Вы здесь

Отчет о деятельности Сибирской флотилии. От Шанхая до Филиппин

Редакция благодарит Дом русского зарубежья им. А. И. Солженицына за любезно предоставленную для публикации в журнале рукопись воспоминаний контр-адмирала Георгия Старка (1878—1950) «Отчет о деятельности Сибирской флотилии». В печати уже были представлены некоторые фрагменты «Отчета». Мы публикуем ранее неизвестную широкому читателю часть документа, посвященную пребыванию флотилии в Шанхае и на Филиппинах. Орфография и пунктуация рукописи частично сохранены.

 

Шанхай

Сразу же по прибытии в Вузунг выяснилось, что нам не будет разрешено войти на внутренний рейд Шанхая. Начальник порта, англичанин на китайской службе, предложил нам войти в реку Вампу, где стать в стороне от фарватера, но по сношению со своим начальником известил меня, что и этот проект отпадает.

Я отправился в город для свидания с нашим бывшим генеральным консулом в Шанхае, Гроссе. В это время наше консульство хотя и имело на флагштоке русский национальный флаг, но юридически находилось в подчинении китайскому комиссару по иностранным делам и именовалось «Бюро по русским делам».

Гроссе числился помощником комиссара. Он встретил меня очень сухо и заявил сразу, что ничем помочь не может, что мы находимся на китайской территории (Вузунг) и что он тоже подчинен китайскому правительству, и что все зависит от решения последнего.

Нанеся после этого визиты консулам Великих Держав, я окончательно убедился в том, что флотилия оставлена иностранцами на произвол китайских властей. Единственно о чем позаботился консульский корпус, это чтобы ни корабли, ни люди с Флотилии не проникли бы в международный Шанхай. Об этом Консульский Корпус сделал соответствующее представление китайцам.

При последовавшем затем моем свидании с комиссаром по иностранным делам последний передал мне через Гроссе, что китайские власти не разрешают флотилии остаться в Вузунге и требуют нашего ухода в море, и что кораблям не разрешается иметь сообщения с берегом.

Я заявил, что выйти в море не могу, что мне для этого требуется получить:

1) 1000 тонн угля

2) 1000 тонн воды

3) продовольствие на один месяц

4) разрешение ввода в док пяти кораблей для ремонта за мой счет.

В дальнейшем мне было разрешено отпускать по китайским пропускам по три человека с корабля в сутки в Шанхай за провизией, было обещано, что китайское благотворительное общество даст уголь и воду и часть провизии, но было подтверждено, что корабли должны оставаться на внешнем рейде Вузунг и что на входе в Шанхай для ремонта требуется разрешение Пекинского правительства.

Так как я заявил китайцам, что корабли, нуждающиеся в ремонте, не брошу и буду стоять со всей Флотилией, пока не добьюсь разрешения на ввод их в док, то и уголь, и вода, обещанные мне, присланы не были.

Таким образом в бесполезных переговорах шли дни за днями. Флотилия жгла уголь и проедала последние гроши.

Вернувшийся из Мукдена полковник Ярон сообщил, что вследствие заявлений, сделанных маршалу Чжан-зо-лину со стороны кругов, близких к бывшему правителю, генералу Дитерихсу, о том, что Флотилии приказано идти в Инкоу и что никакого договора не требуется, маршал, видя развившиеся около этого дела интриги, отказался от него вовсе.

Следовательно, план похода в Инкоу отпадал окончательно, ибо идти туда самостоятельно уже не было средств. Кроме того, я, как прежде, считал преступлением идти в Инкоу очертя голову и сдаваться на милость Чжан-зо-лина. Армия, доверившаяся его великодушию и беспрекословно сдавшая свое оружие на границе Маньчжурии, оказалась в положении военнопленных и подвергалась всякого рода лишениям и издевательствам. Флотилии надо было избрать иные пути.

Я обратился к адмиралу Дудорову с просьбой о денежной помощи и получил от него ответ, что наш военный агент в Токио, генерал Подтягин, может перевести мне всего 10 000 иен и что исключительно на помощь беженцам, но не на нужды Флотилии. Деньги эти я впоследствии получил и израсходовал их действительно по прямому назначению.

Создавалось безвыходное положение. Среди пассажиров Флотилии, мечтавших о переселении в Шанхай, царило глубочайшее уныние. Развилось сильное пьянство, после чего я приказом запретил употребление спиртных напитков на кораблях.

