Вы здесь
Слова ничего не значат
* * *
слова ничего не значат
среди
проступающих контуров лиц
незнакомых мальчишек, бездомных старух
и тысячи тех, безымянных,
которых военный закон
железною цепью сковал,
среди руин разрушенных городов,
разорванных тел,
охваченных ужасом женщин,
схвативших в охапку
детей и собак,
бегущих по грязи,
чтобы спастись в нищете, —
слова ничего не значат,
слезы ничего не стоят,
молитвы ничего не могут,
и только трава, прорастая
на месте вчерашних боев,
что-то такое знает,
но делает свое дело молча
и не поет об этом
никаких
песен.
Иголки
Сухая хвоя под большой сосной
четыре знака пишет на земле:
знак «больше», «меньше»,
римскую пятерку
и легкую, уклончивую «эл».
В подкладку снега, в ледяную раму
впечатается каждый хвойный штрих.
Кто эти знаки примется читать,
тот скажет: «эл» — любовь,
а «виктори» — победа,
и ничего о солнце и ветрах,
и ничего об облаке зеленом
лесной плавильни медленной смолы.
Я становлюсь значками на земле.
Раздвоенная стрелка уголком
случайное укажет направление.
Нечеткий штрих на глиняной табличке
и так и этак можно трактовать.
Любовь моя и ярость, гнев и страх —
прозрачные сосновые иголки,
не больше и не меньше.
Дача
я люблю эту дачу, в цвету и в снегу,
эту лестницу, печку, топор, кочергу,
я умею рубить
и умею топить,
и цветы поливать, и сидеть на балконе,
говорить на небрежном, на дачном жаргоне
и винишко глоточками мелкими пить,
наблюдая за чайкой, слетающей вниз,
пропадающей в складках сосновых кулис,
за персидской сиренью, плывущей в дыму
от мангала и от гекатомбы соседской,
за дрожащей оконной разорванной сеткой
и за строчкой, явившейся нипочему.
за стеклом витража угасание дня.
обвини же скорее в мещанстве меня.
вот калоши мои, вот носок шерстяной.
прокляни ж золотое мое мелкотемье,
и черешневый шум, и крыжовенный зной,
в жаркой схватке слияние, переплетенье
пальцев, веток, корней. половицы скрипят.
дача — место, где спят, без ранжира и званий.
отругай. а пока я схожу за дровами:
слышишь, капли дырявую кровлю кропят.
Астры
Я астры торопила расцвести:
а ну-ка, разожмите кулачки
и расстегните узкие, тугие
зеленые брабантские манжеты.
Вот вам вода, вот вам земля, вот мед
густого солнца, вот
тот человек, что ждет
уже пол-лета.
И дни бегут, и астры не цветут.
Все силы — в стебель, капитель колонны
прочнеет, и застегнутый манжет
на пуговице белой, непреклонной.
* * *
внутри физалиса, в оранжевом райке,
в бумажном невесомом гробике
под крышей золотого абажура
останусь я, пускай в твоей руке
качается его архитектура.
поющие на призрачных хорах,
живущие в прошедших временах
глаза открыли, развернули ноты,
и там, где было тление и прах,
шафрановые развернулись своды
и луковки прозрачных куполов.
лучи, мечами стены пропоров,
ложатся на пол, как листва сухая.
там комната, а может, мастерская.
там печь горит, из отсыревших дров
невидимое что-то выдыхая.
* * *
Так хорошо — не ждать чудес заранее,
а просто на ночь не гасить ночник.
Чем глубже тьма — отчетливей сияние
от книг раскрытых и закрытых книг.
Забиться в септу потайного грота,
и нет уже ни спешки, ни вины:
цветы, растущие из переплета,
при свете дня почти что не видны.
Пугливы их изогнутые стебли,
их чашечки — из ветра и воды,
и в каждом самом крошечном пробеле
цветут мои бессмертные сады.
Год
Я гуляю вдоль берега летом,
где затянута листьями заводь,
где растут
бело-желтые лилии
и бегут водомерки,
и каждая — маленький циркуль.
Утекают густые круги
в темноту маслянистого ила.
Я гуляю вдоль берега
ранней весною, когда оголенный плавник
онемевшую твердь рассекает
нечаянной силой,
и рыдает в притоке,
и хохочет в притоке прозрачный двойник-водяник,
поднимаясь над лимбом,
заливая низины, мышиные норы, ходы корневые.
Я гуляю вдоль берега черной зимой,
где у мертвых костлявых деревьев горбатые выи.
Где пески огневые
сияют,
свистят ледяные свистки.
Я в осеннем тумане стою
над невидимым телом реки,
и кончается год,
и я вижу дорогу свою,
где на водных запястьях
качаются, снова живые,
бело-желтые лилии.
Пакет
Шевелится в траве
пакет.
Потом взлетает
и душу птицы он приобретает
нетленную —
на несколько секунд.
Парение, похожее на бунт
вещей
телесных, неодушевленных,
бессмертием случайно наделенных
в глазах глядящего.
А впрочем,
полиэтилен
и так нетлен.