Вы здесь
Мы издавна здешние…
В одном из выпусков «Сибирских огней» я уже рассказывал, что в Сузунском районе в селе Бобровка живут потомки уральских казаков, сосланных в Сибирь за участие в Пугачевском восстании, рассказывал и бывальщины, которые записал, общаясь с ними.
А сегодня хочу поделиться с читателями совершенно новыми материалами, которые еще не были обнародованы. Благо и повод достойный — в нынешнем году Новосибирская область отмечает свой восьмидесятипятилетний юбилей, поэтому хочется рассказать о людях, которые живут и жили в нашей области, хочется вспомнить и грустное, и веселое…
* * *
В Северном районе Новосибирской области есть замечательное кержацкое село Бергуль — живут в нем переселенцы из Белоруссии. Фольклористы ездят туда за песнями, и я тоже в Бергуле записывал и песни, и былички, и побасенки, и бывальщины…
Золото
Есть в Бергуле фольклорный ансамбль «Вечёрка», которым руководит Римма Анатольевна Хохлова. Участники этого ансамбля сохраняют свои белорусские традиции: песни, игры, хороводы. Предки Риммы Анатольевны — старообрядцы из Витебской губернии.
И вот ее отец, Анатолий Иннокентьевич Якимов, рассказал давнюю историю о своей прабабушке: «В старые времена в деревню Платоновку приехали моего отца дед с бабкой. В то время-то они молодые были — мужик с бабой. Там, у себя, продали нажитое имущество, приехали с богатством, какие-то пожитки привезли с собой. Да баба еще закопала в земле горшочек с золотом.
Прибыли-то они весной, а как пришло лето — налетели комары, пауты, мошка. Тучами! Заели бабу. Она говорит мужу:
— Всё! Я здесь жить не могу! Давай, садись на лошадь, поедем искать место для житья, где комаров мало.
Мужик ни крестом, ни пестом не отгонит бабу. Докучает, и все тут! А мужику что делать? Собрали пожитки. Поехали другое место искать. Едут, от комаров отмахиваются. Вдруг баба хлоп себя по лбу:
— Золото забыли! Вертайся назад — выкапывать!
Ну, мужик человек-то подневольный — повернул назад лошадь. Но сказал:
— Если я вернусь, то больше уже никуда не поеду.
Ну а бабе тоже куда деваться? Золото же осталось в земле!
Приехали обратно. Весь огород, всё вокруг перекопали, а горшочка с золотом не нашли. Так и остались жить в Платоновке…»
Кержак
В 1990-е годы я как-то раз поехал в село Бергуль и в дороге разговорился с шофером. Между прочим спросил, что для него означает слово «кержак». Тот засмеялся и ответил: «Жадный!» Потом немного помолчал. Поправил сам себя: «Ну, может, и не жадный, но…» И рассказал одну историю.
Как-то раз под вечер приехал он в кержацкое село поросят купить. Вот у одного хозяина по двору тридцать хвостов бегает, а уперся он и не продает. Парень его уговаривал, упрашивал — ни в какую! Уезжать собрался. А кержак как будто невзначай и говорит: приходи, дескать, утром…
Ладно. Заночевал парень в Бергуле, утром спозаранку приходит и опять:
— Хозяин! Ну, как насчет поросят? У тебя их вон сколько...
Тот рукой махнул:
— Хоть всех забирай!
Парень рот разинул — удивился такой перемене. А потом узнал, что вечером чужому человеку кержак не даст иголку со двора вынести…
Такая вот она, стариковщина…
* * *
Елена Константиновна Мельникова — сноха и душеприказчица известного новосибирского ученого, преподавателя и фольклориста Михаила Никифоровича Мельникова.
В начале 2000-х годов, выполняя его посмертную волю, Елена Константиновна передала Областному Центру русского фольклора и этнографии часть фонда Мельникова: старые кассеты с записями традиционных песен Новосибирской области и рукописи.
И уже потом Елена Константиновна открылась мне как рассказчица, чьи истории с удовольствием вам и представляю.
Конокрад
В Венгеровском районе в селе Урезе на краю жил конокрад Шадурский. В народе его звали — Чудик. Потому что конокрад нет-нет да и выкинет фортель. И такие номера откалывал — люди рты разевали от удивления.
Как-то раз приехал он к цыганам в табор. Смотрит: они лежат на огромном войлоке. А войлок цветными узорами расшит.
Он говорит:
— Не я буду, если не выкраду войлок!