10 января с утра, с началом отлива, дивизионы начали сниматься с якоря. <…>

Последнее, что я получил в Шанхае, уже после съемки с якоря, было радио, адресованное мне через Бюро по русским делам генерал-губернатором французского Индо-Китая. В этой радио Флотилии запрещался вход в Сайгон и другие порта Индо-Китая.

К счастью для нас, наш путь лежал не туда.

От Шанхая до Филиппин

Переход до Хайтанского пролива происходил при мертвом штиле. На этот раз удалось даже поддерживать радиосвязь между третьим и первым дивизионами настолько, что вечером 12 января, когда первый дивизион подходил к якорному месту, а третий согласно донесению стоял уже на якоре, я мог распорядиться по радио на «Фарватере» зажечь яркий огонь. Это облегчило вход на неосвещенный рейд Хайтанского пролива. Отставший второй дивизион не рискнул входить ночью на рейд и стал на якоре в бухте за маяком Торнабаут, в 12 милях к северу от нашего якорного места.

В это время штиль сразу сменился свежим муссоном, который начал дуть с возрастающей силой. Второй дивизион провел очень тревожную ночь на своем якорном месте, куда заходила сильная зыбь, и утром переменил место и присоединился к Флотилии. Этот переход всего на несколько миль показал воочию, что ожидает корабли во время муссона в открытом море.

На рейде было так свежо, что невозможно было сообщаться на шлюпках, поэтому я приказал «Фарватеру» обойти корабли и собрать командиров на «Байкал». При обсуждении дальнейшего похода выяснилось, что трое из командиров второго дивизиона настаивают на невозможности похода на Манилу, что заставило начальника дивизиона еще до заседания докладывать мне о своем безвыходном положении.

Я не мог позволить дивизиону идти в Гонконг или вернуться в Шанхай, так как отлично знал, что вся надежда на спасение людей заключалась в плане конечного достижения владений Соединенных Штатов.

Мне пришлось прекратить всякие обсуждения командиров и коротко приказать всем немедленно готовиться к дальнейшему переходу в Болинао. После этого все командиры, кроме командира канонерской лодки «Диомид», капитана II ранга Коренева, заявили, что вверенные им корабли будут готовы к походу через сутки.

На «Диомиде» по докладу командира были ненадежны котлы, грелось несколько подшипников в машине и была совершенно неисправна динамо-машина. Я приказал командиру «Диомида» употребить все усилия, чтобы за время, оставшееся до съемки с якоря, произвести необходимые исправления, для этого в помощь ему была назначена команда канонерской лодки «Взрыватель», которой было приказано перейти к борту «Диомида».

Чтобы подбодрить упавший духом личный состав «Диомида», я перешел на него сам с начальником штаба и флагманским штурманом и приказал перенести на время похода мой флаг.

Кроме того, сказал командиру «Диомида», что, если корабль не будет готов к походу к назначенному времени, я все равно выйду на нем в срок, хотя бы на буксире. Для буксировки «Диомида» в этом случае была назначена канонерская лодка «Свирь».

Все эти исключительные распоряжения я делал потому, что видел ясно моральную усталость и опасался, что проявленные с моей стороны колебания могут причинить разброд мыслей и решений в среде командиров и вызвать совершенно неожиданные перемены в направлении движений кораблей.

Никто из командиров не испытал до тех пор всего того, что пришлось перенести мне в портах Японии и в Шанхае, никто не мог поэтому знать со всей отчетливостью, как знал это я, что ожидало людей и корабли в случае захода в Гонконг или в один из китайских портов, захода уже окончательного, ибо на дальнейший поход ни у кого не было средств.

Потому, пока еще действовала инерция подчинения, я старался использовать ее и брал все, что могло случиться в дальнейшем, на свою личную ответственность. К тому же ограниченный запас угля не позволял застаиваться долго на месте. <…>

Маривелес

26 января утром Флотилия, сопровождаемая американским миноносцем, прибыла в Маривелес. Это довольно большая бухта при входе в Манильский залив, открытая для ветров южной половины и потому неудобная как якорная стоянка во время тайфунного периода и в летние месяцы, когда господствует юго-западный муссон, но в тот период года, когда пришли мы, стоянка в Маривелесе была отличная.

