Вы здесь
Одна вторая
* * *
Октябрь... Как в гулкую раму,
Поставлен с утра небосклон.
Так тихо… как будто по храму
Проходит душа босиком.
И лишь у реки... за холмами,
Будто в иную страну,
Три мужика ломами
Проламывают тишину...
Завещание
Ни звезды, ни креста
надо мной... — ничего.
Ржавой тенью куста
Лишь придавит плечо.
Коршун выпьет мой глаз…
карий радостный мой,
Тот, которым я вас
Узнавал, звал домой.
Взвой, ночное зверье,
рви меня на куски.
Тело телу вернет
Вой всевышней тоски.
Пусть медведь выест пах…
и, свернувшись в прыжок,
Пусть мне выпустит страх
Рысь из вещих кишок.
А затем муравьи
защекочут меня —
Приготовят мои
Кости... вновь для огня.
И дожди прорастут
сквозь меня... и трава
Алой зеленью вдруг
Вам предъявит права.
Копошится росой
вечной пашни ломоть.
Утром мальчик босой
Разомнет мою плоть.
И лепить без молитв
меня будут затем,
Яблоко разломив
Сладко сжатых колен...
Будет тело стонать,
как прикажет рука,
Чтобы мастер мог мять
От ступни до соска.
И, повернутый лбом
к свету из борозды,
Я увижу мой Дом
Возле Отчей звезды...
Смотрю из окна и вспоминаю Хокусая
Майский снег
осыпался вчера и розовеет сегодня
на шиферном склоне крыши
и твоей — сердечком — ладошке.
Это на Фудзи цветущие вишни.
И милость Господня —
всенеизбывна, как на столе моем
хлебные крошки.
Поэтам-эмигрантам
Ничего никому не докажешь.
Ничего. Никому.
Слово выдохнешь, но не доскажешь —
Сгинешь где-то в Крыму.
Или вышвырнет до Стамбула,
Аж под самый Париж.
То ли это судьба подмигнула —
Промелькнула, как стриж.
Не ухватишь пальцами воздух
Шелестящих страниц.
И запнулся мальчиший возглас —
Мой наивный крик-блиц.
Ничего никому не ответишь.
И при чем здесь ответ?
Просто дверь приоткроешь — приветишь
Зимний
луч напросвет.
Георгию Иванову
Гляжу из бора на закат,
Как ты из-за границы, брат,
На петербургские дома,
От желтизны сходя с ума,
Сквозь ветви жгучие, как смоль,
Уже прозрачней стала боль
И призрачней миробоязнь —
За казнью розовеет казнь.
И все темнее древний бор,
Откуда мы глядим в упор
Сквозь розовеющую мглу
На ленинградскую иглу
И на кораблик золотой,
Пронзенный царскою тоской,
Сквозь строки невозможных лет,
Которых не было и нет,
Сквозь землянику нищих строк,
Земной обозначая срок.
* * *
Голубой катафалк осени...
Наверное, так начинается это —
Зеленый кузнечик распят на укосине
Последними лучами света.
Дочка моя принесла молоток,
Колючие гвозди, сжав в ладошке.
Змеиным язычком прошипел цветок
И уполз по дорожке…
Юная мама рядом смеялась.
Сквозь деревья катафалк голубел.
Может быть, это мне показалось:
Кто-то сверху на нас глядел…
Капля крови стекла по мизинцу
И божьей коровкой улетела вверх.
И я, привыкая к вашим гостинцам,
Понимал и прощал всех.
* * *
Фазилю Искандеру
Как будто прозрачным железом
Облиты деревья... Снега
Отметят изодранным срезом
Пустынные берега.
И замерло ржавое стадо
У кузницы... Чудится звон.
В щетине колхозного сада
Разбросаны комья ворон.
И дальше... — сверкнувшие мощи
Проселка уводят вдоль скирд.
И воздух, твердеющий к ночи,
Корундовым кругом блестит.
* * *
Когда Александр Блок узнал, что погиб «Титаник»,
Он просто отодвинул пустой стакан,
Встал, поднял серебряный подстаканник
И произнес: «Есть еще Океан…»
* * *
На твоих коленях огонь...
Это просто рыжая кошка.
Положи на нее ладонь
И вот так посиди немножко.
От крыльца по снегу ведет
Неизвестно куда тропинка,
Да на изгороди живет
Кверху дном забытая крынка.
А под нею замерзший куст,
И калитка кого-то кличет...
Ты в окошко смотри... и пусть
На коленях огонь мурлычет.