Три дня Шадурский ездил к цыганам в гости. Прикормил собак. В тумане ночью подъехал к табору. Подполз. Войлок длинной веревкой к седлу привязал. Сам — верха. Хлестанул кобылу:
— Ну, Голубуха, давай!
Голубуха разогналась — да как рванет войлок! И потащила вместе с цыганами. Те на кочках подпрыгивают, спросонья орут, рассыпаются прочь! На повороте вытряхнул Чудик последнего цыгана и ускакал с войлоком. Потом перед друзьями хвастал:
— Гляньте, красота какая! Я его у цыган из-под задницы уволок…
Маузер
После войны налоги были большие. Кто-то мог платить, а кто-то — нет. В Урезе налогом обложили конокрада Шадурского. А он ни в какую: не платит, и все тут! А недоимка растет. Решили описать имущество. В комиссию трое вошли: финансовый агент Костя, молодой депутат Ленька и секретарь сельского совета Митрич.
Приехали на санях. Заходят в избу. А перед этим обговорили: «Что с него взять? Сейчас будем искать. Страшновато, но делать нечего…» И только один из них протянул руки, чтобы взять самовар, а конокрад как гаркнет:
— Аринка! Подай мне маузер!
Депутат Ленька вылетел из избы первым. В сенях споткнулся, кубарем скатился с крыльца и в несколько прыжков оказался в санях! За ним следом бежали финагент Костя и секретарь сельсовета Митрич. Толкают ворота, а они не открываются — со страху ломятся в открытые ворота, а их надо было на себя открывать! Перемахнули через жерди. Да куда там! Ленька уже стоял на санях и гнал коня по деревне. Они кинулись за ним. А позади кто-то кричал:
— Маузер! Маузер!
Они даже не обернулись. Был маузер? Не было его? Они не знали. Но страху натерпелись! И недоимку Шадурскому почему-то простили…
Через тридцать лет члены той комиссии собрались снова за семейным столом — дело в том, что они родней доводились друг другу. Вспомнили тот случай: как хотели описать имущество конокрада и что из этого вышло. Вот уж нахохотались!
Ревнючий
В селе Вознесенке Венгеровского района один мужик не доверял своей жене. И до того ревнивый был — спасу нет! Жители над ним смеялись, звали за глаза — Ревнючий.
Работал он колхозным сторожем. Вот вечером ему — в ночную смену, а баба уже на печи, спит. Ревнючий в дом поленник дров стаскает. Всю печь поленьями обложит высоко, до самой вьюшки. Дом закрывает на замок висячий, ворота — на замок секретный. Семь раз оглянется. Идет сторожить. А через дорогу возле дома бабы сидят на лавочке. Наблюдают. Одна говорит:
— Девки! Не могу… Щас чё-то сделаю…
Пошла домой, влезла в мужние сапоги. У ворот Ревнючего наследила, натопала. Лепешку коровью щепкой подцепила и на секретный замок — шлеп!
А у сторожа свой распорядок заведен: два часа колхозное добро покараулит и домой бежит — жену проверять.
Прибежал Ревнючий, глядь: у ворот следы! Закружился на месте, потом кинулся к воротам. Ключ из кармана достает, в замок секретный тычет, руки вымазал в навозе. Матюгается!
Бабы смеются себе в кулак:
— Ой, девки! Чё будет…
— Щас он Нюрке допрос учинит.
— Ага, с протоколом!
— Отелло, блин, колхозный…
* * *
В селе Веселовском Краснозерского района я беседовал с хранительницей фольклора и талантливой рассказчицей Верой Николаевной Свириденко. Она из семьи украинских переселенцев, поэтому говорила и на русском, и на украинском языках. От нее я услышал сказки, присказки, бывальщины, побасенки — всё из деревенской жизни, всё с добрым, теплым словом…
Полушубок
В Краснозерском мужики работали в механической мастерской. Технику ремонтировали. И как-то раз в обеденное время зашел у них разговор. Один механик, в бригаде его звали Куприяныч, и говорит:
— У меня дома полушубок колом висит, сам цвета белого, да местами — сжелта. Надо бы его покрасить. Говорят, иной раз в Дом быта к нам приезжают специалисты. Привозят краски, полушубки красят.
— Дак приехали уже! — подхватывает другой механик, Емельяныч. — Специалисты из области. Мы с моим кумом завчёра полушубки красили. У нас полушубки-то теперь как новенькие! Так что ежели надо красить полушубок — поспешай, а то уедут.
Куприяныч поднимается:
— Да я прям щас… У бригадира отпрошусь и побегу!