В глубине бухты находится небольшой поселок туземцев и рядом с ним, отделенная забором, карантинная станция. Эта станция, построенная в период демобилизации американской армии, когда через Манилу проходили десятки тысяч американских солдат, возвращавшихся домой из Франции, являлась достаточно оборудованным учреждением, с бетонными и деревянными бараками, рассчитанными на единовременное размещение до 1500 солдат и офицеров, с кухнями, обширными душами, дезинфекционными камерами и небольшим приемным покоем. Станция находилась в ведении санитарной части флота Соединенных Штатов, считалась собственной территорией Соединенных Штатов и подчинялась непосредственно своему начальству в Вашингтоне. На этой почве у местных карантинных властей постоянно происходили трения с санитарной частью управления генерал-губернатора, что не замедлило отозваться неблагоприятно на условиях нашего пребывания на станции, так как она была предоставлена нам по ходатайству генерал-губернатора Вуда.

Кораблям было предложено становиться по очереди к стенке, причем весь личный состав выселялся на несколько часов, корабли закрывались и дезинфицировались изнутри парами горящей серы, все люди мылись под душем, а вещи их проходили через дезинфекционную камеру. Все это делалось в достаточной степени приблизительно, так как американцам было отлично известно, что болезней у нас никаких не было, и поэтому, хотя все убитые крысы тщательно заносились в особые ведомости, все же крыс, тараканов и клопов осталось на кораблях достаточно.

Женщины и дети получили разрешение переселиться в бараки на берегу, где хотя и было достаточно неудобно по сравнению с обычными условиями жизни людей, но по сравнению с жизнью на кораблях было несравненно лучше, особенно принимая во внимание тесноту помещений и тропическую жару. Мужчины по окончании дезинфекции возвращались на корабли.

В одном из бараков, оборудованном лучше других, было предоставлено помещение для устройства нашего госпиталя и были отведены комнаты для слабых и многосемейных с грудными детьми. Мне и моему начальнику штаба были также предоставлены комнаты на берегу на время стоянки Флотилии в Маривелесе.

Офицерам и матросам было запрещено оставаться на ночь на территории карантинной станции, и они имели право схода на берег с трех часов дня до захода солнца, причем по окончании карантина выход с территории станции в поселок и обратно сделался свободным.

От нас потребовалось назначение коменданта карантинной станции и наряда обходных в часы, разрешенные для схода на берег команды. Кроме того, распоряжением генерал-губернатора был прислан караул. <…>

Офицеры и команда жили на кораблях, где воцарилась рутина якорной службы. Женщины и дети продолжали жить отдельно в бараках, причем съезд офицеров и матросов на берег разрешался согласно установленным американцами правилам, только на два часа в послеобеденное время.

Два раза в неделю в Манилу ходил один из наших небольших кораблей, на котором разрешалось ездить желающим по своим делам, по вызову Красного Креста на работы, а также на поиски работы по своей собственной инициативе. Таким образом устроилось два-три человека, остальные возвращались разочарованными. Наступило томительное ожидание перемены к лучшему, но действительность не указывала никаких признаков этой перемены. После невероятно трудного похода, когда люди неосновательно, но твердо считали приход в Манилу концом всех своих испытаний, оказалось, что это еще не конец и что все остается как на походе, лишь прибавилась уверенность, что дальше идти некуда и нельзя.

Все это повело к падению духа в командах. Даже в кают-компаниях раздавался ропот против начальства за его будто бы неспособность найти выход из положения. Беспочвенные, но резкие суждения офицеров, как всегда, делались известными команде и порождали ропот и там.

Но самым беспокойным элементом оказались женщины — матросские жены. Нужно сказать, что при эвакуации из Владивостока не было никакой возможности разбираться, кто из женщин, следовавших за матросами, являлся их законными женами, кто гражданскими женами, кто невестами, а кто и просто любовницами. В результате получилась компания в высшей степени пестрая, включавшая элемент сомнительной нравственности.

Условия монашеского общежития в бараках при режиме карантинной станции, необходимость обслуживания самих себя и барака казались скучными в высшей степени. Само существование — совершенно бесцельным. Любезность американцев, разместивших их в таком же совершенно бараке, как и жен офицеров, и во всем относившихся к ним совершенно так же, как и к последним, создавало в их примитивных умах представление, что власть начальства кончилась, что все стали беженцами и что теперь надо считаться только с американцами. Между тем начальство, обязанное перед теми же американцами в поддержании порядка и чистоты, не могло не предъявлять своих требований. Все это порождало ряд бессмысленных претензий, ссор и прочих неприятностей. Конечно, мировоззрение, исповедуемое женами матросов, и их озлобленность сообщались отчасти и этим последним. Для усугубления всей этой обстановки в начале февраля из Красного Креста прибыли делегаты, в задачи которых, как сообщалось в препроводительной бумаге, входило ознакомление команды Флотилии со взглядами Красного Креста на возможную помощь русским. Делегаты эти оказались русскими евреями, уже несколько лет жившими в Маниле.

