в стекляшке, куда мы зашли за чем-нибудь к чаю, восседал тот же продавец. Только пустая квартира Скурихиных была мне непривычна. Зато кот, старенький, круглый, с «редким» именем Мурзик и черными кокетливыми ресничками, встретил нас и даже как будто меня вспомнил.
Жека рассказывал, как поступил на биофак, потом в аспирантуру и как постоянно простужается, что очень мешает ему работать.
— А что за девушка? — спросила я.
Видела у него фотографии во «ВКонтакте».
— А девушка — Оля. Певица. Почти все время на гастролях, но когда она здесь, то очень поднимает мне настроение.
— Вот это хорошо, — заметила я. — А Генка?
Жека закинул обертку от эклеров в угол, перелил кипяток в термос и понюхал заварку. Заварка лежала на дне стеклянного чайника и была почему-то ярко-синей.
— А Генка месяц жил на Гоа. Со своей девушкой он расстался. Отдал хозяину квартиры ключ, собрал вещи, забрал трудовую из налоговой и укатил.
— Это как так? А жить-то на что?
— У него вроде были сбережения. Но самое главное — он вообще больше работать не хочет. Он там, на Гоа, как будто что-то увидел. И это «что-то» ему подсказало: мол, работа — это кабала. И те, кто работает, — рабы и потерявшие смысл жизни.
Я стала припоминать, когда ко мне в последний раз приходили такие мысли. На первом курсе это был уже моветон. А на третьем я забыла обо всем ради того, чтобы работать... Чтобы стать свободной и уйти из родительского дома.
— Да уж, — сказала я. — Подумать только!
— А, погоди, — Жека достал телефон. — Ты же его не видела. Только чашку поставь сначала. Она горячая.
Я поставила чашку и на всякий случай облокотилась на край стола. Жека полистал, пощелкал, потом залез в мессенджер и там еще и побулькал. Наконец нашел, что искал, и положил телефон мне под нос.
На меня смотрел еще молодой человек с длинными, почти седыми волосами и бородой. Узнала я его только по ресницам: черным и пушистым по всему контуру глаз. Кот Мурзик подтверждал распространенное мнение, будто животные похожи на хозяев: черные реснички у Скурихиных — главная семейная черта.
— Ну как? — спросил Жека.
— Стоп, а в юбке он что — и в Москве ходит?!
Генину юбку мне идентифицировать не удалось. Я знала только, что это не килт, потому что она была черная, но больше по теме ничего сказать не могла.
— Вроде, — Жека пожал плечами. — Он сейчас вращается в таком кругу, где как раз странно, когда ты в штанах.
Я потянулась к ярко-синему чаю. Такие новости надо было запить.
Все это казалось чем-то книжным, придуманным, в реальность чего не верится. Несколько лет потратить на то, чтобы вытравить из меня слово «хайр», а потом самому отрастить волосы — это, конечно, тонкая ирония судьбы.
А Жека — другая крайность: «приходи, полепим инфузорий», аспирантура биофака, девушка Оля и остальное...
— Хорошо с тобой, — сказала я Жеке. — А Генка, думаю, придет к какому-то равновесию. В конце концов, мат, хайр, Гоа и прочие чудеса — у всех это в разное время. У кого в школе, у кого теперь. Как ветрянка, только в духовном плане.
— Ой, не напоминай про ветрянку! — Жека усмехнулся. — Я полгода назад переболел. Ко мне всякая зараза липнет, как будто чует, что я биологией занимаюсь.
— А может, потому что не липнет ничего другого, — сказала я.
Тут позвонил Лёвка:
— Привет! Скоро будешь?
— Скоро. Уже автобус мониторю. Я у друга детства, чай пьем.
— Окей.
— Не ругается? — спросил Жека.
Он не особо удивился, потому что в его картине мира не ругаться — это нормально.
Я покачала головой. Вообще, ревнивым я Лёвку застала. Но он быстро понял, что с ревностью — это не ко мне. Я и так замороченная. А если еще начинать всякие мутные истории, то окончательно сойду с ума.
Когда до автобуса оставалось десять минут, мы с Жекой стали прощаться.
— Я скоро сам уеду в командировку, — сообщил он. — Можно будет попросить тебя навестить Мурзика? Он, если ему навалить еды на два дня, слопает одним махом и страдает. Ключ я тебе привезу. Эклеры к чаю предоставлю.
— Да не вопрос, — ответила я. — Вашу квартиру совсем без людей я еще не видела. Сейчас хоть мы вдвоем были, а тут прямо новый опыт появится.
Мы обнялись на прощание. Мурзик меня провожал.
Фамилия
— Паня, а Жорику-то, Жорику брюки!
— Да фиг ему подберешь!
— Тогда сюда его тащи!
— Да фиг притащишь!
Я увидела ее в магазине «Фамилия». Мне нужна была толстовка, и я поехала на другой конец района, где тогда жила. На перепутье между совковыми платьями и майками-алкоголичками стояли они с мамой.
Паня Бирюкова училась на класс младше. У них там была целая группировка, похожая на «Модный клуб» из мультика «Дарья»*. Почти субкультура. У нас — рокерская, у них — вот такая. Кто-то из наших придумал шутку — мол, крутизна бывает двух типов: когда шмотки есть и когда их нет. Мы метили во вторую категорию. Косухи и прочее не в счет: это не одежда, это вторая кожа.
Потом вторая кожа стала мне не нужна. Рэперы и металлисты подружились, интернет вышел из берегов и затопил все вокруг, шубы сделались искусственными, а излюбленная фраза бабушек: «Чем за компуктером торчать, лучше бы книжки почитали!» — устарела, поскольку читать стали с экранов.
Я открыла «ВКонтакте», нашла там давних знакомых и подумала, что не ошибалась тогда: все это и было подростковой субкультурой.
«Модный клуб» распался. Кто-то уехал в Индию, кто-то стал адвокатом. Кто-то вышел замуж за друга своего отца, наплевав на вопли родственников, отцовские в том числе.
Пани Бирюковой нигде не было, зато была Паня Буркина. Фоток у нее на страничке нашлось мало, всего парочка — где Паня с восьмимесячным животом и в пышных белых кружавчиках. На одной Паня стояла враскоряку, опираясь на лестничные перила, а парень в сером пиджаке зубами стягивал что-то с ее бедра. Если бы я не знала, что есть такой обычай на свадьбах, я бы испугалась.
Сейчас Паня и ее мама выбирали платья себе и футболки для Паниных мужа и сына. Существуй «Фамилия» в бытность «Модного клуба» и покажись кто-нибудь из его участников в ее стенах, да еще с мамой, — был бы позор до самого окончания школы. Наверное, «Фамилия» откуда-то об этом знала и поэтому раньше времени не появлялась.
Паня была Бирюкова, а стала Буркина. Я думаю, на самом деле она и в остальном мало изменилась. Просто что-то лишнее слетело с нее, и она стала счастливее. Во всяком случае, выглядела такой.
— Пань! Смотри, рубашки какие!
— Мам, да не будет он их носить!
— А ты приведи его сюда! За ухо приведи!
— Да он только мешаться будет!
Был март, за окном магазина садилось солнце.
* Daria — американский мультсериал, шедший на ТВ в 1997—2002 гг. Главная героиня — школьница Дарья попадает в комические ситуации и отпускает язвительные замечания об увлечениях сверстников и современной поп-культуре. «Модный клуб» — элита ее школы, девочки, одержимые модой и популярностью.