А Емельяныч ему вслед:
— Но ты свой полушубок распори! Они распоротые в краску-то бросают. Чтобы швы прокрасились. Потом сшивают и отдают…
Куприяныч так и сделал, распорол полушубок. Приходит в Дом быта:
— Кому сдавать полушубок?
Приемщик спрашивает:
— Какой полушубок?
— Распоротый, — отвечает Куприяныч.
И выкладывает из мешка куски овчины. Приемщик глаза вылупил:
— Зачем?
— Вы полушубки красить принимаете? — начинает волноваться Куприяныч.
— Нет. Не принимаем.
— Ну как же! Приехали из области со специальной краской.
— Да никто к нам не приезжал!
— А Иван Емельянович сказал… Ну, Емельяныч!
Выпряглась
В колхозе было так: мужики утром соберутся в конторе и бригадир им дает наряд — распределяет, кто куда пойдет работать. Кто плотничать, кто сеялки ремонтировать…
А за бабами бригадир — езжай в каждый двор. У баб что ни день работа меняется — тем надо ток застилать, тем — ферму мазать, тем — грядки полоть, а тем — в детских ясельках дежурить. Давать бабам задание называли — «загадывать».
Ну вот. Мужики над бригадиром посмеиваются:
— Петро! Ты як до кумы Марии поедешь загадывать, так дуже долго твоя кобыла стоит коло ее двора.
Он говорит:
— Та чего б ей там долго стоять? Видит бог: как коло всех, так и коло ее двора стоит.
— Ой, неправду кажешь! Поймаем мы тебя…
Долго держался бригадир. И все-таки в какой-то раз остановился у кумы надолго. Пришли мужики — выпрягли кобылу, хомут на ней оставили, а оглобли отвязали и просунули в хомут. Вожжи оставили на ходке, где он сидел.
Ну, он у кумы побыл, может быть, там выпил или погостил просто. Вышел. Сел, значит, в телегу. Вожжи дернул:
— Н-но!
Кобыла пошла, а он с телегой остался…
Приходит в контору — ругается последними словами. Мужики говорят:
— Мы ничего не знаем. Это тебе на грех Бог так сделал. Ты ж божился, что коло кумы долго не стоишь. А получилось — коняка так долго стояла, что сама выпряглась и пошла…
Край печки
Как-то раз в деревне Веселовке парень погулял с девушкой. Зимним вечером проводил ее до дома. А холодно было, замерз! Пришел к себе домой, залез на печку спать.
А в старые времена было как: вот передняя комната, печка — туда залазят спать. А тут лавка стояла и теленок, привязанный возле лавки. А в дальней комнате спят отец с матерью.
— Вот, — бабка говорит, — спим мы с дедом. Слышим, что-то там — бах! И теленок: «Бэ!» Он, как испугается, не мычит долго, а коротко так: «Бэ!».
— Мы, — говорит бабка, — схватились одеваться. Пока спички нашли, пока зажгли лампу. Выходим. Наш Петро по полу ползает на четвереньках. Спрашиваем:
— Чего ты лазишь?
А он отвечает:
— Я край печки не найду.
Дед говорит:
— Какой тебе край печки? Ты ж на полу ползаешь. Приди в себя, ради бога!
Он очухался. Дед с бабкой снова:
— Ты чего тут лазил?
Он говорит:
— Я проснулся, руку протянул вперед — стена. Направо протянул — стена. Налево — стена. А мне на двор по нужде надо. Ну, думаю, значит, сзади, вот здесь спускаться. А сам-то на краю лежал. И не успел я опереться, как полетел. Да прямо на теленка!
Они посмеялись:
— Эх ты! Взрослый парень, девок провожаешь. А сам на печке края не найдешь…
* * *
Весной 2018 года в селе Рождественка Купинского района я встретился с Зоей Афанасьевной Слизовской. Это была сухонькая старушка с добрыми, лучистыми глазами. Предки ее — переселенцы из Орловской губернии.
Беседуя с бабулей, я узнал, что через две недели ей исполнится девяносто лет. Но, несмотря на почтенный возраст, у нее оказалась удивительная память — Зоя Афанасьевна помнила фамилии, имена, отчества и даже прозвища всех жителей Рождественки, о которых она рассказывала. А рассказывала она много!
Ходоки
В 1907 году из села Страчёво Севского уезда Орловской губернии девять человек переселенцев двинулись на лошадях в Сибирь — по высочайшему указу подались осваивать далекие просторные земли, это было начало аграрной столыпинской реформы.