Я, конечно, не мог отказать им в посещении кораблей. По-видимому, в задачи их входило совершенно другое, так как на первых же кораблях, куда они прибыли, они просили офицеров не присутствовать при их беседах с командами. Как оказалось впоследствии, они сомневались в присутствии у команд твердого желания не возвращаться на родину к большевикам и думали, что причина их прихода — единственно побуждение со стороны начальства. Беседы велись на темы о бесцельности прихода на Филиппины, о невозможности найти работу ни на кораблях, ни в одиночном порядке, о безнадежности вопроса об отправке их в Америку и о степени доверия матросов своему начальству.

Делегаты, со своей точки зрения, уехали ни с чем. Им не удалось получить ни от одного человека ответа о желательности возвращения в Советскую Россию. Также не было жалобы на принуждение к походу со стороны начальства путем насилия. Но беседы эти повысили степень разочарования в командах и зародили сомнения в целесообразности прихода на Филиппины всей Флотилии.

В результате накопления всех этих настроений появилось два анонимных письма на имя Красного Креста, одно от группы женщин, другое от группы матросов. Письма эти были переданы Красным Крестом в канцелярию генерал-губернатора, а оттуда вернулись ко мне без всяких комментариев.

Привожу эти безграмотные и лживые письма с сохранением орфографии:

 

Американский Кр. Крест

Прошение

Мы, русские женщины матери и жены тех русских людей которые кровью своей защищали нас от проклятого Интернационала и жертвою многие пали в раковой борьбе, а остатки лучших русских людей тоест наши мужья, братья и дети бежали на суда Сибирской флотилии от произвола и насилия. Прибыв на прекрасные Филиппины на приветлевые острава, прекрасную страну поборницу права и справедливости ныне дорогую нам Америку. Мы все ждали, что сейчас по прибытию наше Начальство поставит в известность мужей и сыновей, что будет с нами далее, но случилось совсем другое нас высадили на берег мужья на кораблях, нам назначили Коменданта Капитана Ильина помощником ему Мичмана Петренко, который разделил нас на два лагеря женщин так называемых матросов и дам офицеров, далее приказал чтобы жены не принадлежащие офицерам должны по очереди обслуживать жен офицеров, ввиду того что мы считая такой поступок издевательством над нами отказались от обслуживания, за что подверглись следующему наказанию:
1) всевозможной ругани, второе что мы большевики, 3) что нас всех уничтожить вместе с детьми, 4) наших мужей, которые позволят что либо сказать посадят в Американскую Тюрьму, 5) не дали нам ужина оставив нас и наших детей голодными, на желая дальше компроментироват мы русские женщины просим заступничества над произволом и насилием со стороны наших так называемых себя офицерами и величайшая просьба доложить Американской администрации, чтобы освободить наших мужей от того террора, который господствует на наших судах. Мы категорически заявляем, что далее на русских кораблях никуда не пойдем, все желаем остаться только в Счастливой Америки если судьбе нашей угодно то навсегда и просим избавить нам от опеки нашего Начальства. Необходимо было бы командировать представителя и переводчика.

Русские несчастные женщины жены и Матери беженцев Матросов

бывшей Сибирской флотилии

 

Г. Председателю Американского Кр. Креста

Мы, беженцы прибывшие на территорию Великой Америки по неизвестным нам причинам вынуждены сидеть на кораблях не имея доступа на сушу. Мы все голы и босы, а потому желаем с усердием приняться за работу, дабы иметь хоть малейшую возможность жить по-человечески. Оставаться же на наших кораблях и пускаться в дальнейшее плавание мы считаем не только невозможным, но и ненужным.

Покорнейшая просьба не отказать в распоряжении через посредство Американской администрации сделать опрос не только офицеров, но и матросов находящихся на кораблях и в госпитале.

Группа матросов

8 февраля 1923 г. рейд Маривелес

 

Будучи еще ранее осведомленным о подавленном настроении в командах некоторых кораблей, я нашел необходимым отдать следующий приказ:

 

Приказ

Командующего Сибирской флотилией.

13-го февраля 1923 г.

