Болит, собака. Господи, прости.
Так это токает пол-ладони, даже ночью: ток-ток. Просыпаюсь, вроде как до ветру. Маринка тут же подрывается: «Отец, ты куда?» «Отец-отец», и ни разу за всю жизнь «папа». Спи, говорю. А сам на крыльце подышу морозом, палец в сугроб воткну, оно и отпускает маленько.
А позавчера углядела. Я же дома кофту таскаю, китайскую. У ней рукава чуть не до колен, и не видно ладони-то. Но в храм же в этом не пойдешь. Вот я рубаху и надел — воскресенье, — а манжеты не могу...