Двадцатого марта прибыли они в Купинский район. Ехали в Татарск, где им было приготовлено к поселению три колодца, но остановились возле деревни Заозёрки, в пяти километрах от Рождественки. Там жили чалдоны. И вот заозёрские мужики узнали о приезде чужаков, похватали топоры, вилы и — к ним! Приезжие маленько струсили. Говорят:
— Мы люди мирные. По царскому указу приехали заселяться…
Чалдоны отвечают:
— Вы приехали сюда в чем стоите, ничего у вас нет. А мы здесь триста лет живем! Давайте договоримся так: вы отработаете у нас посевную, сенокос и уборку, а мы вам за это построим дома-пластянки, распашем землю, дадим семена для посадки картошки.
Ударили по рукам. Из Купина приехал землемер, выделил переселенцам земли: усадьбы, леса, околки. Посеяли пшеницу.
А осенью поехали за своими семьями, но теперь уже везли их в Сибирь на поезде.
Зима выдалась суровая, холодная… Люди пригорюнились. Но потом пришла весна, расцвело все вокруг — вздохнули свободно. А потом, когда пошли ягоды, грибы, да увидели, что в реке много рыбы, в лесу — промысел, то хорошо им стало. Полюбили они эту землю!
Деревня Заозёрки со временем заглохла, и все жители перебрались в Рождественку. А местные леса и околки до сих пор носят имена первых переселенцев: Климова, Балыкина, Сычова, Дорошенко…
Пупырь
Раньше рекрутов набирали в армию из одной деревни и служили они потом в одном полку. Петр Инстранкин и Афанасий Слизовский из деревни Рождественки тоже служили вместе. Вот как-то раз дали им увольнительную. Идут они, смотрят: летит по воздуху какой-то огромный пузырь! Они такого сроду не видели. А это был воздушный шар с приборами — погоду узнавать. Подивились служивые. Петр поначалу едва не обомлел, пальцем в небо тычет, а сказать ничего не может. Потом вдруг закричал Афанасию:
— Глянь-ка, Фанька! Пупырь летит!
…Часто они потом вспоминали этот случай. Смеялись. После службы домой вернулись. Людям рассказали. И Петра Инстранкина в деревне стали называть — Пупырь. А его детей — пупырятами.
Вилки и навильники
Молодой парень Иван Новгородов приехал из города Новосибирска в деревню Рождественку в гости к бабушке Зое. И взялся ей помогать по хозяйству. Бабуля дает распоряжение внуку:
— Ваня! Загони корову в стайку.
Он загнал. Она командует:
— Ваня! Дай корове сена, пусть пожует.
А во дворе отдельно лежала солома и отдельно — сено. Он не знает, где что. Спрашивает:
— А ей желтого дать или серого?
— Серого, — говорит бабуля. — Там возле стайки в углу вилки стоят. Положи ей два навильника.
Иван пошел во двор. Вернулся. Стоит у порога, мнется.
Бабушка спрашивает:
— Ну что, Ваня? Дал корове сена?
А тот отвечает:
— Нет, не дал. Там возле стайки вилки-то стоят, а навильников нету…
Как Хведьку звать?
Соседка Зои Афанасьевны Слизовской отправилась в Новосибирск проведать сына. Мешок продуктов собрала, поехала вместе с кумой.
А по тому адресу, который у них был, сына не оказалось. Ему другую квартиру дали. Вот она и заплакала:
— Что делать? Никого не знаю…
Кума советует:
— Вон милиционер. Он поможет.
Милиционер отправил их на вокзал, в справочное бюро. Нашли справочное бюро. Соседка говорит женщине в окошке:
— Миленькая! Помоги мне сына разыскать, переехал на другую квартиру, а мне не сказал. Я привезла ему чеснока, сала, варенья, булок. Куму с собой привезла…
Женщина ее спрашивает:
— Как фамилия сына?
Она сказала.
— Имя?
Сказала.
— Отчество?
А соседка отчество никак не вспомнит — она сына-то по отчеству никогда не называла. Молчит. Женщина в окошке спрашивает:
— Ну, как вашего мужа звать?
Баба поворачивается и кричит куме:
— Кума! Скажи, как моего Хведьку звать?
* * *
Татьяна Панкратова, участница Ансамбля сибирской песни, одно время работала в нашем Областном Центре фольклора и этнографии — помогала проводить игровые программы для школьников.