47

р. Маривелес

 

Американский Красный крест доставил мне в распечатанном виде, без всяких комментариев, два анонимных письма. <…>

В обоих содержатся жалобы на то, что на кораблях и на берегу заставляют работать, высказывается недоверие существующему начальству флотилии и просьбы к американским властям позаботиться о судьбе этих групп, независимо от судьбы всей флотилии.

Предупреждаю матросов и пассажиров флотилии от повторения подобных глупостей.

Не говоря уже о том, что люди, возмущающиеся против своего собственного начальства, с которым они добровольно прибыли в чужую страну, не заслужат симпатий этой страны, так как в каждом государстве прежде всего ценится гражданская дисциплина, и не говоря уже о том, что люди, отказывающиеся работать на себя в условиях, когда эта работа необходима для поддержания естественного существования, не могут заслужить симпатий никакого трудолюбивого народа, — подобные письма и обращения могут только вызвать недоумение у иностранцев и создать впечатление, что люди попали сюда по недоразумению и, следовательно, по недоразумению ушли из Советской России.

Для таких людей единственная возможная с точки зрения благотворителей-иностранцев помощь — это помочь вернуться в Советскую Россию.

В разъяснение наблюдаемого к нам отношения американцев и создавшихся вследствие этого условий нашего теперешнего существования и возможного будущего объявляю:

Соединенные Штаты Северной Америки не признают большевиков правительством России, нас они рассматривают юридически как организованную группу русских людей, существующую добровольно, на основании законов старой России, управляемую властью, носитель которой является преемственным агентом последнего признанного Державами Всероссийского Правительства, в ознаменование чего корабли носят флаг, зарегистрированный во всех странах, как последний существующий флаг военного Русского Флота.

С моральной точки зрения они рассматривают нас как непримиримых борцов за свободу своего народа против его угнетателей и поработителей.

Юридически законы Соединенных Штатов не допускают вселения группы людей, не имеющих должного количества денег на каждого человека, юридически их законы не допускают плавания в их прибрежных водах судов под иностранными флагами или под американским, с иностранной командой.

В то же время, рассматривая нас как людей, в высшей степени нуждающихся в помощи и в силу своей моральной правоты имеющих на это право, американцы всей душой стремятся нам помочь.

Поэтому с самого нашего прихода американские власти во главе с генерал-губернатором, равно как и чрезвычайно сочувствующее нашей беде автономное Правительство Филиппинских островов, работают совместно со мной над тем, чтобы найти законный путь для того, чтобы, с одной стороны, создать возможность нашим кораблям работать в коммерческих целях в прибрежных водах, с другой стороны, чтобы те лица, кои не будут заняты работой на кораблях и кои найдут себе другое занятие на берегу, получили бы право высадиться на берег.

При всем том, за теми, кто пожелает покинуть Филиппины, сохраняется право это сделать когда угодно, конечно, за свой собственный счет.

Лицам, желающим вернуться в Россию, я не сомневаюсь, будет оказана даже помощь в отношении перевозки.

Напоминаю, что, когда мы покидали Владивосток, я не давал разрешения командам покидать суда, зная в то же время, что в условиях эвакуации желающие это сделать смогут не остаться на судах без всякого разрешения. Это я делал потому, что не имел права официально распускать флотилию, пока она не выполнила своего долга по отношению к эвакуирующейся Армии.

Пассажиров и семьи, отправляющиеся с флотилией, я предупреждал, что ни на что, кроме полуголодного существования, всевозможных опасностей и лишений в лучшем случае и смерти в худшем случае, никто из отправляющихся на кораблях рассчитывать не может.

По приходу в Шанхай я официально разрешил всем желающим уходить и никого не задерживал. Лицам и группам, которым было затруднительно оставаться на судах, я даже оказывал возможное содействие. Таким образом в Шанхае сошло свыше 700 человек, и на таких кораблях, как «Магнит» и «Диомид», почти полностью переменился личный состав.

Таким образом, на Филиппинские острова пришли только те, кто желал и кто добровольно подчинился существующим на военных кораблях порядкам и действующим русским законам.

Предупреждаю, что на кораблях подняты Русские военные флаги, и я, как Командующий флотилией, во всех случаях буду руководствоваться только сводом Российских Военно-Морских постановлений, ибо иначе я поступать не имею права.

Предупреждаю, что отдельным лицам, кои своим глупым или преступным поведением, своей наклонностью к лени и тунеядству, будут препятствовать моей работе, направленной к сохранению русских кораблей для национальной России и к устройству судьбы доверившихся мне людей, я буду оказывать противодействие всеми доступными мне мерами, пока эта работа путем, указанным мне местными властями, не будет доведена до конца.

