Румянцев Дмитрий

* * *

Золотые маковки церквей — это осень в рощах. Перепутье.

Дни стоят самих себя светлей, в птицах улетающих запутав

кроткие осенние дымки, краткие осинные пожары.

Тянутся туманами с реки утки под колючие Стожары.

Упадет, отслеженный стволом, селезень в леса — в рога оленьи,

словно солнце в тальник, в бурелом, за границы рыжей ойкумены.

Так тепло, что тишина двора кажется ладонью загрубелой.

И за этим всем придет пора сцен без склейки фильмы черно-белой.

* * *

стрижи гремучею змеей...

* * *

за капелью — запахла сирень — о кончине апреля

а стихи — это песни сирен, и зовут одиссея

все предать, опрокинуть семью и питаться словами

что же я? — это все не люблю? или за островами

есть другие совсем острова и японское море

и такие там снятся слова, что в кровавом хорроре

потому что один телемак и одна пенелопа

да итака одна, как тюрьма — одиночка европы

там достойно и радостно жить нестерпимо, да можно

если в сердце кого-то носить осторожно

и пасти золотые века вдоль кремнистой...

в храме

барабана небесная плоскость,

где застыл в вечереющей славе немой Пантократор

над барыгой и нищим, прости им юродство, прости им неловкость,

посрамленную твердь и сбесившийся чокнутый атом.

вот те крест! — подошли под причастье, сойдясь, демократ с патриотом,

я ж на паперти попранной церкви молюсь об инаком.

а свеча оплывает, сияя синайской слезою

у меня на щеке, и сизарь благодати присел на скрижаль Моисея.

тишина. полумрак. так случается перед грозою.

и в малиновых тучах...

МЕЧТА

Я хотел бы владеть небольшой забегаловкой в Чехии,

чтоб чихать на погоду, на ветер с тяжелыми ядрами

града. Я бы сидел в погребке в центре Старого города,

обсуждая хоккей, дриблинг Ягра и новости с севера.

И своим завсегдатаям кружку янтарного вынеся,

я б глядел, как заезжий зевака разбавленным давится,

чтоб не спорить, а потчевать лучшим (когда догадается!).

Я назвал бы питейную скромно, со вкусом: «У Гашека».

И создал бы, наверное, Партию Чревоугодников,

Подкаблучников, Сиплых...

* * *
Для местной шпаны я всегда был чужим, фраерком,
и даже когда я смотрел исподлобья быком,
то не обманул никого из преступной породы.
Ни прыскать сквозь зубы, ни фиксу казать, ни свистеть
я не научился и не пожелал захотеть,
ни красть, ни козырную масть доставать из колоды.
Я в тех закоулках прошёл по касательной, хорде
к бандитскому миру. К тому, что считалось «крутым»,
ко всем этим шустрым и тёртым, прожжёно-блатным,
потрёпанным жизнью и жаждой разгула и шика.
К моим корешам — корешкам...