Из беседы с ней я узнал, что предки Татьяны «здешние, сибирские» еще с 1700 года. Прадед ее, Пахом Андреевич Мордвинов, «пришел с Тары», из первой крепости, поставленной для защиты Сибири. По версии семьи, пришел он в составе отряда из восьми человек «пособлять и тут с крепостью» — правда, Чаусский острог возник позднее, так что, возможно, отряд, в котором был прадед Панкратовой, помогал строить село Кривощёково, в районе которого в XIX веке был возведен железнодорожный мост через Обь, тот самый мост, положивший начало строительству города Ново-Николаевска, впоследствии названного Новосибирском.
Теплая обувь
В царские времена одна семья держала ямщицкий стан в деревне Ерестной, у села Кривощёково — сейчас там стоит железнодорожный вокзал Новосибирск-Западный.
И вот повезли ямщики в Ерестную из Томска учительницу. Учительница молоденькая, из курсисток — пальтишко тоненькое, на ножках ботиночки фасонистые.
Ямщик усаживает девушку в кошеву, подает теплые вещи:
— Давай, — говорит, — барышня, чтобы тепло было — закутывайся в тулуп. Шаль — на голову. На ноги надевай пимы.
Шаль учительница кое-как приняла, в тулуп он ее, считай, насильно закутал, а валенки надевать отказалась! Ямщик упрашивает:
— Надень, барышня! Замерзнешь…
— Нет, не замерзну.
— Ботиночки у тебя тоненькие…
Она ножки поджала и говорит:
— А у меня в них — газета…
* * *
Сергей Александрович Москвин — новосибирец. Любит утиную охоту, знает места и угодья — а я знаю, что у любого охотника в загашнике всегда можно найти курьезную историю, которая произошла на охоте с ним или с его друзьями.
Тетерев
Два друга из Колывани поехали на охоту. Косачей промышлять. Остановились в деревне, у знакомого. Переночевали. А с утра пораньше отправились в поле.
Обошли все колки, луга, перелески в округе — один охотник добыл тетерева, а другому не повезло, косач улетел подранком.
В деревню вернулись. Смотрят: в соседнем дворе черные индюки ходят. Купили одного. Голову отрубили, тушку — в холстинку и в рюкзак.
Привозит охотник домой индюка, подает жене:
— Вот тебе дичь из леса! Тетерев.
А тут к нему в гости шурин приехал, тоже охотник. Хозяйка говорит брату:
— Егор! В сенях на гвозде тетерев висит, Миша сёдня добыл. Принеси его, я приготовлю на ужин.
Егор выходит в сени. Кричит:
— А где тетерев?
Она ему:
— В кладовке, справа от двери!
— Тут нет никакого тетерева!
Миша выбегает в сени:
— Егор! Я покажу… А вот же он!
Сам — палец к губам и шепчет:
— Потом расскажу…
Потом Егор с Мишей сидели за столом, выпивали за встречу, за удачную охоту. Закусывали этим «тетеревом» да посмеивались!
* * *
А эту историю рассказал мой хороший знакомый, новосибирский священник Анатолий Рублёв.
Ворона
Дело было в 1990-х годах в Болотном. Дядька тогда еще молодого парня Анатолия Рублёва, дядя Ваня, подобрал на покосе вороненка. Вырос вороненок у них при дворе в целую ворону — зиму жила, лето…
Вот как-то раз дядя Ваня с братом Гришей сидят на крыльце дома, отдыхают. Бражки выпили. А сухофрукты раскисшие из гущи и гущу саму вороне кидают, она клюет. Наклевалась — идет по краю тротуара, ее заносит, она в лужу падает! Потом с трудом залетела на воротный столб и сидит.
Мимо идет соседка, баба Оля, а ворона сверху на ее белый платок кинулась и — давай клевать! Баба Оля кричит:
— Караул! Убивают!
Дядя Гриша с дядей Ваней выскочили, ворону кое-как оторвали. Потом опять сидели, выпивали, кидали вороне хлеб, намоченный в бражке, она клевала. Тут дядя Ваня закурил, а ворона смотрит. Он говорит:
— Ворона! Ты с нами пьешь, а курить-то будешь?
А она этак вроде головой кивает, мол — буду! Ну, он взял папиросу, прикурил и в клюв ей вставил. А ворона с папиросой взлетела и — на сеновал!
Дядя Ваня в момент трезвым стал. Бежит на сеновал, Димке, старшему сыну, кричит:
— Димка! Ворона на сеновале курит!
Тут-то они вдвоем с Димкой десять центнеров сена за пять минут вниз и поскидали…
А вот не надо учить ворону плохим привычкам!