Предупреждаю также, что мечта некоторых попасть в концентрационный лагерь и сесть на казенный паек, ничего не работая, — мечта, в Америке неосуществимая.

Требую от всех начальников строгого наблюдения за своими подчиненными, требую, чтобы люди на кораблях и на берегу были заняты разумной работой, в том числе и занятием английским языком, без знания которого никакой работы на берегу получить нельзя, а в свободное от службы и работы время — доступным по условиям нашей жизни спортом.

Женщины на берегу должны быть заняты свойственной их положению, здоровью и знаниям работой по обслуживанию самих себя.

Никакого отлынивания от назначенных работ и занятий не допускать.

Приказ прочесть на всех кораблях при собрании офицеров и команд и вывесить на береговых бараках.

Контр-Адмирал Старк

 

Я, конечно, не рассчитывал, что одним приказом можно остановить начавшееся разложение в командах некоторых кораблей. Поэтому я неоднократно собирал начальников дивизионов и командиров и, объясняя им обстановку, требовал, чтобы в то время, пока сношениями с Вашингтоном и местными законодательными палатами решалась судьба Флотилии, люди на кораблях были бы заняты судовыми работами, английским языком и спортом. Между прочим, пользуясь тем, что корабли стояли на рейде и что гребные суда были постоянным средством сообщения с берегом, я приказал организовать гребную гонку на призы, причем назначена была гоночная комиссия, и был объявлен период тренировки. Команда и молодые офицеры искренне увлеклись идеей предстоящей гонки, как это всегда бывает в таких случаях, и тренировка началась усиленная, без всякого принуждения. Занятия английским языком были организованы на всех кораблях, и команда весьма охотно посещала их.

Благодаря стараниям священника О. Денисова, присоединившегося к Флотилии в Гензане, на берегу на террасе дамского барака была устроена временная церковь, и был организован большой церковный хор.

Нельзя не отметить, что ограничение времени съезда на берег касалось только карантинной станции, все же остальное побережье бухты могло служить и служило местом прогулок во всякое время. Даже вооруженные охотничьи партии, съезжавшие на берег на несколько дней, не встречали сначала никаких возражений со стороны американцев.

Безусловно, никаких препятствий ни со стороны начальства Флотилии, ни со стороны американских властей не делалось никому из людей, желавших сойти на берег в Маниле для поисков работы, временно или навсегда.

Несмотря на все принятые меры, все же дисциплина заметно падала. Это было заметно главным образом на кораблях, побывавших в Шанхае в доке и переменивших там почти полностью личный состав матросов и частично офицеров.

Было несколько случаев неисполнения приказаний со стороны матросов. Виновные были преданы мною Суду Особой комиссии, судимы и приговорены к соответствующим наказаниям по закону. Ввиду невозможности применить наказание — отправку в дисциплинарный батальон — таковое было заменено усиленным арестом на корабле.

24 февраля вечером произошли беспорядки на канонерской лодке «Магнит». Она находилась у пристани карантинной станции, пополняя запас пресной воды. Около девяти часов вечера ко мне прибыл капитан I ранга Ильин и доложил, что команда канонерской лодки «Магнит» вышла из повиновения и что судовыми средствами он справиться не может. Оказалось, что несколько лиц из состава команды по предварительному сговору незаметно выкрали все оружие из офицерских кают, а затем, воспользовавшись первым попавшимся предлогом, подняли бунт (повод к бунту и обстоятельства возникновения его изложены ниже в моем приказе от 1 марта).

Ко времени отъезда командира с докладом ко мне обстановка на «Магните» была следующая: офицеры на спардеке *в беспомощном положении, бунтующая команда внизу по всему кораблю, вахтенные покинули свои места. Свет на палубе и в офицерском помещении был закрыт. Попытка командира сыграть «сбор» и, выстроив команду, попытаться их образумить кончилась безобразным митингом. Я приказал командиру канонерской лодки «Байкал», капитану II ранга Ильвову собрать немедленно под своим командованием вооруженный караул и отбыть на «Магнит» для водворения порядка. Караул отбыл через четверть часа. Вскоре командир «Байкала» возвратился с докладом, что караул высадился на «Магните» благополучно, но что попытка арестовать зачинщиков не удалась, ибо команда вышла во фронт, вооруженная чем попало, и, окружив арестованных, воспрепятствовала их уводу. После этого караул расположился на спардеке, а команда скрылась во внутренние помещения, угрожая открытым сопротивлением в случае применения силы.