Деревня
Вселенной пеной не спеша
Взбухало облако... Деревня,
Как чья-то древняя душа,
В подушку собрала поверья
Щепотками немых старух...
И, как из подпола, по небу
Булыжный прокатился стук.
И муха проползла по хлебу
Зеленая... И снова тишь…
И кто-то пальцами по крыше
Забарабанил. В сенцах мышь
Таилась тише серой мыши.
И ослепительным бичом
Над Томью щелкнуло... Телега,
Загромыхав над кедрачом,
Рассыпала орешки снега...
И солнце... Кони на лугу
Сверкнули крыльями! Ребята
Молчали, скрючившись, в стогу,
Старинным ужасом объяты.
Была суббота... Из избы
Шли бабы с ведрами до бани.
И старики у городьбы
Трясли козлиными словами...
* * *
Прозрачной каплей паучок
по камню скатится… Тревога
охватит лес. Глядит сучок,
как человечий глаз, на Бога.
И капли крови на кустах
шиповника… Песчаный запах.
И, как в разобранных часах,
кузнечик зябко тикал в травах.
* * *
«Слишком быстро время струится,
Чтоб искать и терять...»
На ладошке прозрачная птица
Хочет звездочку расклевать.
И струятся деревья к небу,
И листва струится к земле,
Наши руки струятся к хлебу,
Переломленному на столе…
Из царапины кровь струится.
Поцелую ранку твою
Тихо-тихо... чтоб эта птица
Нам допела песню свою.
Из поэмы «Одна вторая»
…И домик крошечным кузнечиком
На косогоре зеленел —
О чем-то добром и извечном
В запечной тишине звенел.
И догорала темнота,
И лезло солнце в щели ставень.
Со стен смотрели Ленин-Сталин
И фотография Христа.
И было просто... страшно просто,
Как будто кто-то просто был,
И сеял просо, и просил
Не задавать ему вопросы...
Лучился в доме полумрак,
И вспыхивали пылинки…
Но как Иисус на фотоснимке
Мог оказаться?.. как же так?
Старуха звякнула ведром,
И мы услышали с Галиной
Над затаившейся долиной
Густой и августовский гром.
Вот-вот — и грянет сенокос.
В три пальца просвистит, проказник:
Призыв на беспощадный праздник —
И все придут… — вот в чем вопрос.
И все с собою принесут
Смертельно взвихренные косы.
И мы идем — простоволосы —
С повесткою на Страшный суд!
И деревенская старуха —
Рябая, точно от гвоздей,
Сквозит созвездием костей
И похохатывает глухо.
Она та самая… она
На боевой сенокосилке…
И сталинградские опилки
Покорно заметет страна.
И однокрылый дух вражды,
И одноглазый выдох злобы
Взывают из ее утробы,
И скалятся в ответ вожди.
Ахилл, Тимур и Ганнибал,
Наш Святослав и вечный Цезарь…
И каждый рвал врага и резал
И ничего не понимал.
Взрывался в каждом вражий дух
И убивал себя друг в друге.
И боевые буги-вуги
С культяшкой выплясал пастух…
И над Мамаевым курганом
Свингующий взлетает визг!
Сверкают косы вверх и вниз,
И лезвия гудят Ураном…
Разверст до звезд военкомат —
Как местный раструб мясорубки…
Чтобы мальчишечьи обрубки
Ползли-червились на закат…
Единой бритвой правят нас:
Со мной Сережа, Миша, Саша —
Вся школьная поляна наша
Цветущая… — и без прикрас.
Тысячелистник, зверобой,
Ромашки и белоголовник…
Прихрамывающий подполковник
Нас поведет в последний бой!
И мы встаем в единый ряд
Перед безвинною травою…
Вслед за старухою рябою
Войдем в пронзительный обряд!
Старуха мастерит из нас
Космический гробоугольник,
Чтоб трепетал пырей и донник
И наш еще июньский класс…
Сверкнули вожжи для вождей
И хладнокровных полководцев,
Но не напиться из колодцев
С кровоподтеками дождей…
И мы сверкаем в лютой пляске,
В едином выдохе: за Ро…
В Берлине выпало зеро —
Зеро сверкнуло на Аляске…
И Журавлинские откосы
Дрожали в мареве реки.
И старики-фронтовики
К атаке отбивали косы…
Мы отдыхали среди них.
И замирали, повторяя:
Любовь всегда — одна вторая.
Одна — на всех и на двоих…
И на любви, как на войне.
Мы целовались, умирая,
Пытаясь добежать до края,
Ступни кровавя по стерне…