Очевидно было, что бунт принял пассивный характер и что без возбуждения команды какими-нибудь новыми репрессиями было трудно ожидать нападения с их стороны. Однако по обстановке, в которой мы находились, я не мог долго тянуть с ликвидацией бунта и не мог применить оружие для покорения бунтовщиков, ибо промедление могло расшатать окончательно дисциплину во Флотилии, а с другой стороны, усмирение бунта со стрельбой и человеческими жертвами на корабле, стоявшем на швартовах у американской карантинной станции, вызвало бы вмешательство со стороны американских властей, причем совершенно невозможно было бы объяснить, почему я предпочел убивать своих матросов вместо того, чтобы обратиться за содействием к властям. Было совершенно неоспоримо, что Флотилия благодаря отсутствию национальной власти в России лишена всякого военного значения.

Прежде чем решиться на одну из крайних мер, я приказал моему начальнику штаба выехать на «Магнит» и еще раз проверить положение. Выяснив опросом офицеров, что при озлобленности совершенно лояльно настроенного караула с одной стороны и при состоянии крайнего возбуждения, в котором находились бунтовщики, нельзя водворить порядок без применения оружия, Начальник штаба донес мне с «Магнита» сигналом (клотиковая лампочка**1действовала) о необходимости вызвать иностранный караул. С прибытием караула, который даже не входил на корабль, а оставался на стенке, атмосфера разрядилась. Команда была вызвана во фронт, зачинщики были вызваны начальником штаба поименно и переданы туземному караулу с просьбой содержать их под арестом до суда, что и было исполнено. Один матрос попытался бежать, но был схвачен чинами нашего караула. После этого на корабле был восстановлен нормальный порядок. Караул от «Байкала» вернулся домой.

Мною было приказано «Магниту» отойти от стенки, стать до суда в отдалении от Флотилии и не иметь сообщения с берегом. По производству дознания мною был отдан следующий приказ:

 

Приказ

Командующего Сибирской флотилией

1 марта 1923 г.

86

рейд Маривелес

 

Из представленного мне дознания о беспорядках на канонерской лодке «Магнит» усматриваю, что матросы означенного судна… подлежат обвинению в том, что… во время стоянки в порту Маривелес, недовольные действиями командного состава, а именно: рапортом командира судна о предании суду матроса Сапожникова, арестованием матроса Сукача и насильственным удалением со спардека Гедмина — подняли против указанного командного состава явное восстание, причем с целью обезоружить офицеров корабля похитили из офицерских кают четыре карабина и одно дробовое ружье, скрыли это оружие в систерне и отказались вернуть его по требованию командира корабля, причинили насилие поручику, князю Хункалову, хватая его за одежду с явным намерением нанести побои, нанесли побои фельдфебелю команды Галюку и сигнальщику Шумскому, оскорбили бранными словами командный состав корабля, не повиновались приказаниям вахтенного начальника, лейтенанта Крапина, разошлись после вечерней молитвы, громко угрожали нанести побои мичману Немцову и посадить в гальюн офицеров корабля, врывались в спардек с криками «бить их» (офицеров)…

Ввиду изложенного и на основании ст. 1104 Военно-Морского Судебного Устава предаю названных матросов… суду Особой Комиссии…

 

Одновременно я запросил генерал-губернатора о разрешении воспользоваться центральной тюрьмой в г. Маниле для заключения арестованных после суда. Генерал-губернатор ответил согласием.

Третьего марта состоялся суд Особой комиссии. Решение было объявлено в следующем приказе:

 

Приказ

Командующего Сибирской флотилией

5 марта 1923 г.

рейд Маривелес

 

Приговором суда Особой Комиссии от четвертого марта по делу о беспорядках на канонерской лодке «Магнит» матросы означенной канонерской лодки признаны виновными: старший матрос Георгий Кевралев и кочегар Владимир Буянов — в явном восстании против командного состава и связанных с восстанием преступных действиях… матрос второй статьи Григорий Сапожников — в сопротивлении военному караулу… матрос второй статьи Владислав Гедмин — в неисполнении приказания вахтенного начальника и оскорблении на словах командного состава корабля, унтер-офицер Кирилл Гущин, старший моторист Иван Батырев, старший матрос Иосиф Герак, матрос второй статьи Федор Пыхалов, строевой квартирмейстер Иван Варфоломеев, матросы второй статьи Иван Помыткин и Илья Мальцев, кочегарный квартирмейстер Федор Фролов, старший матрос Владимир Осташевский и машинный квартирмейстер Константин Резанов — в явном восстании против командного состава…

И присуждены: Кевралев и Буянов — к лишению всех прав состояния и смертной казни; Гущин, Батырев, Герак, Пыхалов, Варфоломеев, Помыткин, Мальцев, Фролов, Осташевский и Резанов — к лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы сроком на шесть лет каждого; Сапожников и Гедмин — отдаче в дисциплинарные части сроком на два года каждого по лишении некоторых прав и преимущества по службе…

Преданные суду по тому же делу о беспорядках… кочегар Яков Русанов, матрос первой статьи Иван Цивилев, машинист Георгий Степанов и матрос второй статьи Иван Петухов приговором суда Особой Комиссии оправданы.

При этом суд постановил ходатайствовать передо мной о смягчении участи всех осужденных ввиду исключительности переживаемого времени и особых условий жизни.

По представлении мне приговора суда Особой Комиссии на утверждение, принимая во внимание ходатайство суда и исключительную обстановку, нахожу возможным смягчить участь осужденных и заменить… назначенное судом наказание: матросу Георгию Кевралеву и кочегару Владимиру Буянову — одиночным заключением в военно-морской тюрьме на срок пять месяцев, а унтер-офицеру Кириллу Гущину, старшему мотористу Ивану Батыреву, старшему матросу Иосифу Гераку, матросу второй статьи Федору Пыхалову, старшему квартирмейстеру Ивану Варфоломееву, матросу второй статьи Ивану Помыткину, матросу второй статьи Илье Мальцеву, кочегарному квартирмейстеру Федору Фролову, старшему матросу Владимиру Осташевскому и машинному квартирмейстеру Константину Резанову — одиночным заключением в военно-морской тюрьме сроком на четыре месяца с лишением унтер-офицерского звания (имеющих таковое) и всех двенадцати с лишением воинского звания; матросам второй статьи Григорию Сапожникову и Владимиру Гедмину — одиночным заключением в военно-морской тюрьме сроком на два месяца, без лишения воинского звания. <…>

 

В тот же день осужденные были отправлены под нашим конвоем в Манилу, где были переданы полиции для заключения в тюрьму.

История бунта оказалась помещенной во все местные газеты, а через несколько дней появилась статья за подписью одного местного адвоката, который объявил о том, что он на основании американского законодательства о «защите свободы личности» привлекает к ответственности по суду всех лиц, незаконно лишивших свободы русских матросов и требует освобождения арестованных. Он основывал свою защиту на том, что, по его мнению, Флотилия не являлась законной иностранной военной организацией, что суд был незаконный и что американские власти не могли иметь законного основания лишать людей свободы. Это выступление не имело никаких последствий, ибо генерал-губернатор не обратил никакого внимания, а когда этот адвокат поехал в тюрьму и предложил арестованным подписать составленный им протест (без чего его жалоба не могла получить хода в суд), то они отказались, заявив, что судом они довольны и что тюрьмой также довольны.

Я остановился на истории бунта на «Магните» так подробно, потому что это событие оказало значительное влияние на дальнейший ход вещей.

С одной стороны, это, конечно, повредило нам во мнении американцев. Была взята под сомнение идейность нашего «исхода» из России. С другой стороны, американцы поняли, очевидно, что бесцельная наша стоянка и жизнь людей на кораблях совершенно нежелательны и что надо принимать решительные меры к ликвидации личного состава. Наконец, внутри Флотилии суд над виновными и посылка их в тюрьму оказали сильное влияние на укрепление дисциплины. Дурные элементы личного состава несколько подтянулись, а у хороших почва оказалась под ногами.

Вышеописанные беспорядки на «Магните» имели последствием еще одно очень грустное событие. Утром десятого марта в своей каюте на корабле застрелился командир канонерской лодки «Батарея» — капитан I ранга Л. М. Петровский. Последние дни перед смертью покойный обнаруживал крайнее нервное расстройство, говорил со своими офицерами о ненадежности некоторых людей команды «Батареи», не спал ночами и т. д. <…>

 

 

*Разновидность облегченной верхней палубы, предназначенная для защиты перевозимого груза от действия морских волн.

 

 

1** Прибор для световой сигнализации.

 

100-летие «Сибирских огней»